Глава 10
Ледяной сумрак опустился на кабинет Банчана в университете Сонхва. Последние лучи заходящего солнца пробивались сквозь высокие окна, выхватывая пыльные тома на полках и строгие черты лица профессора. Феликс стоял перед его столом, сжимая ремешок сумки до побеления костяшек. Воздух густел от непроизнесенных слов, от яда, копившегося в Банчане с того вечера в кинотеатре.
"Сонсэнним," – попытался начать Феликс, голос сорвался на шепот. – "Вы хотели поговорить о... о моем допуске к экзамену?"
Банчан не ответил сразу. Он медленно поднялся из-за стола, его тень, длинная и угрожающая, легла на Феликса. Каждый шаг отдавался гулко в тишине опустевшего корпуса. Он остановился в полуметре, его темные глаза, обычно полные презрения, сейчас пылали холодным, сфокусированным огнем. Не на Феликсе. На *ней*. На Соён. На том, как ее губы, распухшие, покусанные, слились с губами *того* монстра в свете уличных фонарей. На том, как она не оттолкнула его. Как *ответила*.
"Допуск?" – Банчан произнес слово с ледяной насмешкой. – "О, давай поговорим о допусках, Феликс. О том, что ты *допускаешь*."
Феликс попятился, наткнувшись на край стула. "Я... я не понимаю..."
"Не понимаешь?" – Банчан резко шагнул вперед. Его рука взметнулась, не для удара, но чтобы схватить Феликса за воротник рубашки, притянуть так близко, что Феликс почувствовал запах его дорогого одеколона и чего-то острее – бешенства. – "Ты был там! Ты видел! Видел, что он с ней сделал! Этот... *труп* в дорогой куртке!"
"Он... он поцеловал ее," – выдавил Феликс, пытаясь отклониться, но пальцы Банчана впились в ткань. – "Но она... она не сопротивлялась!"
Именно это и стало последней каплей. "НЕ СОПРОТИВЛЯЛАСЬ?" – Голос Банчана прогремел, как удар грома в маленьком кабинете. Слюна брызнула на щеку Феликса. – "Она запугана! Она в его власти! Этот браслет, этот проклятый ошейник! И ты! Ты, который видит их всех, эту нечисть! Ты стоял и *смотрел*! Как она продает душу мертвецу!"
Ярость искажала обычно безупречные черты Банчана. Его контроль, его ледяная маска рассыпалась под напором ревности, которую он сам не мог до конца осознать. Почему его так бесит этот поцелуй? Почему образ Соён, отдающейся древнему хищнику, сводит его с ума?
"Я не мог вмешаться!" – запищал Феликс, слезы выступили на глазах. – "Он... он вампир! Он сломает меня!"
"А она?! Он сломает *ее*!" – Банчан тряхнул Феликса. Парень ахнул, очки съехали на кончик носа. – "Ты слабый, жалкий трус! Ты видишь монстров, но прячешься за свои толстые стекла! Ты позволил ей... ты *допустил*!"
Его дыхание стало прерывистым, горячим. Гнев иррационально смешивался с чем-то еще – с острым, запретным любопытством к самому акту. К тем губам, которые коснулись губы его сестры. К тому, что *она* почувствовала. Почему не сопротивлялась? Что в этом... мертвом... было такого?
Взгляд Банчана, дикий, невидящий, упал на губы Феликса. Дрожащие, слегка приоткрытые от страха. Не такие, как у Соён. Мужские. Тонкие. Испачканные слезами. Что, если... что, если попробовать? Чтобы понять? Чтобы *стереть* тот поцелуй из памяти? Чтобы доказать себе, что это – мерзость? Или...
Мысль пронеслась, обжигая и пугая. Без предупреждения, движимый слепой яростью и этим внезапным, порочным импульсом, Банчан рванул Феликса еще ближе и *впился* в его губы.
Это не был поцелуй. Это было нападение. Жесткое, безжалостное. Губы Банчана были холодными и сухими, губы Феликса – мягкими, влажными от слез. Зуб Банчана больно стукнулся о зуб Феликса. Парень вскрикнул в губы нападавшего, забился, пытаясь вырваться. Его руки уперлись в грудь Банчана, но тот был сильнее, неумолимее. Он прижал Феликса к стене книжных полок, старые переплеты затрещали под весом.
