Падение вниз [1]

Наше время

Сирена

На фотографии, оставленной возле надгробия, я вижу свое лицо.

Мой прищур глаз светло-ореховых глаз, такой же разрез губ, слегка заостренный подбородок. Медно-рыжие волосы слегка завиваются – вот только их длина не совпадает. Мои локоны чуть ниже лопаток, и я их выпрямляю.

Память тут же охватывает все остальные отличия – я ниже ростом, у меня еле заметный шрам над бровью – последствие падения в детстве с велосипеда. В конце концов, у меня довольно большая грудь. Потому что я девушка. Потому что тот, кто смотрит на меня с фотографии – мой брат-близнец.

Ты навеки останешься в нашей памяти. Спи спокойно, Дастин Джеймс Лайал.

Я припадаю к каменному надгробию спиной, сажусь прямо на прогретую землю, наплевав на джинсы. Мою спину холодит высокая плита, а голову печет жаркое июньское солнце. Фотографию Дастина я засовываю в широкий карман сетчатого кардигана без рукавов – я знаю, что ее сегодня оставили здесь родители. Но я не хочу, чтоб она была здесь, не хочу, чтобы ее сдуло ветром или она мокла под дождем. Или хуже – какие-нибудь малолетние идиоты, шастающие по кладбищам, поглумятся над ней. Как именно? Я даже представлять не хочу.

Мое желание – это вообще не думать. Отключиться, переключиться, вытеснить – так я оперирую с этими воспоминаниями ровно год. Год – триста шестьдесят пять дней, которые я живу без своего брата-близнеца.

Будет слишком громко сказано, что с того дня и моя жизнь прекратилась.

Нет, я живу. Я дышу. Я функционирую. Мое сердце все так же бьется, тело продолжает выполнять все физиологические потребности. О, я даже за этот год исполнила наш общий план с Дасти, и все же поступила на Кафедру Литературы. Но есть нюанс – учиться мы изначально собирались в нашем окружном районе, но после его смерти – я перевыполнила план и переехала в другой штат. Так казалось намного легче справляться с тупой болью.

Словно можно перепрограммировать себя и внушить себе, что в моей жизни никогда не было брата. Я теперь студентка Лиги Плюща, я живу в двух сутках езды от родительского дома, у меня нет прошлого, есть только настоящее – с людьми, которых я не знаю. Которые меня не знают. Меня никто не спрашивает о брате. Никто не смотрит на меня, находя наше сходство с ним.

Искусственное ощущение нормальности. Я поняла, что только таким образом заглушу боль. Мне нужно время. Я даже сейчас не уверена, что готова полностью осознать и принять то, что моего брата больше нет в живых. Что он только останется в моих воспоминаниях. Что я больше не увижу его, не услышу голос. Вообще не произойдет в моей жизни ни одного события, в котором он будет участником.

Это вообще можно принять?

Я хочу попытаться, я для этого досрочно закрыла сессию и вернулась в родной город. Чтобы сейчас, спустя год, сидеть у могилы самого близкого мне человека и ощущать... Ощущать что?

– Дасти. – Произношу вслух испуганным голосом. Я не верю в загробную жизнь и не ожидаю отклика на свой призыв. Но я впервые решаюсь за год произнести его имя вслух. В мыслях мелькают обрывки из фильмов, где герои в подобных сценах захлебываются в слезах или траурно, поджав губы, стойко молчат.

Сейчас подобное кажется искусственным. Мне не хочется устраивать сцен, как и делать вид, что я уже пережила боль утраты и готова идти дальше. Я скорее потеряна, потому что эмоции затуплены, заблокированы. Пустой взгляд вперемешку с гончими мыслями, которые кричат о ненормальности, жалобно прося выпустить всё наружу, но нет, блокировка чувств – отличный выбор.

Потирая большим пальцем контур фотографии «Поляроида» в кармане, я закрываю глаза, потому что с этой стороны солнце нещадно слепит их. В глазах белые мушки. В ушах – звенящая тишина, какая бывает только в подобных местах.

Не выдержав, спускаю с головы солнечные очки, которые сразу меняют фильтры обзора в оттенки сепии. Поэтому я не сразу замечаю, как на меня падает чья-то тень.

– Сирена?

Нейроны мозга не распознают сразу определенно знакомый голос, но сердце внезапно дает сбой, а холод от плиты по спине становится просто ледяным.

Только не он, пожалуйста!

Нервно закусываю щеку и оборачиваюсь. Тут же испытываю облегчение и даже еле заметный отголосок радости от встречи. Алек Брайт – высоченный темноволосый красавец, душа компании, немного безумец и беспощадный бабник, разбивший кучу женских сердец, когда мы учились в старшей школе. Но не моё. Для меня он был, по сути, лучшим другом Дастина.

