Тень любви. | Том Каулитц.

Понимая, что еще немного, и Том засечет меня, я все же нашла в себе силы уйти, твердя, что он сам виноват — нужно было закрыть дверь спальни! Хотя, конечно, я знала, что это только моя вина. Я добежала до спальни, закрылась и прижалась спиной к стене. Только тогда я обнаружила, что все еще держу книгу в руке, но, забив на это, положила ее рядом с собой. От увиденного все еще слабо кружилась голова, а жар внутри был такой сильный, что не было смысла бороться с самой собой. С человеческой природой, которая наделяет нас жаждой любви.

Я перестала себя контролировать. Моя рука сама собой задрала футболку, обнажая болезненно ноющую грудь, и начала играть с ней. Я представила, что это рука Тома, и мне пришлось крепко сжать губы, чтобы погасить вырывающийся стон. Одной рукой я поглаживала грудь, которая, казалось, только и ждала этих ласок, а пальцы другой руки незаметно оказались на животе, заползли под резинку домашних штанов и трусиков. Там безумно горячо и влажно — желание обладать другим слишком сильное, почти невыносимое.

Чувствуя себя грешницей, я растираю кончиками пальцев тягучую влагу по собственному телу. Случайно нахожу какую-то сверхчувствительную волшебную точку и надавливаю на нее, инстинктивно понимая, что нужно делать. Мои пальцы сами собой начали выписывать круги под тонкой тканью, и я стала задыхаться от ощущений. До бешеного ритма Тома мне не дойти — мои движения более плавные и размеренные. Я вновь и вновь представляла его в ванной, и фантазия дорисовывала картинки, как все могло произойти, если бы он заметил меня и поманил к себе.

Это безумие, чистой воды безумие. Я слишком пошла, но не могу остановиться — напротив, мне хочется дойти до пика, но я не могу. Меня словно подхватывает волна, и я думаю, что сейчас... сейчас... Но нет, эта волна спадает, и я падаю в воду. Но когда я вдруг представляю, что целую Тома в губы, чувствую, что сейчас... Вот прямо сейчас...

В дверь вдруг постучали. Я вздрогнула и остановилась. Кто это?

— Открывай! — послышался резкий голос Тома. — Эй, ты меня слышишь? Я знаю, что ты тут.

Боже, неужели он все-таки понял, что я подсматривала за ним? Плевать... На все плевать. От осознания, что он стоит за дверью, напряжение в теле вдруг нарастает, и я хочу лишь одного. Снова оказаться на вершине этой волны. Мои пальцы снова начали двигаться под тканью, и я прикусила губу. Щеки горели, сердце колотилось, как ненормальное.

— Открою! Отдай мою книгу! — почти прорычал Том, и движения пальцев ускорились. Я должна кончить сейчас. Или я с ума сойду. Жар поглотит меня.

Том говорил что-то еще, а я продолжала. Бедра сжались, пересохшие губы ловили воздух, который казался раскаленным. По животу бегали мурашки, а обнаженная грудь ныла от возбуждения — требовала, чтобы ее ласкали, и я сжимала ее до легкой боли, заставляя соски твердеть еще сильнее. Я сама себе казалась мишенью, в которую направлена стрела. И когда эта стрела попала в меня, я прикрыла рот ладонью, чтобы случайно не вскрикнуть. Казалось, что внутри меня пульсировал свет — растекался и дарил тепло. Я получила то, что хотела, и убрала руку.

— Ты мне откроешь или как? Или мне дверь выломать?! — Том не уходил и, кажется, с каждой секундой злился все больше.

Спешно поправив футболку, я схватила книгу одной рукой, другую же спрятала в карман. Открыла и буквально сунула эту книгу Тому. Я хотела сразу же закрыть дверь, но он не дал мне этого сделать — поставил ногу и почему-то вдруг уставился на мою грудь. Ярость пропала с его лица, и я вдруг поняла, что он видит, как под тонкой белой тканью футболки четко видно очертания затвердевших сосков. Боже...

Я тут же машинально закрылась свободной рукой.

— Почему не открываешь? — спросил Том.

— А должна? — дерзко спросила я.

— Должна. По крайней мере, тогда, когда забрала мое.

Он все так же не может отвести взгляд от моей груди. Ему будто известно, чем я сейчас занималась, и это смущает меня. Однако он все же поднимает глаза, и наши взгляды встречаются.

— Ты вошла в мою комнату без разрешения, — вкрадчиво сказал Том.

— Потому что ты забрал мою книгу, — ответила я смело.