Феликс замер в абсолютном, парализующем шоке. Его мозг отказался обрабатывать происходящее. *Банчан*. Ненавидящий его профессор. *Целует* его? Нет, не целует – *доминирует*. Грубо. Без права на отказ. Мир сузился до боли в губах, до запаха гнева и дорогого табака, до жуткого тепла тела, прижатого к нему. Он чувствовал, как его собственная паника бьется, как пойманная птица, а браслет на его запястье (если бы он его носил) завыл бы сиреной от близости чужой, яростной сущности.
И тут... что-то изменилось. Жесткость Банчана дрогнула. Грубый нажим губ сменился... исследованием. Меньше ярости, больше странного, сосредоточенного любопытства. Его язык скользнул по сомкнутым, дрожащим губам Феликса, требуя входа. Феликс, все еще в шоке, машинально разжал их на долю секунды – инстинкт, страх, непонимание.
Вкус. Слезы. Страх. И что-то еще... чистое. Человеческое. Не то, что у Соён. Совсем не то.
Банчан углубил поцелуй. Уже не насилие, а... эксперимент. Грубый, неумелый, но эксперимент. Его рука, все еще сжимавшая воротник, ослабила хватку, скользнула вверх, к шее Феликса, пальцы впились в кожу у линии челюсти, удерживая, но уже не причиняя боли. Другая рука уперлась в стену рядом с головой Феликса. Он *вдыхал* его, этот смешанный запах страха, пота и бумажной пыли. Его тело, прижатое к телу парня, ощущало дрожь, не сопротивление, а паралич ужаса и невероятности происходящего.
И черт возьми... это было *не отвратительно*. Это было... странно. Интенсивно. Живо. Гораздо живее, чем он мог предположить. Мысль пронзила Банчана, как ледяная игла: *А что, если я...?*
Дверь кабинета распахнулась с грохотом.
"Банчан, ты не видел...?" – Голос Хенджина оборвался на полуслове.
На пороге застыли двое: Хенджин с папкой в руках и Соён, явно искавшая брата. Их глаза, широко раскрытые от шока, уставились на сцену у стены: Банчан, прижавший к книжным полкам Феликса, их тела слились в агрессивно-интимном объятии, губы – вместе. Феликс выглядел так, будто его вот-вот вырвет или он упадет в обморок. Губы Банчана все еще были прижаты к его губам, но он уже не целовал – он замер, ощутив их присутствие.
Банчан медленно, очень медленно оторвался от Феликса. Он не отпрянул, не отшвырнул его. Он просто разомкнул губы и повернул голову к дверям. Его лицо было маской. Ни ярости, ни смущения, ни даже привычного презрения. Пустота. Ледяная, звенящая пустота. Но в глубине темных глаз бушевал ураган. Стыд. Ярость на себя. И тот жгучий, невысказанный вопрос, который теперь висел в воздухе, тяжелее любого обвинения: *Неужели я...?*
Феликс, освобожденный, сполз по стене на пол, громко, прерывисто дыша, закрыв лицо руками. Его плечи тряслись.
Хенджин стоял, рот открыт, папка выскользнула из его ослабевших пальцей и шлепнулась на пол. Соён смотрела на брата, ее лицо было бледным, глаза – огромными и непонимающими. В них читался не только шок, но и... что-то вроде жалости? Или ужаса перед этим новым, неизведанным измерением его ненависти.
Тишина в кабинете стала гнетущей, физически ощутимой. Звук падающей папки отозвался эхом.
Банчан выпрямился во весь рост, отряхнув невидимую пыль с рукава пиджака. Его взгляд, все еще пустой, скользнул по Феликсу, сжавшемуся на полу, потом перешел на Хенджина и Соён в дверях. Ни слова. Ни объяснения. Ни ярости. Только этот всепоглощающий, жгучий стыд и вопрос, разрывающий его изнутри.
Он шагнул к двери. Хенджин и Соён инстинктивно расступились. Банчан прошел между ними, не глядя ни на кого, его шаги были мерными, безупречными, как всегда. Но в спине, в сжатых кулаках, в самой ауре, исходящей от него, читалось одно: катастрофа. Личная. Глубинная. И он не знал, как с этим жить.
Дверь в коридор закрылась за ним с тихим, но окончательным щелчком.
В кабинете остались трое: Феликс, всхлипывающий на полу, Хенджин, все еще неспособный пошевелиться, и Соён, медленно поднимавшая руку к своим губам, будто вспоминая другой поцелуй, другой вечер, и понимая, что хаос только начинается. Браслет на ее запястье слабо пульсировал теплом, но теперь это тепло казалось зловещим.