Критика
Легкие бьются в попытке схватить хотя бы крупицу затхлого воздуха. Осточертевшая комната вновь и вновь наполняется звуком похрустывающих пальцев и сбивчивым постукиванием по клавишам. Мандраж уже стал неотъемлемой частью обыденности, как и собирающиеся в уголках глаз слезинки. Живительный воздух расправляет уже горящую грудную клетку. Взгляд все так же неотрывно направлен на окно напротив стены, по которой так удобно сползать на пол каждый раз. Каждый раз, когда сначала раздражение сменяется вспышкой гнева, кружащего и так хлипкие мосты, затем ненависти к себе, доламывающей все, что не успел гнев, и отвращением, в конце, как кульминацией, гнетущей пустотой в голове. Эта пустота тащит за собой запах сырости, земли и затхлости. Она чертит холодом по коже ведомые только её письмена. Бережно берет за руки и безжалостно окунает в бездонный замшелый колодец с водой, больше напоминающей гудрон, такой же вязкой и темной. Этого ей недостаточно, она зыбучими пескам поглощает каждое чувство и эмоцию, пережевывает в кашицу сознание и выкидывает его на леденящий каждую частичку души бетон. Бетон противно холодный и сырой. Каждый звук подхватывается эхом и многократно умножается им же. На звук шлепнувшейся о пол закуски постепенно начинают сбредатся твари. Они кружат хоровод и танцуют дикие танцы. Они блестят драгоценными огоньками в опустевших глазницах. Пробегают мимо, касаясь своими опаленными огнем и истерзанными шрамами телами. Единственное что стабильно во всей этой бесовской чехарде – тишина. Гнетущая тишина. Опустошающая тишина. И коль душа, запертая в этом подземелье, сорвется на дикий смех, такой же дикий как твари там... её найдут. Разрывая на куски, потроша тело, твари начнут свой страшный пир, но, как и всегда останутся голодны в ожидании новой дичи.