Падение вниз [1]

Наше время

Сирена

– Как твоя учеба? – спрашивает мама, накладывая мне в тарелку спагетти. Заметив это, я тут же инстинктивно поднимаю руку в знак отказа, а потом выдыхаю:

– Стой! Не нужно! Я не голодна!

Возможно, это не совсем так. Последний раз я ела более десяти часов назад, но в данный момент, вернувшись с могилы брата в родной дом, еда – это последнее, что меня интересует. Вряд ли вообще кому-то захочется есть после того, как ты час взираешь на знакомое лицо, которое является лишь фотографией, оставленной у надгробной плиты.

Раньше никто из родителей и слушать бы меня не стал, но сейчас мама покорно откладывает тарелку и садится за стол. С отцом они обмениваются короткими взглядами, и я замечаю, как он одобрительно кивает.

Нам... Мне повезло с родителями. Они никогда не давили, не ругались без надобности, не придумывали идиотских запретов для детей-подростков. Стоит признать, я родилась в благополучной семье, и это не только в материальном плане. А еще – родители безмерно любили друг друга, хоть и перешагнули двадцатилетний рубеж брака. Их отношения всегда были полны романтики – чего стоит огромный розовый сад для мамы. Они ходят на свидания для двоих, уезжают в совместные отпуска... Ладно, я хочу сказать – они не видели ничего страшного импульсивно целоваться взасос при детях, а порой мы с Дасти умирали от смущения, понимая, что родители без этого самого смущения среди дня занимаются сексом, не пытаясь как-то уменьшить звуковой диапазон этого процесса.

Нас... Меня они любили тоже, это, бесспорно, но друг друга – намного больше.

Когда Дасти не стало, вполне закономерно, что они нашли утешение друг в друге. Они спокойно отпустили меня в другой город и дали выбор решить, как справляться с потерей – самостоятельно. Иногда я чувствую благодарность за это, а иногда – какую-то обиду. Словно моя боль их не волновала. Как будто мне не нужно было семейное утешение. Но окей, пусть это будет считаться мой выбор.

Раньше у меня было всё – большой круг общения в школе, теперь в универе я хожу немой тенью. Был любимый человек, превратившийся сейчас только в груду горьких и негативных воспоминаний. Я никогда не испытывала недостаток родительской любви, хоть и не была для них на первом месте. Но...

Наверное, я хотела, чтоб меня не отпустили отсюда.

Не дали мне этот гребаный выбор.

Чтоб хоть кто-то меня удержал и не отпускал!

Не даю этим мыслям развития. Меня спросили об универе? Смотрю на родителей – и понимаю, что ответа от меня не ждут. Что ж, пожалуй, это была просто дань вежливости, но мне не обидно. Сейчас подобные темы меня тоже волнуют меньше всего в этом мире.

Ужин на столе – только фон и причина, чтоб собраться вместе. Ни отец, ни мать, как и я, не притрагиваются к пище. Я не эгоистка и все понимаю. Год назад умер не только мой брат, но и их ребенок. Я даже не знаю, кому тяжелее – да и нет смысла сравнивать. Мы одна семья, только теперь неполная и покалеченная.

Пересекаюсь взглядом с матерью – те же карие глаза, что у меня. В них скапливается влага. Секунда – и она проливается крупными слезами по ее еще такому молодому и красивому лицу.

Отец тоже замечает это и, придвигая стул к матери, заключает его в свои объятья.

– Лесли...

– Это невыносимо, – всхлипывает мать, кутаясь в его целительных руках словно в покрывале. – Их должно быть двое сейчас... Это невыносимо... – Рукой она зажимает себе рот, пряча судорожные вздохи, потом медленно выдыхает. Пытается прийти в себя, укротить себя.

Я опускаю взгляд на свои колени, обтянутые джинсами – вернувшись домой, я так и не переодевалась. Я слишком похожа на Дасти – сейчас это проклятие для живой сестры-близнеца. Я напоминаю своим существованием о его потере, одним своим видом. Порой по этой причине мне не хочется лишний раз смотреть в зеркало.

Допускаю, что нужно перевести разговор в какое-то русло, иначе сейчас все рыдать начнем. Хотя, может, это и не так уж и плохо?

– Что говорит полиция? – Наконец, спустя год, высовываю голову из песка и задаю этот вопрос. Конечно, по фейстайму с родителями мы не могли избегать подобных тем и ранее, но я всегда бегло сворачивала эту тему. Слушать про расследование – считай, признать себе, что Дасти нет действительно. Более того – он не просто умер, попал в аварию или произошел несчастный случай. Это тоже было бы ужасно, но...

Моего восемнадцатилетнего брата зверски убили.

– Этот Колди до сих пор в федеральном розыске. Но... – Теперь папа теряется в словах.

– Что, но?

– Нет прямых улик, нет мотива. Обрабатываются иные версии. Макс Колди в статусе подозреваемого, не обвиняемого.

Макса Колди я помню постольку поскольку. Он учился в нашей школе на два года старше, но наши пути с ним никогда не пересекались. По слухам знаю, что в свое время этот парень был отпетым психом – что ж, возможно. Однако, я тоже не вижу связи между ним и Дасти – абсолютно не припоминаю момента, чтоб они хоть как-то пересекались по жизни. Зачем Максу убивать его? Просто, потому что захотелось? О, такая версия событий звучит еще трагичнее. Но я почему-то не сильно верю в подобное.

