[I still want you]

Чимин решает бороться только из-за вредности. Из веры в чудеса.
Может Чонгук заколдованная принцесса? Только его не поцеловать надо, а тысячу раз сказать «люблю»?

Хотя и целовать Чимин пробует. Прижимается губами к его губам, мнёт в пальцах ворот его футболки, глаза закрывает. Чон терпит все, ждёт, а потом вытирает губы и головой качает:

—Хен, вот это,—говорит,—вообще не смешная шутка была.

Чимину смешно. Очень смешно. Так смешно, что кажется рёбра ломаются. Он смеётся над этой шуткой, и, кажется вот-вот взорвется от хохота.

А от хохота ли?

—Я тебя люблю,—шепчет он Чонгуку, почти касаясь губами его уха.— Ты мне, блять, нужен! Слышишь? Очень нужен. Я хочу с тобой быть.
—Ну, хён! Ну правда, хватит уже!—хнычет Чон.

Боже

—Я тебя люблю,—говорит Чимин, когда они снова пошли гулять в парк.

—Я тебя люблю,—говорит в метро, прижимаясь к нему.

—Я тебя люблю,—шепчет он, сжимая его руку.— Ты мне очень нравишься.

Чонгук покупает торт, новую компьютерную игру, диск любимой группы, все. Он как глупая собачонка, которую простят принести мячик, а она тащит палочку, ботинок, но ничего хотя бы приблизительно похожего на мяч.

—Когда любовь не взаимная,—подмечает Юнги,— песни лучше всего выходят.

Тэхён поднимается со стула, закрывает форточку. Они сидят на прохладной кухне уже вчетвером. Сокджин перемешивает салат ложкой, стоя возле холодильника, переводит взгляд с Юнги на Тэхёна и молчит. У Джина взгляд такой понимающий, сочувствующий и тяжелый, что дыхание перехватывает.
Впрочем, у Чимина в последнее время с этим вообще большие проблемы. С дыханием, с тяжелыми взглядами. Юнги смотрит в окно, опять курит. Стряхивает пепел в пепельницу, качает головой и выдаёт:

—Да не. Может сказал не так как-то?

Чимин кашляет, давится то ли дымом, то ли смехом, хлопает себя по груди. На секунду надеется, что этими хлопками внутренности вывалятся, душа вылетит и все станет на свои места и будет хорошо.

—Гуки!—зовёт он,— Чонгук!

А когда тот выбегает из комнаты, Чимин обводит всех присутствующих многообещающим взглядом и говорит:

—Я тебя люблю. Ты мне нужен. Давай встречаться?

Чон хмурит брови, закатывает глаза и отбирает у Чимина пиво.

—Ты опять за своё,—улыбается с упреком.— Твои шуточки, хён, уже попахивают.

Чимин хватает его за край футболки, тянет на себя, давит на затылок, заставляя стукаться лбом о его лоб.
У Куки глаза тёмные-тёмные, как два окна в ночное небо. Чимин смотрит в них, ловит за хвост угасающую надежду, тихо-тихо шепчет:

—Я люблю тебя
—Очень
—Пожалуйста, Куки

А он лишь отодвигается, щёлкает его по носу, бормочет «дурацкий хён», уходит.

На кухне тихо совсем, как будто они вчетвером сидят на самой обочине жизни.
Чимин опускает голову, сглатывает подступивший ком в горле, растирает темную каплю, упавшую на штанину. Смеётся.

—Это пиздец какой-то,—разводит руками Юнги.

Джин достаёт из холодильника пиво и тянет Чимину.

—А ты не думал,—начинает Сокджин,—что он не издевается, а просто не верит тебе, например.

—Он не мне не верит,—Чимин щёлкает открывашкой, закидывает в пепельницу и поднимает голову к потолку.— Он не верит, что такое вообще возможно! Как я могу его любить?! Ну как?!

Тэхён открывает форточку обратно, едва не садится мимо стула. И все снова стихает. Чимин прислушивается к себе, но оттуда ни звука не доносится.

Космическая пустота.

***

Чонгук едва не валится на него сверху, укладывая на кровать. Ноги у Чимина ватные, руки не слушаются, но он все равно перехватывает запястья, не давая уйти.

Это все слишком.

