Ученики мастера.
История эта развернулась в квадрате улиц Куйбышева, Бангалор, Киселева и Первого Кольца, где еще десять лет назад было сложно представить заведения солиднее ширпотребных лавок, занимающих первые этажи многочисленных пустующих заводских помещений. Тогда арендодатели соревновались в том, насколько низкую цену они могли предложить редкому арендатору на площадь под те же ширпотребные магазинчики.
Сегодня же в этом квадрате, облагороженном многочисленными закусочными, шоурумами и игорными залами, бурлит жизнь, а владельцы частного бизнеса, которым повезло оказаться здесь, с гордостью произносят: «У меня есть точка на Горизонте».
Среди излюбленных мест богемной тусовки города, где каждый вечер — пятница, а общее настроение празднества сменяется разве что атмосферой предвкушения в преддверии старта нового увеселительного сезона, располагалась некогда захолустная галерея, ставшая в миг популярной после того, как ее облюбовали любовницы, а следом и жены городской олигархии.
Несмотря на расположение, выставочная зона была известна лишь в узких кругах: те, кто знал об этом месте, старались держать его в тайне как источник вычурных и неповторимых работ, попадавших прямиком с выставки на стены загородных резиденций.
Стоило начинающим художникам, как, впрочем, и творцам со стажем получить приглашение выставить свои произведения в Галерее, подобно стажерам нью-йоркских брокерских фирм, они сходили с ума и тот час прилагали все усилия, чтобы их картины пестрили первозданной дикостью и блеском глубинных смыслов, которые так любили завсегдатаи галереи, ничего не понимающие в искусстве, но знающие толк в декорировании жилья.
В начале осени, когда в Галерее выставлялись работы близких знакомых владельца выставочной залы, неожиданно прогремела новость: в Галерее будут представлены 12 работ знаменитого Мастера и еще с дюжину работ его единственного ученика. Завсегдатаи затрепетали. Давненько они не испытывали такого ажиотажа и ни разу за время существования Галереи не переживали, что им может не достаться работа.
О произведениях Мастера слышали многие, но никто его не видел. Каждая из его картин считалась, что называется, золотым стандартом Галереи. Его работы всегда были в моде, и коллекционеры знали, что если однажды и наступит черный день, то достаточно продать картину Мастера, чтобы отодвинуть неприятную бедность на некоторое время.
Просторный зал, где и должно было разворачиваться действие, был забит посетителями: те из ценителей прекрасного, кто был все еще в отпусках, послали своих водителей. Словно пчелы, оказавшиеся в цветочном саду, они метались от одной картины к другой, держа в руках смартфоны с включенными камерами, демонстрируя происходящее своим хозяевам, находящимся за тысячи миль от Галереи.
Из окон зала открывался вид на внутренний дворик, где, как грибы после дождя, пестрили разноцветными крышами фургоны-закусочные. А между ними, словно после долгой спячки и череды жизненных лишений, слонялись «грибники».
На стенах, обрамленных дешевыми рамками из ближайшего китайского магазина, висели картины, на которых были запечатлены несуразные сюжеты дорогими красками и маслом. Ученик и официальный представитель Мастера Павел, представляющий в том числе и свои работы, с чинным видом переходил от одной работы к другой, с живостью рассказывая их историю той небольшой группе людей, что не были заняты прямыми трансляциями и выбором произведений исходя из дизайна своих гостиных и уже имеющихся в коллекциях экспонатов.
— Интересно, есть ли у него менее темные картины? Я ищу что-то в бежевых тонах, в моей гостиной одна из стен полностью голая.
— Надо спросить. Думаю, этот Павел мог бы и нарисовать что-то на заказ.
— Конечно, но работы Мастера ценнее.
— Не скажи, мой оценщик говорит, что работы его ученика так же хороши и стоят не дешевле.
— Значит, стоит присмотреться.
— Стоит, дорогая, еще как стоит.
Две дамы, больше годящиеся на роли светских львиц, коих в городе испокон не было, чем на ценителей современного искусства, переходили от картины к картине, фотографируя понравившиеся и отсылая их мужьям.
Со временем посетителей становилось все больше, отчего и внимание автора стало разбавляться в потоке хвалебной лести и нередко повторяющихся вопросов. Как вдруг симфонию празднества прервал громкий хлопок, за которым последовал звук бьющегося стекла.
