Глава 20
**Глава 20: Дешёвый Виски и Дорогие Слёзы**
Пар от крепкого чая смешивался с запахом дорогого табака в просторной гостиной Чонина. Хенджин сидел, скрючившись, на краю дивана из черной кожи, пальцы нервно теребили подол свитера. Между ними лежала пропасть роскошного, но ледяного пространства. Чонин стоял у панорамного окна, спиной к нему, наблюдая за ночным городом. Тишина висела тяжело, налитая невысказанным.
«Я не умею… в это,» — голос Чонина, обычно такой ровный и контролируемый, дрогнул, впервые за столетия, возможно. Он повернулся. Его темные глаза, обычно нечитаемые, горели странным, почти человеческим огнем — смесью страха, растерянности и чего-то невероятно древнего, пробившегося сквозь лед. «Чувства. Эта… липкая, неконтролируемая субстанция. Она делает тебя уязвимым. Глупым.»
Хенджин поднял на него взгляд. В его карих глазах не было прежнего страха или истерики после того унизительного поцелуя в аллее. Была усталость. И настороженность. «И что? Ты решил мне об этом рассказать? Поделиться откровениями древнего змея?»
«Я решил сказать, что… ты ее вызвал,» — Чонин сделал шаг вперед. Его движения были по-прежнему грациозны, но в них появилась какая-то скованность. «Это влечение. Эта… потребность знать, где ты, что с тобой. Эта ярость, когда вижу страх в твоих глазах, направленный на меня. Эта… невозможность выбросить твой идиотский смех из головы.» Он остановился в метре от Хенджина. «Это неудобно. Разрушительно. И совершенно иррационально. Но это… есть. В отношении тебя.»
Хенджин замер. Слова висели в воздухе, тяжелые и невероятные. Признание в чувствах от существа, которое считало людей скотом? Которое поцеловало его, чтобы унизить? Его сердце бешено заколотилось, но не от страха. От чего-то другого. Шока. Неверия. И капельки… триумфа? Он встал, лицом к лицу с древним духом.
«Ты ебанутый,» — выдохнул Хенджин, но в его голосе не было злости. Было изумление. «Совсем ебнулся. Со мной? Я же… я стримлю игры и коллекционирую кроссовки, блядь! Я вечный студент! Я…»
«Ты живой,» — перебил Чонин резко. Его рука дрогнула, как будто он хотел коснуться Хенджина, но сдержался. «Слишком живой. Слишком громкий. Слишком… человечный. И это сводит меня с ума. Я не знаю, что с этим делать. Я не знаю, как это… остановить.»
Молчание. Хенджин видел искренность в этих темных глазах. Видел страх, который зеркалил его собственный. Видел древнюю мощь, сломленную чем-то простым и глупым — чувством. И что-то в нем дрогнуло. Не любовь. Еще нет. Но… интерес. Жалость. И чертовское любопытство.
«Ну, бля,» — пробормотал Хенджин, слабо улыбаясь. «Добро пожаловать в ад, змеюка. Тут пиздец как весело.»
***
Кровать Чанбина скрипела под ритмичными толчками. Со Ён, запрокинув голову, издавала тихие стоны, впиваясь ногтями в его мускулистые плечи. Он работал над ней старательно, почти методично, его лицо было сосредоточенным, но пустым. В глазах не было ни страсти, ни нежности. Было исполнение долга. Лучше, чем одному. Лучше, чем думать о желтых глазах вампира или холодном презрении змея. Лучше, чем чувствовать себя выброшенным мусором.
Он перевернул ее, шлепнул по упругой заднице, вошел глубже. Со Ён вскрикнула, но не от боли. От нахлынувшей пустоты. Она видела в полумраке комнаты постер с группой, которую любил Чанбин. Видела разбросанные вещи. Все, что угодно, только не его лицо. Она кончила, резко и почти болезненно, вгрызаясь зубами в подушку, чтобы не закричать имя Чонина. Чанбин, почувствовав ее спазмы, ускорился и с глухим стоном разрядился в нее, тяжело рухнув рядом.
