Глава 10
**Поместье Минхо. Утро. День после "битвы подарков".**
Солнце, яркое и нагло-беззаботное, заливало библиотеку. **Феликс** сидел, уткнувшись в новую книгу из подарка Хёнджина – "Сто тысяч листов под луной". Слова о любви всё ещё казались чуждыми, как инопланетный код, но он вчитывался. Пытался. Рядом **Чонин** строил башню из кожуры мандаринов, периодически напевая обрывки "Dynamite".
Дверь распахнулась с такой силой, что Чонин взвизгнул, а мандариновая башня рухнула.
**Банчан.**
Но не изможденный зверь прошлого вечера. Он стоял прямо, в чистом, темно-синем ханбоке, подчеркивавшем ширину плеч. Лицо – бледное, но выбритое. Под глазами все ещё тени, но в глазах… не безумие. Упрямая решимость. За ним двое слуг внесли **огромные, туго свернутые рулоны.**
— Минхо, — Банчан кивнул кумихо, который наблюдал за всем, развалившись на оттоманке с хрустальным кубком Хёнджина в руке. — Прими… извинения. За вчерашний тон. И запах.
Слуги развернули один рулон. **Ковер.** Не просто ковер. Шедевр. Густой, как ночной лес, бархат с вытканными золотом и серебром драконами, фениксами и… лисицами. Узоры переплетались так сложно, что глаза разбегались. Запах дорогой шерсти и китайских благовоний заполнил комнату.
Минхо приподнял бровь. Фиолетовые зрачки сузились, оценивая.
— Персидские?
— Китайские. Шелк и кашемир. Императорские мастерские. — Банчан не без гордости провел рукой по узору. — Таких всего три. Один — у императора. Второй… здесь.
— Хм… — Минхо поставил кубок, подошел, коснулся ворса. — Недурно. Приму. Не как дань. Как… компенсацию за испорченный вчера воздух.
Затем Банчан повернулся к Феликсу. Феликс замер, книга зажата в побелевших пальцах. Он ждал угрозы. Обещания смерти.
— Тебе, — Банчан кивнул слуге. Тот поставил перед Феликсом **тяжелую плетеную корзину.** Внутри – горы идеальных фруктов: алые гранаты, золотистые манго, невиданные в Корё бананы, виноград, каждый ягодой – как слиток изумруда. И сверху – **стопка книг.** Десять томов в кожаных переплетах. «Песнь о Гэсэре», «История плачущей ивы», «Сон в нефритовом павильоне»… все о любви. Трагической. Страстной. Невозможной.
— Читай, — сказал Банчан просто. Голос был грубым, но без хрипа злобы. — Может, поймешь… что не все любви – как в твоих будущих сказках. Иногда… это боль. До крови. До гибели. Но она настоящая.
Феликс не нашел слов. Он смотрел то на фрукты, то на книги, то в горящие, неотступные глаза Банчана. *Он пытается. Боже, он пытается говорить на моем языке.*
Не успел он открыть рот, как в дверях появился **Хёнджин.**
Он тоже был безупречен: темно-бордовый ханбок, волосы убраны. Сломанная рука аккуратно спрятана в широком рукаве. В одной руке – **корзина с розами.** Не садовыми. Дикими, алыми, с колючими стеблями. Их аромат – дерзкий и пьянящий – смешался с запахом ковра.
— Минхо, — Хёнджин кивнул. — Розы. Для твоего сада. С горных склонов у границы. Говорят… они выживают там, где гибнет все. Как ты.
Затем он подошел к Феликсу. Достал из складок одежды **небольшую шкатулку из черного дерева.** Открыл. Внутри, на бархате, лежал **браслет.** Не золото, не серебро. Глубокий красный **бисер,** привезенный из Китая. Каждая бусина – как капля застывшей крови или спелой вишни. Он был простым, но странно… живым.
— Чтобы… помнил, — прошептал Хёнджин, избегая прямого взгляда. Его пальцы чуть дрожали. — Что даже в этом аду… есть что-то яркое. Хрупкое. Как… ты.