В центре комнаты стоял, ехидно ухмыляясь, мужчина с не по возрасту рано поседевшими волосами. У его ног лежало то, что еще мгновение назад было бутылкой, а пятно, растекшееся вокруг, — шампанским. Когда всеобщее внимание было привлечено, мужчина прошагал вперед по направлению к художнику. И чем ближе он подступал, тем дальше отступал художник, словно увидел призрака прошлого, пока не уткнулся спиной в стену. Страх и капли пота застыли на лице у звезды, молодой и малоизвестной, но ценимой посетителями Галереи. Торжество и жажда действий сверкали в глазах возникшего из ниоткуда незнакомца. Через мгновение раздался еще один хлопок, и присутствующие ахнули — незнакомец влепил пощечину ученику Мастера.
— Как смеешь ты выставлять свои работы рядом с работами учителя?
— Он разрешил мне!
— Не помнится мне, чтобы наш учитель отзывался о тебе как о достойном!
— И все же он отзывался. Придется тебе это принять!
Публика, не понимая, что происходит, замерла. Изредка раздавались перешептывания — все ждали, когда хоть один из сцепившихся мужчин изволит объясниться.
— Меня зовут Петр, — в ответ на всеобщее удивление и разрастающийся интерес представился незнакомец, — и я тоже ученик Мастера. Я его первый ученик. Между прочим, некоторые из этих картин были написаны мною под неустанным взором Мастера.
В толпе пробежала волна перешептываний и охов. Те, кто стоял ближе к ученикам Мастера, тотчас рефлекторно потянулись к телефонам — такой момент хотелось запечатлеть, чтобы демонстрировать знакомым, не удосужившимся заглянуть в первый день выставки в Галерее.
— Я был его учеником. И все картины здесь — мои.
— Я был его учеником еще задолго до вас, Павел, когда он был в ясном уме и не выбирал себе в помощники проходимцев.
— Тогда почему я о вас не слышал?
— Возможно, потому что вы не слушали.
Повисла напряженная пауза. Собравшиеся и появившиеся из ниоткуда зрители, затаив дыхание, следили за разворачивающейся в лучших традициях библейский притч историей. Одна из дам, ранее искавшая нечто бежевое для пустой стены в своем зале, сначала нерешительно, но все же, набравшись смелости, спросила:
— Петр, так здесь есть ваши работы?
Петр ласково посмотрел в ее сторону, после чего обвел рукой зал, щелкнул пальцами и тыкнул в грудь Павла.
— Я не был точен, когда сказал, что здесь есть мои картины. Дело в том, что все картины здесь Мастера. Его уже ученик, которого вы сегодня чествуете как автора картин, лишь изобразил задумку так, как нас учил Мастер. Я бы мог принести сюда свои картины, и вы бы не смогли отличить их от картин Павла и даже от картин Мастера.
— И все потому, что вы ученики Мастера?
— Верно!
Среди присутствующих пробежала волна аханий и оханий. Протискиваясь сквозь толпу к затеявшим спор ученикам Мастера, вышла маленькая, скрючившаяся женщина в клетчатом пальто и с толстой гулькой на голове. Завсегдатаи Галереи знали хозяйку помещения в лицо и с нежностью, к которой относятся к дальним родственникам, прибавляли к ее имени приставку «бабка».
— Господа, не для того мы сегодня собрались, чтобы спорить и выяснять, кто из этих двух молодых человек — ученик мастера, а кто — самозванец. Я предлагаю поступить следующим образом. Раз Павел причисляет себя к ученикам Мастера...
— И это знают все, — тут же перебил старуху молодой художник, сыскав поддержку у присутствующих.
— И раз Петр причисляет себя к ученикам Мастера и, более того, говорит, что он пишет так же, как и Павел...
— Верно! Ведь, мы лишь последователи школы своего учителя, — с той же наглостью, с которой перебил старуху Павел, вставил свою реплику Петр.
— То пусть они оба выставят свои картины, но не подписывают. Тогда-то мы и узнаем, кто из них достоин зваться учеником Мастера, — закончила пожилая женщина.