Они лежали молча, слушая, как стучит дождь по стеклу и их собственное неровное дыхание. Никаких объятий. Никаких поцелуев. Никаких слов. Просто тепло двух тел и ледяная пустота внутри.
«Пойду душ приму,» — хрипло сказал Чанбин, поднимаясь. Его спина, покрытая татуировками и царапинами от ее ногтей, была обращена к ней.
Со Ён кивнула в темноту, глотая комок в горле. «Да. Ладно.»
Она слышала, как включилась вода. Слышала, как он откашлялся. Лучше, чем одному. Чертовски дешевое утешение.
***
Настя прижала Сынмина к стене заброшенного подъезда, ее пальцы впились в его дорогую рубашку. Их языки сплетались в яростном танце, губы были распухшими от поцелуев. Сынмин стонал ей в рот, его руки скользили под ее юбкой, сжимая упругую плоть ягодиц.
«Сука… ебаная…» — выдохнула Настя, отрываясь, чтобы вдохнуть. Ее глаза горели. «Скажи это по-русски. Слышишь? Скажи.»
Сынмин усмехнулся, его лисьи глаза сверкали азартом. Он наклонился к ее уху, его горячее дыхание обожгло кожу. «Ты… ебаная… пизда…» — произнес он с ужасным акцентом, но четко.
Настя залилась хриплым смехом и впилась зубами в его шею. «Да, блядь! Еще!»
«Иди… на хуй…» — выдавил он, пока она оттягивала его ремень.
«Охуенно!» — Настя расстегнула его джинсы. «Теперь скажи… «Я хочу тебя трахнуть, русская шлюха»…»
Сынмин застонал, когда ее рука обхватила его твердую, горячую плоть. «Я… хочу… тебя… трах… нуть… русская… шлю… ха…» — он выговорил с усилием, но Настя уже опустилась перед ним на колени, ее платиновые волосы рассыпались по его бедрам. Она взяла его в рот, глубоко и жадно, и его следующее «блядь!» прозвучало уже чисто по-русски.
***
Банчан нервно перекладывал коробку в руках. Внутри лежали новые, лимитированные кроссовки, которые Феликс вскользь упоминал пару недель назад. Он стоял у двери его комнаты в общежитии, чувствуя себя идиотом. Подарки. Еще одни. После цветов. После редкой книги по программированию. После билетов на концерт той странной группы, которую слушал Феликс. Он стучал, но ответа не было. Стукнул сильнее.
«Феликс? Это я.»
Из-за двери донесся шорох, потом щелчок замка. Феликс выглянул. Его вьющиеся волосы были растрепаны, глаза за очками — усталые и настороженные. Он увидел коробку в руках Банчана, и его лицо исказилось не радостью, а… утомлением.
«Привет, сонсэнним,» — тихо сказал он. «Что… опять?»
Банчан протянул коробку. «Это… ты говорил, что хотел их. Нашел.»
Феликс взял коробку, не глядя внутрь. Поставил ее на пол у ног, рядом с другими — нетронутыми, в фирменных пакетах. «Спасибо. Очень… щедро.»
«Феликс, я…» — Банчан хотел сказать что-то. Объяснить. Попросить прощения за ту ночь на набережной. Сказать, что подарки — это не попытка купить его, а… единственный способ, который он знал, показать, что он думает о нем. Что он старается. Но слова застряли в горле. Он видел стену в глазах Феликса. «Ты… как ты?»
«Устал,» — ответил Феликс просто. «Очень. Если все… я пойду.»
Он начал закрывать дверь. Банчан инстинктивно уперся рукой в косяк.
«Подожди. Может… сходим куда-нибудь? Кофе? Просто… поговорить?»
Феликс посмотрел на него, и в его взгляде было столько усталой боли, что Банчан отпустил косяк.
«Не сегодня, сонсэнним. Спасибо за кроссовки.» Дверь тихо закрылась. Банчан остался стоять в коридоре, сжимая пустые руки, смотря на непробиваемую дверь и на коробку с кроссовками, которая была ему уже не нужна. Его подарки были всего лишь дорогим мусором, заваливающим порог комнаты парня, чье доверие он сломал.
