Аморделария

Директор щёлкнул пальцами, и магниты с шипением отпустили мои запястья. Я рухнула на колени, слюна с кровью капнула на полированный пол. 

— Встань. 

Он бросил взгляд на Хенджина — тот стоял у стены, кулаки сжаты, сигарета давно истлела в уголке рта. Банчан держал нейтральное выражение лица, но я заметила, как дрожит его левая веко — наш условный сигнал. 

— Вы трое... разочаровали. — Директор прошёлся вдоль стеклянной стены, за которой пульсировало «Сердце». — Но ваша глупость доказала главное — вирус работает. 

Феликс, весь в ожогах от короткого замыкания в имплантах, хрипел в углу: 

— Я говорил... что она слабая... 

Директор рассмеялся. 

— Именно поэтому она сильная. 

Он нажал кнопку на панели — двери открылись. 

— Две недели отдыха. Потом — финальный этап. 

Хенджин не двинулся с места. 

— А если мы откажемся? 

— Тогда, — Директор достал пистолет, — я найду ваших «запасных». 

Экран ожил — там была Лия, моя сестра, привязанная к тому же креслу, что и я минуту назад. 

— Всё понятно? 

Банчан кивнул. 

— Совершенно. 

Мы вышли. 

*** 

**Лифт** 

Как только двери закрылись, Хенджин врезал Феликсу в живот. 

— Ты знал! 

— Да! — Феликс, согнувшись, хрипел сквозь зубы. — И ты бы сделал то же самое... если бы видел, что они делают с детьми в лабораториях... 

Банчан разнял их. 

— Хватит. Камеры. 

Лифт остановился. 

*** 

**Парковка** 

Феликс вытер кровь с губ. 

— Они дали нам две недели не просто так. Это тест. 

— На что? — я спросила. 

— На преданность. 

Он сунул мне в руку чип. 

— Твой отец передал это. 

— Он... 

— Жив. Пока что. 

Хенджин закурил новую сигарету. 

— Что на чипе? 

Феликс ухмыльнулся. 

— Координаты «Сердца». Настоящего. 

Банчан резко схватил его за воротник. 

— Ты что, совсем ебнулся? Если это подстава... 

— Это не подстава. Это билет в один конец. 

Феликс посмотрел на меня. 

— Решай, крыса. 

Я сжала чип в кулаке. 

— Когда? 

— Через тринадцать дней. В полнолуние. 

— Почему? 

— Потому что, — он указал на мою грудь, где под кожей пульсировал вирус, — тогда ты взорвёшься. 

Две недели "отпуска". Как будто я действительно куда-то ездила. Как будто у нас тут бывают отпуска. Дверь скрипнула так же, как и в тот день, когда меня забрали на отбор.

Мать стояла у плиты, помешивая ту же серую жижу, что и всегда. Даже не обернулась.

"О, живёхонька," — бросила через плечо. Голос хриплый, будто она не спала все эти месяцы. "Думала, тебя уже в удобрения переработали."

Я швырнула вещмешок с пайком Верхнего в угол. Он громко стукнул по полу, подняв облако пыли. В комнате пахло сыростью, дешёвым растворителем и чем-то кислым — мать по-прежнему добавляла технический спирт в еду, чтобы "было сытнее".

"Приятно видеть, что ничего не изменилось."

Она резко развернулась, и я увидела — её левая рука теперь заканчивалась культёй.

"Что случилось?"

"Авария на заводе. Забрали три пальца за опоздание." Она плюхнула передо мной миску. "Ешь свою верхнесекторскую дрянь, если брезгуешь."

Я толкнула миску обратно. "Я не брезгую. Я просто не голодна."

За окном, как всегда, висели трупы. Сегодня двое — подросток и пожилая женщина. На стене кровью написано: "За попытку контакта". Их животы распороты, кишки выложены аккуратным узором — любимая подпись патруля Верхнего.

Мать схватила бутылку из моего пайка, спрятала за пазуху. "Это на похороны."

"Чьи?"

"Может, твои. Может, мои. Время покажет."

Я подошла к коммуникатору — серой плите, вмонтированной в стену. Наше окно в "интернет", если это можно так назвать.

Экран мигнул:

**"Доброе утро, граждане! Сегодня в программе:**
1. **История наших побед** (повтор)
2. **Кулинарный гид: питательная паста из биомассы**
3. **Новости производства: выполнена месячная норма по трупам"**

Я переключила канал. Чёрно-белый фильм: мужчина и женщина стоят у станка. Он передаёт ей гаечный ключ. Их руки случайно соприкасаются.

**"Эмоции — это болезнь! Немедленно сообщите о нарушителе!"** — зазвучал голос за кадром.

Мать резко выдернула вилку.

"Хватит этого дерьма."

"Ты что, боишься?"

Она повернулась, и в её глазах я увидела не страх. Ненависть.

"Я боюсь тебя. Ты пахнешь ими."

"Кем?"

"Теми, кто за стеной. Теми, кто вешает детей за попытку достать кусок хлеба."

Я рассмеялась. "А ты чем лучше? Ты же их рабыня. Работаешь на их заводах. Кормишь их систему."

Удар пришёлся неожиданно. Не по щеке — она врезала мне в живот, точно зная, где шрам от последней "коррекции".

Я рухнула на колени, кашляя кровью.

"Прости, мама."

"Заткнись," — она бросила тряпку мне в лицо. — "Мне не нужны твои верхнесекторские церемонии."

Коммуникатор вдруг завибрировал без подключения к сети. На экране всплыло сообщение:

**"Трещина растёт. Жди сигнала. — F"**

Я стёрла его, но мать уже видела. Её глаза расширились.

"Ты... ты с ними?"

Я не успела ответить. Снаружи завыли сирены — где-то началась очередная облава. Где-то ещё одна семья сейчас становилась "нарушителями". Где-то ещё один ребёнок получал свою первую метку.

Мать вдруг обняла меня. Жёстко, по-медвежьи. Как в детстве, когда после побоев отца она тайком зашивала мне раны.

"Умри, если надо. Но убей их всех," — прошептала она мне в волосы.

За окном загорелся ещё один дом. Оранжевый свет отразился в её мёртвых глазах.

Две недели отпуска.

640 часов до возвращения в ад.