**Чонин** сидел с открытым ртом, кусок мандарина замер на полпути.
— Бля… — выдохнул он. — Это же пиздец. Настоящий. Они… они что, в конкурсе «Кто лучший Санта» играют?!
**Минхо** наблюдал за сценой, его фиолетовые глаза сверкали нездоровым азартом. Он лениво подозвал **Джисона,** наклонился и прошептал:
— Ставка. Банчан переплюнет Хёнджина в количестве подарков к концу месяца. Десять золотых монет.
Джисон, невозмутимо поправляя вазу с розами Хёнджина, ответил так же тихо:
— Хёнджин. Он тоньше чувствует. Пятнадцать монет.
— Принято! — Минхо щелкнул пальцами. — Чай! Самый дорогой! Наши… благодетели заслужили угощение!
**Прошел месяц.**
Тридцать дней. Тридцать визитов.
Библиотека Минхо начала напоминать музей роскоши и абсурда.
* **Ковры Банчана** покрыли каждый свободный сантиметр каменного пола, превратив его в мягкий, узорчатый лабиринт. Драконы и лисы спорили за место под солнцем.
* **Книги** вытеснили древние фолианты. Стелажи ломились от трактатов о любви, поэм, романов. Феликс читал. Иногда вслух. Чонину. Или просто в тишине. Банчан слушал, стоя у двери, его лицо было каменным, но глаза жадно ловили каждое слово.
* **Фруктовые корзины** не иссякали. Чонин объедался манго до икоты, Феликс открыл для себя гранат. Сок, как кровь, пачкал пальцы.
* **Розы Хёнджина** стояли в хрустальных вазах Минхо повсюду. Их алые лепестки опадали на дорогие ковры, создавая кровавый снегопад. Аромат сводил с ума.
* **Браслет** из красного бисера Феликс носил. Всегда. Он жёг запястье, как напоминание. О боли? О надежде? Он не знал.
* **Подарки Хёнджина Минхо** становились изощреннее: нефритовая статуэтка кумихо с девятью хвостами, сосуд для вина из окаменевшего дерева, веер из перьев райской птицы. Каждый раз Минхо принимал их с театральным восхищением и тут же заключал новую ставку с Джисоном.
Атмосфера была… сюрреалистичной. Война затихла. Банчан и Хёнджин приходили почти каждый день, часто пересекаясь. Они не дрались. Не орали. Они **дарили.** И наблюдали за Феликсом. Как он читает. Как улыбается шутке Чонина. Как поправляет браслет на запястье. В их взглядах все еще горело желание, одержимость, но теперь она была прикрыта слоем вынужденной вежливости и… надежды. *Может, он выберет меня? Может, подарок перевесит?*
Чонин перестал ахать. Он научился различать сорта дынь в корзинах Банчана и оценивать тонкость резьбы на вазах Хёнджина. Он даже подружился с Джисоном, научив его еще паре строчек из BTS. Джисон пел их иногда, монотонно вытирая пыль с нефритовой статуэтки.
**День Тридцатый. Поздний вечер.**
Феликс стоял у окна в дальнем саду. Не в рабочей одежде, а в том самом синем ханбоке со звездами от Минхо. На запястье горел красный бисер. Он смотрел на луну – полную, тяжелую, такую же, как тогда, в парке Сеула. Воздух дрожал. Знакомое ощущение сжатия в висках. *Время.*
За спиной послышались шаги. **Минхо.** Он подошел, молча вручив Феликсу **маленький шелковый мешочек.**
— Возьми, — сказал он просто. — На память. О вечности… и назойливой пылинке в ней.
Феликс развязал шнурок. Внутри лежал **идеально ограненный кусочек черного камня.** Того самого. Он мерцал тускло, как погасший уголь.
— Он… мертв? — спросил Феликс, сжимая камень.
— Спящ, — поправил Минхо. Его фиолетовые глаза были непостижимо глубокими. — Как и прошлое. Оно просыпается… когда его зовут. Громко.