***
Бутылка дешевого виски была уже наполовину пуста. Со Ён сидела на полу в центре своей огромной, холодной комнаты в доме отца. Платье было смято, тушь размазана по щекам. На экране телефона светился Instagram Насти. Фото за фото. Настя и Сынмин. Целуются у фонтана. Кормят друг друга мороженым (Сынмин с отвратительно довольной рожей). Настя учит его чему-то, тыкая пальцем в книгу, а он смотрит на нее с обожанием. Подпись: «Мой лисенок учит матюки. Горжусь! <3». Еще фото: Сынмин в смешной ушанке, кривляется. Настя смеется, запрокинув голову. Счастье. Громкое, наглое, выставляемое напоказ счастье.
Каждая фотография была ножом. Каждый смеющийся смайлик — насмешкой. Где ее счастье? Где ее бессмертный принц? Выбросили. Как тряпку. Отдали какому-то… стримеру! Чонин признался Хенджину! Хенджину! Который боялся его как огня! А ей… ей предложил одну ночь. Как проститутке.
Ярость, зеленая и пьяная, закипела в груди. Слезы текли ручьем, смешиваясь с виски. Она схватила телефон, пальцы дрожали, спотыкаясь о цифры. Она знала номер. Выучила его наизусть, как молитву, когда еще надеялась.
Он ответил на второй гудок. Голос был ровным, холодным, как всегда. «Со Ён-сси?»
Голос. Этот чертовски спокойный, красивый голос. Последняя капля.
«Ах ты, гребанный ублюдок!» — выкрикнула она, срываясь на визг. Слова лились грязным потоком, подогретые виски и ненавистью. «Тварь чешуйчатая! Пидорас несчастный! Геем прикидываешься, да? А сам к Хенджину подкатываешь? К этому… этому ребенку!»
«Со Ён-сси, вы пьяны,» — его голос не изменился ни на йоту. Ни тени гнева. Только ледяное презрение.
«Да я трезвая как стеклышко, уебок!» — она истерично засмеялась. «Просто вижу теперь, какая ты мразь! Предлагал мне одну ночь? Эксперимент? А самому захотелось вечной любви с мальчиком-стримером? Он тебе сосет хорошо, да? Ублажает древнего пидораса?»
«Прекратите этот непристойный поток сознания,» — его голос стал тише, но каждое слово било, как хлыст. «Ваша истерика смешна и жалка. Вы опустились до уровня пьяной рыночной торговки.»
«Жалка? Я?» — Со Ён вскочила на ноги, шатаясь, бутылка грохнулась на пол. «Ты жалок! Древний червяк, который не знает, чего хочет! Признался в чувствах? Кому? К парню, который боится тебя как огня! Он сбежит, змеюка! Сбежит от твоих холодных объятий! Как и все! И останешься ты один! В своем огромном, пустом доме! Своими драгоценными ядами! Один на вечность, пидор ебаный!»
На другом конце провода повисла мертвая тишина. Она слышала только свое тяжелое, пьяное дыхание. Потом его голос, тихий и смертельно опасный:
«Ваша зависть вас съедает, Со Ён-сси. Она превращает вас в озлобленную, некрасивую женщину. Ваши слова — брызги дешевого виски и дешевых чувств. Они ничего не значат. Не звоните мне больше. Никогда.»
Щелчок. Гудки. Со Ён замерла с телефоном у уха. Потом дикий, раздирающий душу крик вырвался из ее горла. Она швырнула телефон в стену. Пластик разлетелся вдребезги. Она схватила полупустую бутылку с пола и швырнула ее вслед. Стекло разбилось, виски брызнуло по дорогим обоям. Она рухнула на колени посреди осколков, рыдая в голос, сотрясаясь от истерики и ненависти. К нему. К Насте. К Хенджину. К себе. Ко всему миру. В огромном, богатом доме не было ни души, кто услышал бы ее пьяное горе. Только эхо ее собственных рыданий и звон осколков под коленями. «Нахуй… нахуй всех…» — захлебываясь слезами, прошептала она в пустоту. «Нахуй…»