— Плевать. Я же просил тебя — не входи. Никогда. Какого хрена ты о себе возомнила? Это было последнее предупреждение. Еще раз войдешь — и тогда...

Каулитц замолчал.

— Что тогда? Ударишь меня? — с вызовом спросила я.

— Не выпущу, — ухмыльнулся он и ушел вместе с книгой.

***

Сентябрь, а за ним следом и первые недели октября пролетели незаметно. Но в этом течении времени не было легкости — все казалось каким-то нереальным, иллюзорным, порою даже неправильным. Я продолжала жить в шикарном особняке отчима, все еще не до конца осознавая, что у мамы будет ребенок, мой брат или сестра. Что у меня появился прекрасный отчим, который вел себя по отношению ко мне так, как не ведут себя многие родные отцы. Что мое будущее определено, и мне не нужно будет беспокоиться о том, как и на что жить. А еще я поняла, что нельзя вырвать из сердца человека, которого любишь.

Я поняла, что это любовь — настоящая любовь — не сразу. Мой разум долго сопротивлялся, и я думала, что это влюбленность, страсть, помешательство, синдром утенка, в конце концов, когда кажется, будто первый опыт был самым лучшим. Я противилась своей любви до конца, и осознала ее в тоскливый октябрьский вечер, когда ветер дул с такой силой, что казалось, будто окна вот-вот распахнуться под его напором, и он ворвется в теплую комнату. В этот промозглый вечер не произошло ничего особого, даже звезды не светили — небо заволокло низкими слоистыми тучами, но именно в такие непримечательные моменты ты зачастую осознаешь самые важные вещи. Обыденность с ее мелочами вдруг открывает то, что лежало на поверхности, но было сокрыто.

Я сидела в библиотеке отчима, пытаясь погрузиться в свою историю, которая, казалось, отдаляется от меня все больше и больше. Я не хотела писать — хотела всего лишь почувствовать своих героев, найти с ними связь, чтобы попытаться выдать хотя бы несколько строчек. Ничего не выходило. Совсем ничего!

Сидя на широком подоконнике с подушкой под спиной, я бездумным взглядом смотрела на раскачивающиеся деревья сада и ощущала себя уставшей и одинокой. Чьи-то шаги в полутемной библиотеке заставили меня вздрогнуть. Я выглянула из-за портьеры, которая скрывала меня, и увидела Тома. И что он забыл в библиотеке? Чего хочет?

В последнее время я почти не видела его — Уилл сдержал обещание, и теперь Том учился и работал. Много работал. Домой приходил поздно, уставший и неразговорчивый, и больше, кажется, не ходил на тусовки к друзьям и в клубы. Деталей я не знала, знала лишь то, что его поставили чьим-то помощником в головной офис, что стало полной неожиданностью для всех подчиненных Уилла. Как шутила Софи: «Он теперь простой смерд, ему некогда выпендриваться. Работает с девяти до шести».

Наверное, нужно было дать знать, что я здесь, но я не сделала этого. Было как-то неловко. Поэтому просто наблюдала за ним через щелку в портьерах. Том явно только что пришел с улицы — стянул с себя верхнюю одежду, бросил на диванчик. Взял какую-то книгу и сел рядом со своей кожаной курткой, вытянув ноги. Я рассматривала его красивый профиль, и мое сердце наполнялось нежностью, с которой не было сил бороться.

У Тома зазвонил телефон, и он нехотя достал его из кармана. Взглянул на экран и несколько секунд не отвечал, словно думая, нужно это ему или нет. Потом все-таки решился и принял звонок, поставив его на громкую связь. Ведь он думал, что один в библиотеке. Наверное, мне нужно было выйти, дать знать, что я тоже тут, но было уже поздно.

— Да, мама, — сказал Том отстраненно, и я услышала голос его матери, до сих пор находящийся на лечении, дрожащий и какой-то жалкий:

— Здравствуй, сынок. Я очень по тебе скучаю... Как ты?

— Хорошо, мам. Только пришел домой. А ты как себя чувствуешь? Что сегодня было в больнице?

Вопросы про себя Лилит пропустила:

— Этот изверг так и заставляет тебя ходить на работу как простому сотруднику?

— Да, — коротко ответил Том. Он будто не очень хотел разговаривать с ней, но не мог позволить себе сбросить звонок.

