Часть 5. Ася-4
Асю душило от несправедливости. Она редко кому-либо завидовала — а зачем, если лесные обитатели примерно в равных условиях: одни краше, другие умнее, — но теперь от одной мысли о рыжеволосой Наташе начинала скрежетать зубами.
Что в ней такого особенного? Зачем она годами издевалась над Димой, не отвечая ему взаимностью, но держала поближе к себе? Зачем отобрала у леса Кира?
Хорошо, что у Аси была Кикка, с которой любая проблема переставала казаться катастрофой. Потому на болоте подруги долго обсуждали и Наташу (имени Ася не назвала), и мировую несправедливость, и прочие горести.
— Кикка предлагает утопить соперницу и обглодать ей лицо. — Кикимора обнажила ряд острых как лезвия зубов.
— Она мне не соперница, — поспорила Ася.
Точнее — наоборот. Асе нечем соперничать с Наташей, которая и русалок очаровала, и хранителей. К ней даже Сирин являлась, а уж та птица была своенравная донельзя, абы кому не показывалась.
— Тем более надо топить, — обрадовалась Кикка. — Ибо нефиг раздражать. Поверь, раздуется от воды и перестанет представлять угрозу. Кому одутловатые утопленницы нужны?
Ася прыснула.
— Никому, но топить мы её не будем. Слушай, — она поводила пальцем по илистому берегу, вычерчивая зигзаги, — как ты думаешь: душевная красота вообще имеет значение?
— Душевная красота — это оправдание, придуманное некрасивыми. Уж поверь Кикке. Её душа страшна и вонюча как подмышки упыря, зато на лицо — идеал.
И провела по лысеющей макушке, откинула редкие волосенки. В глазах её плескалось превосходство. Ася в красоте кикимор не разбиралась, но, судя по всему, толстопузая Кикка, зеленовато-желтая от болотной жижи, считалась верхом совершенства.
— Кикка, ты когда-нибудь влюблялась?
— А на кой оно Кикке? — ответила та рассудительно. — Мужики к её лапам штабелями ложатся, ишь, влюбляться в них ещё. Много чести, — но спросила тише, доверительно: — А ты?
— И я — нет. А хотела бы?
Кикимора пожевала выдающуюся нижнюю губу:
— Исключительно в качестве эксперимента.
— А разве можно влюбиться в качестве эксперимента?
Эти два слова никак не увязывались в одном предложении.
— Всё в нашей жизни — сплошной эксперимент, — ответила кикимора, возведя указательный палец к затянутым тучами небесам.
Признаться, подробной философии Ася от подруги не ожидала, а потому не нашлась, что ответить. Они недолго пообщались на отвлеченные темы, но былая веселость исчезла. Появилось между кикиморой и лесавкой что-то, что сделало их ближе. Но ни одной, ни второй эта близость не нравилась. Открываться кому-то всегда тяжело, даже тому, кого называешь другом. Потому что, открывшись, ты будто раздеваешься догола и говоришь: смотрите, какой я, разглядывайте мои шрамы, тыкайте меня в болевые точки.
А ведь некоторые возьмут и тыкнут.
— Спасибо за то, что выслушала. Пойду погляжу на стройку, — подытожила Ася, отряхиваясь.
— Иди, — обрадовалась кикимора и, не прощаясь, бултыхнулась в воду.
Уже на полпути Ася чутьем почувствовала: что-то неладно. Она бежала, разводя руками ветки, а те хлестали по спине, цеплялись за одежду. Почему-то обращаться не хотелось. Впервые за долгое время Асе нравилось ощущать себя хоть капельку похожей на человека.
Стройка на сегодня была окончена. С чего бы это? Рабочие трудились посменно, и работы не завершали раньше заката. Но рядом — никого. Машины — бульдозеры, тракторы, экскаваторы — уснули крепким сном, чтобы быть разбуженными нажатием на специальную кнопку или педаль.
Что ж, так даже лучше. Спокойнее.
Ася почти развернулась, чтобы уйти, но заметила куртку, сиротливо валяющуюся на песке.
Куртку, которую носил Дима.