Хотя у меня нет права на какое-то мнение на этот счет.

Все время, пока идет расследование, я пряталась в другом городе, всячески избегая реальности.

– А вы? Вы что думаете? – уточняю я у родителей.

– Сирена, пусть этим занимается полиция, – мягко отвечает отец, и я понимаю, что прятать голову в песок и ограждаться умею не я одна. У нас это, видимо, семейное. Заметив что-то в моем лице, папа тут же дополняет свою речь. – Алек Брайт уверен, что ко всему причастен Колди. Он тщательно следит за всем.

Замечательно. Тщательно следит за всем не сестра, не родители, а лучший друг Дасти. Вспоминаю тут же нашу сегодняшнюю встречу на кладбище и испытываю чуть ли не неловкость. Что он вообще думает о нашей инфантильной семье?

– Алек хороший парень, – соглашается мама. – Когда ты уехала, он часто приходил поддержать нас. – Ее голос ломается. – Сирена, прости, это не тебе в укор сказано.

Верю, но все равно испытываю отголосок стыда, который теперь начинает сжирать меня.

Если бы хоть кто-то попытался меня удержать, я бы осталась.

– И не только он переживает. – Продолжает вместо матери отец. – Все друзья нашего Дасти. Син рыдал в его комнате – мое сердце просто разрывалось. Калеб еще больше замкнулся в себе.

Как я давно их всех не видела. Я скучала... Нет, скучаю.

Дастин был связующим звеном их дружбы, интересно, общаются ли парни сейчас между собой, когда его не стало? По логике – не должны. Тем более, даже обучение в одной школе их перестало связывать.

Тереблю в кармане фотографию Дасти, в комнате подвисает молчание. Я не знаю, что говорить, что спрашивать, как себя вести. Испытываю чувство какой-то дереализации. Мне хочется, с одной стороны, просто взять и сегодня же уехать обратно – в свою арендованную квартиру вблизи университета. В свой мир конспектов и книжек – ничего, что сейчас каникулы, настоящий студент учится непрерывно.

С другой стороны – я хочу полностью столкнуться с прошлым. Как минимум, принять его, пережевать, осознать. Как ни крути, да – у меня случилось горе. Но я должна как-то научиться жить полноценно дальше. Не изображать эту гребаную видимость – а жить действительно, как любые другие нормальные девятнадцатилетние молодые люди – влюбляться, совершать глупости, искать свое место в жизни. И именно такая жизнь должна быть моей целью, а не бесконечная погоня от осознания смерти брата.

Уверена, что Дасти хотел бы для меня именно этого, а не жизнь биоробота.

Это звучит здраво, и мне нравится.

На секунду даже кажется, что у меня получится. Ведь вот, я приехала сюда, я побыла на могиле, повидалась с родителями – ничего, не рассыпалась, головой не двинулась, живу.

Атмосфера в доме хоть и гнетущая, но в пределах разумного. Было бы странно, если бы в годовщину смерти здесь играла веселая музыка, а в доме была вечеринка. Даже признаюсь себе – несмотря ни на что, мне здесь и сейчас спокойно. Как будто все происходящее в данный момент – правильно. Неправильным было бы проигнорировать этот день.

Возможно... Да, только возможно, я даже останусь здесь до начала нового семестра. Это ведь самое естественное в мире – вернуться на каникулы к себе домой. Заниматься учебой я могу и здесь – потому что альтернативных вариантов времяпровождения для себя я не вижу. Ну да, пожалуй, так и стоит поступить. Я чересчур пугала себя, что возвращение, пусть и временное, сделает меня еще несчастнее, но родной дом как будто исцеляет меня. Опять же возможно.

Но если что я ведь всегда могу уехать отсюда, верно?

Принимая в голове это решение, слежу за изменениями внутренними. Сердце стучит спокойно, никаких подрагивающих пальцев, как год назад.

– Кей тоже заходил в этом месяце. – Внезапно нарушает тишину мама, справившаяся со слезами.

Молчи, прошу!

– Он иногда спрашивал о тебе, хотя просил не передавать этого. Видимо, чтобы не тревожить.

Кажется, я не дышу. Все мое спокойствие и, вытекающего из него решения, которые были совсем недавно со мной, тут же сходят на нет. Привет, подрагивающие пальцы, как я по вам не скучала.

– Хороший парень, – подтверждает папа, от чего мне хочется закатить глаза.

Хороший парень, значит? О да, Кей Хирш может создать такое впечатление о себе, если не узнать его получше.

– Я, наверное, пойду в свою комнату, – надтреснутым голосом извещаю я, чувствуя, как в очередной раз сбегаю. На этот раз просто от обсуждения этого ублюдка.

Только упоминание о нем холодным клинком проникает и режет мои внутренности. Этот парень живее всех живых, но в моем сердце у него есть свое место на кладбище. Год назад я для себя похоронила не только брата. И хочу верить, этот призрак прошлого меня точно не потревожит.

Кей Хирш, я так тебя ненавижу.