— Ненавижу придурка! — Голос его матери изменился, в нем появились злые визгливые нотки. — Только о себе думает, кабель. Нет бы о сыне думать — о том, как это унизительно работать вместе с простыми сотрудниками. А ведь ты его наследник! Тот, кто возглавит компанию после него! Или... — Она вдруг осеклась. — У него же новый ребеночек будет от его шалавы. Если сын, то тебе нелегко придется, мой хороший. Нам обоим нелегко придется! Она все спланировала, змея проклятая! — вдруг взвыла она. — Забеременела от него, чтобы у тебя все отобрать! Но мы не допустим, сыночек! Мама не допустит! Мама так просто все не оставит! Мама...

— Хватит, — вдруг прервал ее Том.

— Что?.. — растерянно повторила женщина.

— Хватит действовать мне на нервы. Я устал. Реально дико устал. И последнее, что я хочу сейчас слышать, это твои домыслы о наследстве.

— Топ, мама хочет тебе помочь, — почти взмолилась Лилит.

— Если ты хочешь мне помочь, перестань пить! — выкрикнул вдруг Том. — Просто перестань бухать! Я уже не могу так больше, мам! Ты же обещала не пить и сорвалась! Обещала же! Зачем опять начала?

Вместо того, чтобы оправдываться, Лилит начала наезжать на него:

— Ты тоже на ее стороне, да? На стороне этой сучки, которая разрушила нашу семью? А может быть, она под тебя свою дочурку подложила? Чтобы заткнуть тебе рот? Такая на все способна...

Ее слова были отвратительны — я сидела и чувствовала, как горят уши. Стало страшно. Что сейчас ответит Том? Вдруг он скажет что-то такое, что ранит меня очень сильно?..

Но он удивил меня.

Мой мальчик.

— Мама. Никогда не говори так о ней. Не оскорбляй ее. Или больше можешь мне не звонить, — вдруг спокойно, но твердо, будто в противовес ее крикам, произнес Том.

— Значит, я права. — Голос Лилит тоже стал спокойным, но теперь в нем слышалась бесконечная печаль. — Ты не на моей стороне. Зачем мне вообще жить? Если...

Договорить женщина не успела — Том сбросил вызов. Затем откинулся на спинку диванчика и прикрыл лоб и глаза широкой ладонью, как человек, который от всего устал. Он сидел неподвижно, будто статуя, и когда я услышала его глубокий вздох, полный тоски, закололо сердце. Тому было плохо, очень плохо — это чувствовалось по поникшим плечам и опущенным уголкам губ. И мне захотелось подойти к нему. Обнять, утешить, сказать несколько теплых слов. Показать ему, что я с ним, что я рядом, что я поддержу его... Что все будет хорошо! Но я только и могла, что смотреть на него через щель в портьерах, не выдавая своего присутствия, и сердце мое обливалось кровью.

Он уснул. И я, глядя на него, вдруг поняла — это любовь. Потому что любовь — это не только когда ты хочешь человека. Это когда ты хочешь, чтобы ему было хорошо. А ему так плохо — из-за матери-манипуляторши, из-за новой семьи отца. Должно быть, он чувствует себя ненужным. Потерянным. Одиноким. Но... Но я до сих пор не могу простить ему то, что он пытался оговорить мою маму, хоть Том извинился и признал, что совершенно неправильно понял ее разговор к врачу. Я не могла этого забыть. И не могла этого простить.

Почему все так сложно? Это и есть взрослая жизнь, когда вокруг одни сложности, которые надо решать?

Я осторожно слезла с подоконника и вместо того, чтобы уйти, подошла к спящему Тому — его лицо манило меня, как свет фонаря — бабочку. Я внимательно рассматривала Каулитца, впитывала каждую его черту, и больше всего на свете хотела дотронуться до него. Это желание было столь сильным, что я дотронулась его волос кончиками пальцев. Но тотчас одернула, испугавшись, что он проснется. Но нет, Том продолжал спать, и его плечи мерно вздымались в такт дыханию. Окончательно перестав справляться с собой, я склонилась к нему и коснулась его теплых губ своими. Замерла, прикрыв глаза и наслаждаясь мгновением. Осторожно поцеловала спустя пару секунд и отстранилась. А потом ушла, думая, что все могло быть иначе.

Говорят, что любовь прекрасна, даже если она не взаимна. Но я не была согласна. Моя любовь опустошала меня. Делала несчастной и отбирала силы. И самым ужасным было то, что я не могла вырвать ее из своего сердца.