Я неловко поднимаюсь с земли, отряхнув задницу от песка, и подхожу к нему ближе. В черной рубашке и такого же цвета джинсах он выглядит непривычно. Сколько помню – Алек всегда предпочитал толстовки с капюшонами или разнообразные футболки. Но при этом выглядел стильно – мы с Дасти частенько шутили, что тот шарит в шмотках получше самой гламурной и избирательной девицы.

И даже более строгая одежда ему сейчас идет.

– Да, это я. – Наконец, отвечаю я, прекращая беглый осмотр. Впрочем, это взаимное действие – зеленые глаза парня тоже изучают меня. – Привет.

Мне становится не по себе – не от встречи или взглядов, а от того, насколько все изменилось. Алека я тоже оставила в прошлой жизни, как и остальных друзей Дастина, но я немного теряюсь, видя его изменения за один только год. Напрочь исчезла постоянная его улыбка, обнажающая слегка удлиненные клыки, делая его лицо воистину привлекательным дьявольской красотой. И с ней же пропал его немного безумный взгляд, словно он каждую секунду обдумывал какой-то веселый план в категории развлечения для психов.

Смерть Дасти изменила всех в ту ночь.

– Сегодня приехала? – Звучит как утверждение, но я все равно киваю.

Какое-то время подвисает тишина, разбавляемая только неуместной трелью птиц. Я кутаюсь в свой кардиган, хотя мне скорее жарко, чем прохладно.

Заметив этот жест, Алек резко подходит ко мне и заключает в дружеские объятья. От этого в глазах закипают слезы – не только мне больно или родителям, со мной человек тоже переживающий эту боль. Мы не излечим друг друга, но само понимание, что есть неравнодушные люди, вызывает душераздирающие эмоции – нет, я не одна! – как глоток свежего воздуха. Жаль, что это поможет лишь на время, а может, и не поможет вовсе.

Дасти, смотри, как тебя любили. Не только я.

Я беззвучно всхлипываю, утыкаясь Алеку в грудь. От него пахнет сигаретным дымом и приятным одеколоном. Знакомый запах из прошлого – ведь они с братом часто проводили время вместе. А я за компанию. Я знаю всех его друзей, но с Алеком они были ближе всех.

А где же остальные?

Тут же отгоняю от себя эту мысль – это не важно. Просто плевать. Я оставила все в прошлом – отключаться, переключаться, вытеснять. Не буду даже спрашивать, хотя знаю, что Алек легко даст ответ.

Мне вообще не хочется ничего говорить. Пусть лучше по щекам польются слезы, но я рада, что не слышу в данный момент убивающих воспоминаний по типу: «А помнишь, когда Дасти был жив, мы...»

Возможно позже я сама захочу говорить об этом, но не сейчас. Не сразу. Не в первый день приезда. Я даже с родителями пока не заговариваю о подобном.

– Мы обязательно найдем его, – неожиданно произносит Алек, отстраняясь. В его руках появляется пачка сигарет и зажигалка. Пару щелчков – и я ощущаю тяжелый никотиновый дым.

– Кого найдем? – Краем рукава стираю выступившие слезы, которые бы парень не смог заметить из-за моих темных очков.

– Тот, кто сделал это. И накажем. Я лично накажу. Каждого и каждую, кто хоть немного причастен.

В этих словах я узнаю прежнего Алека. Человек действия. Каждый по-своему справляется с болью. Ему типично бросаться на амбразуру, мстить, искать виноватых. Возможно, это правильно, но. Но я думаю, что мне от подобного легче жить не станет.

Моя жизнь после смерти Дасти уже изменилась, безвозвратно.

Его нет. Всё!

Причины, следствия и последствия всего этого – мне не вернут брата. Мне не нужна месть, не нужна расплата виновных. Я всего лишь хотела бы, чтобы Дасти был жив, и мы бы сейчас не находились в этом страшном солнечном месте с зелёной травой, пением птиц и гниющими или уже сгнившими телами под землей.

– Дай сигарету, – прошу я.

– Начала курить?

Кивнув, я вытаскиваю сигарету из пачки Алека и, поджигая ее, затягиваюсь. Свободной рукой снова тянусь к карману, где лежит фотография. Я прячу ее поглубже, словно изображенный на ней, Дастин сможет уличить меня за этим маленьким преступлением. «Не смотри, не смотри...»

Так глупо. Я делаю глубокую затяжку, поглощая легкими никотиновое облако, а по щеке начинает катиться первая слеза. Не-вы-но-си-мо.

Дасти, ты бы точно убил меня за то, что я сейчас курю. И ты бы точно убил лучшего друга за предложенную сигарету. Ты ненавидел подобные вредные привычки, заботился обо мне. Конечно, я шучу. Ты слишком добр, чтобы убивать вообще кого-либо. Прости меня.