И тотчас толпа взорвалась рукоплесканиями. Люди, успевшие покрыться слоем пыли от скуки светских мероприятий, но вынужденные скитаться по ним ради поддержания статуса и траты излишков, наконец-то получили шоу. Сенсацию! Не поддельную, без бутафории и дублеров — бой не на жизнь и не на смерть, о котором знали лишь члены маленького клуба, коим была Галерея. Им предстояло стать свидетелями и судьями в соревновании за кое-что ценнее, чем жизнь или смерть, — за наследие.
Билеты на запланированный день были раскуплены в тот же вечер. А следующие шесть дней, предшествующих выставке, они перепродавались и перепродавались, пока не достигли той цены, называть которую просто неприлично в стране со средней зарплатой, которой не хватило бы и на корешок от билета в день «представления».
На выставке присутствовали все, кто когда-либо посещал Галерею. Даже те из членов «клуба», кто находился на отдыхе, прервали его и вернулись домой ради столь громкого события.
Павел и Петр пришли порознь, но за одним — доказать, кем они являлись. Зрители же явились все вместе, но каждый за своим — стать свидетелем небывалой дуэли, прикупить и так уже распределенные между посетителями картины и сорвать куш на ставках.
Когда покрывала с полотен были сняты, публика оказалась в замешательстве. Присутствующие испытали то чувство, с которым борются отчаяннее, чем с бедностью или с несправедливостью, — ступор. Никто не мог верно назвать авторов работ. Все они были одинаково хороши, и все они вызывали те эмоции, которые могло подарить лишь это место.
Павел и Петр стояли порознь, отчего единственному допущенному на мероприятие журналисту пришлось протискиваться сквозь толпу дважды. Каждый из художников, хоть и был скрыт от другого толпой восхищенных зевак, бросал в противоположные стороны взгляды презрения и недоверия.
— Он-то небось от страха трясется, ведь понимает, что мои работы также хороши, — самоуверенно воскликнул Петр.
— Никто и не подумает приобретать работы человека без имени, того, о ком Мастер ни разу и не упоминал, — в ответ парировал Павел.
— Хотел бы, чтобы Мастер был здесь. Чтобы он гордился мной.
— Хотел бы, чтобы Мастер видел, что его искусство продолжается в тех же традициях, к которым он себя причислял.
— Ох, если бы Мастер это увидел.
— Он, несомненно, все раскритиковал бы.
— Кроме толпы.
— Кроме людского восхищения.
Картины были раскуплены в тот же день и по тому же принципу, что и билеты. Мужчины в зале платили по десять сотен за полотно, джентльмены на лестнице выкупали у них по пятнадцать сотен, а дельцы у входа на улице — по двадцать и тотчас отвозили туда, где перепродавали еще дороже.
Тем же вечером в коморке, что прилегала к выставочному залу, трудился Павел. Он собирал свои пожитки и инструменты, скручивал лески и убирал краски. Выставки всегда высасывали из него жизненные соки, как ничто другое.
Закрыв опустевшее помещение, мужчина положил ключик под вазон с пальмой и направился вниз. Сумка на плече сильно давила, но терпеть осталось недолго. Прямо у входа припарковался Opel Zafira, минивэн серебристого цвета. Забросив сумку в багажник, Павел сел на соседнее с водителем место.
— Трогай, брат.
Петр, сидевший за рулем, выбросил окурок за окно, повернул ключ в замке зажигания, и машина завелась. Крутя руль одной рукой, он расчесывал ухо.
— Снова аллергия? — спросил его Павел.
— Как и всегда.
— Перетерпи. В следующем городе его надену я, — Павел вынул из бардачка парик с серебряными волосами, который так не любил надевать Петр, и примерил на себя, — а пока что реши, как ты хочешь отпраздновать наш триумф.
— Чикенбургером.
— Двойным?
— Мне хватит и обычного, как по мне, не самая прибыльная выставка. Вспомни прошлогоднее шоу в Петербурге.
Павел рассмеялся.
— Ты не спеши списывать этот городишко со счетов. Погляди лучше, что у тебя за спиной. Сейчас заедем кое-куда и сможем записать этот день в список самых удачных.
Остановившись на перекрестке, Петр, терзаемый любопытством, оглянулся и разглядел в салоне две картины: одна принадлежала ему, другая — Павлу. Повернувшись обратно и выжав газ, он задорно усмехнулся и хлопнул компаньона по плечу.
— Тогда можно и двойной чикенбургер. И даже с колой!