**Чонин** выбежал из дома, таща за собой рюкзак из грубой ткани (подарок Джисона), набитый фруктами и… одной книгой о любви.
— Фел! Чувак! Чувствуешь?! Как перед американскими горками!
Воздух завибрировал сильнее. Между древними камнями сада – теми самыми, где Феликс копал канавы – заплясали **тени.** Не от деревьев. Глубже. Чернее.
**Хёнджин и Банчан** появились одновременно, с разных сторон сада. Они увидели. Увидели дрожащий воздух, мерцание теней, бледное лицо Феликса.
— **НЕТ!** — Рев Банчана сорвался первым, дикий, полный ужаса. Он рванулся вперед. — **ФЕЛИКС! ТЫ ОСТАЕШЬСЯ! Я ПРИКАЗЫВАЮ!**
Хёнджин не кричал. Он замер, как столб. Его лицо стало пепельным. В глазах – не ярость. **Крушение.** Последней надежды. Последней иллюзии.
Феликс посмотрел на них. На Банчана, рвущегося сквозь кусты роз, лицо искажено животным отчаянием. На Хёнджина, стоящего в позоре полного поражения, без даров, без слов. Он поднял руку с черным камнем.
— Простите, — прошептал он. Так тихо, что они не услышали.
**Черный свет.** Не вспышка. Всплеск. Как чернила, вылитые в лунное молоко ночи. Он поглотил Феликса и Чонина, схлопнувшись вокруг них с глухим хлопком.
Банчан добежал до места, где они стояли секунду назад. Схватил горсть воздуха. Пустоты. Он рухнул на колени в грязь, среди роз Хёнджина, и **завыл.** Нечеловеческий, раздирающий душу звук потери всего.
Хёнджин не шевелился. Только слезы, молчаливые и жгучие, потекли по его щекам, падая на дорогой ковер Банчана.
**Минхо** стоял чуть поодаль, его фиолетовые глаза отражали лунный свет. Он вздохнул.
— Джисон?
— Да, господин?
— Кажется, я проиграл ставку. Хёнджин не успел передарить Банчана. Отдай ему пятнадцать монет. Себе возьми десять. За точность прогноза.
— Слушаюсь.
— И… убери этот вой. И слезы. Надоели.
**Сеул. Парк у заброшенной часовни. 2025 год. Рассвет.**
Они рухнули на мокрую траву, едва не угодив в пруд с утками. **Чонин** откашлялся, выплюнув травинку.
— Бляяя… — он застонал, ощупывая себя. — Целый? Фел?!
**Феликс** лежал на спине, глядя в серое предрассветное небо. Дождь моросил. На запястье жгло. Он поднял руку. **Красный бисерный браслет** был на месте. В кармане ханбока (который внезапно снова стал обычной мокрой курткой) лежал **шелковый мешочек** с черным камнем. И… запах. Алых диких роз. И пыли древних ковров.
— Фел? — Чонин подполз, тряся его за плечо. — Ты в порядке? Говори что-нибудь!
Феликс сел. Он огляделся. Асфальтовые дорожки. Фонари. Высотки вдалеке. **Будущее.** Оно показалось ему плоским. Блеклым. Без запаха крови, роз и вечности.
— Говори… — он хрипло засмеялся, чувствуя, как слезы смешиваются с дождем. — Что я могу сказать, Чон? Что я… вернулся?
Он сжал мешочек с камнем. Где-то там, в свинцовом небе Корё, два короля остались у разбитой телеги надежды. Один выл в грязи. Другой плакал молча. А девятихвостый кумихо подсчитывал монеты и заказывал новые розы. На удобрения хватало.
**Шрам** на его запястье пульсировал тускло, но настойчиво. Дверь не захлопнулась. Она прикрылась. Ждет.
Феликс встал, помог подняться Чонину. Они пошли к выходу из парка, к шуму города, к своей старой жизни. Но Феликс знал: часть его осталась там. Среди ковров, книг о любви и безумных подарков тиранов. И красный бисер на запястье горел, как уголь из другого времени. Навсегда.
.**