В квартире полнейшая тьма, сквозь плотно задвинутые шторы не проникает лунный свет, и кажется, что в прихожей они, вместе с обувью и куртками, оставили свои тела, ворвавшись в комнату лишь с голосами и душой.
У Чимина алкоголь плещется внутри, как в кувшине, он смеётся Чону куда-то в шею, в район ключиц. Хватает его за плечи, обнимает, сминает футболку на спине. Чонгук шипит, когда чиминовы ногти болезненно царапают бока.

—Хён,—ворчит он,—давай ложись спать. Мне ещё домой надо как-то доехать.
—Останься,—шепчет Чимин.— Побудь со мной. Немножко.
—Хён,—стонет Чон,— ну пусти!

Чимин слышит его, чувствует вокруг, как воздух. Он нужен ему точно так же. В таких же количествах, всегда. Он цепляется за него, облепляет всем собой, держится из-за всех сил. Чонгук сильнее, крепче Чимина, но у Чимина есть цель. Страшная, необходимая потребность. Он как наркоман, которому в руки попала доза чистейшего счастья. Чонгук всё-таки валится сверху, упирается локтями, смеётся полупьяно ему в ухо:

—Я же раздавлю тебя! Хён!

Чимин обнимает его за шею, кусает мочку уха, хватает за волосы. Чимину все это важно. Он, если задуматься, очень устал.
У него почти не осталось мотивации. Веры. Надежды. Нихуя у него уже не осталось.
Все, что удерживает его от поражения — это Куки, нависающий над ним.

—Ты меня любишь? Я тебе нравлюсь? — шепчет Чимин. — Хоть немного?

Чонгук кивает. Кажется кивает. В темноте не видно, не понятно. Чимина скручивает, сворачивает всего от ужаса — он мог бы узнать ответ, мог бы перестать быть просто крутым хёном.

Или просто

Перестать быть

—Чонгукки,—зовёт он.— Нравлюсь?

—Нравишься, хён,— отзывается Куки, совсем близко, дышит ему в висок, касается его щеки кончиком носа. — Очень нравишься. Правда у тебя шуточки дурацкие, но это не так страшно.

—Я готов их потерпеть,— шепчет Чон, сползая ниже, утыкаясь лбом в чиминовы ключицы. — это ничего страшного.

Чимин жмурится, кусает губы, не дышит совсем, отчаянно прислушивается.

—Где же я,— хрипло выдыхает Чонгук, поднимаясь.— найду ещё такого замечательного друга.

Все

Хватит

Достаточно

Чимин разжимает руки. Становится легким, ватным. Он слышит, как Чонгук шаркает носками по ковру, как выбирается в коридор, по памяти найдя дверь — он так часто здесь бывал, что свет совсем не обязателен.
Чимин лежит на кровати, раскинув руки, глядя в темноту перед собой, и на все сто процентов уверен — загляни он привычке внутрь себя, найдёт там такую же картину.
Беспросветная мгла.

—Слушай ты,— шипит он, догоняя и толкая Чона к стене.— Ты заебал.

Чонгук хватает его руки, не позволяя ударить, даже двинуться не позволяя.
Он вырывается, наваливается на него, выбивая воздух из легких, рычит, больно сдавливая плечи:

—Как мне тебе сказать?! На каком, блять, языке?! Какой язык твой родной, Чонгук? А? Немецкий? Японский? Может итальянский?! Дай мне словарь, я выучу. Я хочу донести до тебя хоть как-то эту долбанную мысль.

—Хён..— морщится Чонгук,— отпусти.
Ты пьяный, тебе нужно проспаться!

—Мне надо сказать,—заплетающимся языком не соглашается Чимин. — Мне надо сказать хотя бы раз так, чтобы до тебя дошло. Я хочу, чтобы ты знал.

Куки отодвигает его от себя аккуратно, отцепляет его руки от себя, заглядывает в глаза.

—А если я,— говорит,— не хочу знать?

Чимин не провожает его, не говорит «звони», как обычно. Не закрывает за ним дверь. Не идёт на кухню пить чай. Он стоит в коридоре бесконечно долго, ещё много-много времени после того, как хлопает дверь. Смотрит в стену.

И сдаётся

Сдаётся мучительно, тяжело, поднимает один белый флаг за другим. А потом, сдавшись окончательно, достаёт из кармана  куртки телефон и набирает Юнги.
Дожидается, когда гудки оборвутся, улыбается:

—Хён, я спою. Только слова сам напишу, у меня уже есть подходящие.

***