* * *

Едва дверь захлопнулась, Том резко открыл глаза и коснулся губ. Медленно провел по ним пальцами и сжал руку кулак. Он едва сдержался от того, чтобы поцеловать Ави в ответ, когда она, решив, что он спит, появилась рядом с ним, словно из ниоткуда, и дотронулась до его лица. А он не спал — проснулся из-за тихих шагов в библиотеке, куда пришел после работы, чтобы взять книгу. В последнее время книги успокаивали его, хотя если бы кто-то еще полгода назад сказал Тому, что он будет читать, он бы начал смеяться.

Том решил, что Авигель зашла в библиотеку, увидела его и подошла, а затем поспешила уйти. Зачем она сделала это? Поцеловала его во сне? Потому что он все еще нравится ей, несмотря на все то, что было? Ей нравятся такие мудаки, как он? Забавно.

А он ее любит. Наверное. Иначе как еще можно назвать это наваждение в его голове, если не любовью? Только он никому не признается в этом, даже Биллу, единственному близкому человеку. Хотя тот явно что-то подозревает, то и дело говорит про Ави. Каждый раз, когда Билл называл ее имя, Тому становилось не по себе. Ему хотелось крикнуть: «Не произноси ее имя, я сам хочу его произносить!» Но он молчал. Уходил в себя или просто переводил тему.

Любовь. Простое слово из шести букв, а сколько в нем боли. Тому не нравилась эта боль, но еще больше он бесился из-за того, что не мог выбросить Ави из головы, зажечь с другими девушками и просто забыть обо всем. Просто на хрен все из башки.

Не получалось.

Из-за отца, в высоком ай-кью которого Том начал сомневаться, ему пришлось работать. В головном офисе, на должности мальчика «принеси-подай» наравне с несколькими новичками. Его шефом был суровый мужик, который не стал миндальничать с сыном босса, а заставлял работать. И если Том отлынивал или делал работу плохо, шеф устраивал разнос на весь офис. Раньше бы Том хлопнул дверью и свалил, послав всех и каждого на три буквы. Но сейчас он не мог позволить себе этого — должен был быть паинькой, чтобы отец не разозлился еще сильнее. Поэтому делал все, что ему говорили, но при этом завел «черную тетрадь», в которую мысленно записывал всех, кто его бесил. Странно, но спустя неделю ему даже начало нравится то, что он делал. Том постепенно начал вникать в работу и кое-что понимать, хотя, если честно, бизнес отца был для него темным лесом. А еще работа помогала ему меньше думать о Авигель и о том, что произошло.

Отец зря не поверил ему. Потому что Том не лгал ему. Он действительно слышал разговор мачехи с кем-то по телефону и сразу же понял, о чем она говорит.

Мелисса подставила отца. Скорее всего, залезла в его компьютер, скачала нужные файлы и передала кому-то. Только кому? И зачем она сделала это? Может быть, ее специально подложили под отца? Тома мучила эта мысль — почему отец повелся на нее? Он ведь реально влюбился, поплыл от нее как пацан. Что эта Мелисса сделала с отцом?

И что с ним самим сделала ее дочь?

К Ави он не чувствовал больше ненависти и злости, до него будто дошло, что она не виновата в том, что делает ее мать. Она верила ей и не могла идти против нее так же, как он не мог идти против своей матери, хотя сегодня, кажется, она перешагнула черту. Ему не нравилось слушать, когда она говорит гадости об Айви. И вообще слушать ее не нравилось. Мать то проклинала отца, то жаловалась на судьбу, будто позабыв о сыне.

Только любовь и боль — вот что осталось в Томе. И сожаление, что они с Ави не могут быть вместе.

Мачеха вышла сухой из воды — ей повезло. Выпуталась и подставила его самого. Отличный ход. Но он не собирается сдаваться. Том целенаправленно сделал вид, что раскаивается, что перепутал, не так понял, был на эмоциях... Что будет работать и вообще сделает все, чтобы вернуть расположение отца. Но на самом деле Том решил затаиться. Он выведет мачеху на чистую воду, это лишь дело времени. А пока она пусть думает, будто бы он смирился.

Том не собирался дать ей возможность разрушить жизнь отца. И пусть пока что отец ведет себя как идиот, он переждет и сделает свой ход конем. Только чуть-чуть попозже. А пока будет наблюдать.

И любить Авигель.

Но никогда не признается в этом. Никому.

С этими мыслями Том взял книгу — он читал то, что читала Авигель, и это будто помогало ему быть ближе к ней. И вышел из библиотеки, но возле спальни сводной сестры замедлил шаг, надеясь, что она выйдет, и он увидит ее. Но нет. Дверь не шелохнулась.

Ему представилось, как она засыпает, и Том улыбнулся. Тогда, ложась спать, он впервые мысленно назвал ее Айви.