Обыкновенные истории

Стоит только свернуть с Виктер-стрит и не удержаться от желания забрести к ковровой площади, в одном из зданий которых буржуазный мыслитель Маркс писал некоторые главы «Капитала», как ты оказываешься на Меин-стрит – некогда главной ресторанной улице Брюсселя.

За долго до того, как выходцы с ближнего Востока превратили ее в выставочную залу шаверм и турецкого фастфуда, Меин-стрит была настоящим полем боя, в гатсрономическом плане. Каждый ресторатор пытался удивить своих гостей чем-то изысканным, необычным, торжественным и в меру доступным. Меню в здешних ресторанах обновлялись чаще, чем нынче чары в Spotify, отчего «центральные птенцы» – так коренные брюссельцы называют сами себя, облюбовавшие центр пивной столицы Европы – только и успевали, что переходить от одного ресторана к другому.

«У Люсьена», «Весна», «Шоколадное наслаждение», «Гостья», «Любовники и любовницы», «Райское гнездо», «Революционный вестник» - и многие рестораны предлагали своим гостям блюда, упустив которые они уже никогда и нигде не попробовали бы их снова (да что там, гости о них уже никогда и не услышали бы). Казалось, что местные шефы боялись лишь одного – остановиться в приготовлении нового.

Никогда и нигде ни до того, ни после мировая гастрономия не сталкивалась с таким творческим бумом. Наверняка, никогда и нигде более горожане, кому посчастливилось жить в близи с ресторанным центром своего города, так не стонали от набранных килограмм и деликатесов, неспособных приесться.

Тогда-то и появился Жак Лютьер – ресторанный критик в причудливой клетчатой кепке. Пока гастрономические обозреватели всех местных бюллетеней возносили хвалу новинкам Винтер-стрит и составляли ТОПы блюд и отмечали наиболее вычурные новинки, Жак Лютьер устраивал настоящую охоту на ведьм. Он вычислял нечистых на руку митротоделей и зазнавшихся шефов. Стоило только показаться на горизонте его клетчатой кепке, как шефы ближайших ресторанов приводили все «орудия» в боевую готовность.

Жак Лютьер с легкой руки подмечал недостатки блюд, но в отличии от коллег по цеху, указывал на то, как улучшить вкус блюда и обслуживание в ресторане. Кто-то его слушал, отчего их кухня, да и само заведение становилось лучше, но были (и к сожалению они преобладали) и те, кто объявлял Жак Лютьеру бойкот – выдворял его из заведений, стоило только заметить мужчину на пороге или и вовсе снимали его бронь без предупреждения. Но это не останавливало критика. Брюссельцы, кто начал ценить обзоры Жака Лютьера порой выше кухни, которую он обличал, заказывали блюда и доставляли их знаменитому критику. Шефы были в бешенстве.

Нужно ли говорить, что вскоре отметка Жака Лютьера в еженедельной бюллетени, могла как стоить ресторану статуса и потока посетителей, так могла и обеспечить бесперебойный поток посетителей.

Несколько лет назад мне довелось пожить в бельгийской столице. Тогда, оставшись без крыши, я нашел пристанище у Томаса – одного из «центральных птенцов», который учтиво пустил меня на диван в зале. На второй вечер моего пребывания, он предложил пуститься в загул, пробуя пиво в каждой пивной Винтер-стрит и прилегающих к ней улицах.

Дождавшись друзей Томаса, мы первым же делом навестили «Перевертыш», где мне и рассказали про Жака Лютьера.

- Говорят, его рецензии за четыре года закрыли полсотни заведений!

- А я слышал, что больше двух сотен. По одному заведению на неделю. По понедельникам. Шефы так и обозначали начало недели «черным понедельником». Словно играя в русскую рулетку, они с замиранием сердца открывали бюллетень и читали название заведения, о котором шла речь в обзоре, - рассказал Томас.

- Не знаю, сколько точно он закрыл заведений, но были и те, кому его рецензии помогли. Они улучшали свои меню, подачу, обновляли интерьер и работали еще много лет припеваючи.

- Да вот только не все из них доживали до заветного положительного отклика господина Лютьера. Мой дед лично присутствовал при том, как шеф «Лукреции» облил себя бензином и поджог.

Истрия самосожжения «Лукрецкого» шеф-повара была широко известна в кругах «центральных птенцов». Шеф Марио Антонино, приехавший покорять Брюссель из столь маленького городка на юге страны, что его название никто и не мог даже вспомнить, почти год вел неравны бой с Жаком Лютьером. Трижды критик громил его ресторан и кухню, но все три раза Марио Антонио изворачивался от банкротства. Но стоило ему в четвертый раз увидеть название своего ресторана в заголовке статьи, как он порвал газету на мелкие кусочки, вышел на Винтер-стрит, облил себя бензином с ног до головы и поджег.

Если бы он только прочитал обзор Жака Лютьера и узнал, что впервые за всю свою карьеру критика тот попробовал нечто на столько необычное, отчего его руки задрожали. Марио из «Лукреции» так и запомнили, как единственного повара, доведенного до суицида, работой неприступного критика. Целый год после этого Жак Лютьер не давал ни одного положительного отзыва. «Центральные птенцы» полагали, что так он выражал свою скорбь и предупреждал других поваров, к чему может привести война с ним.

Однако, настали нулевые и слава Винтер-стрит стала угасать. С обеих сторон гастрономическую жилу города стали поджимать активно открывающие заведения с национальной кухней ближневосточных народов.

Многие хорошие повара перебрались в другие города и страны, где публика была щедрее, места для ресторанов больше, а местные Жаки Лютьеры сговорчивее. Плохие повара разорившись, не рисковали больше вступать в борьбу с Жаком Лютьером.

Но последний бой был дан.

Когда от славы Винтер-стрит осталось лишь название улицы да воспоминания в памяти «центральных птенцов», на весь Брюссель прогремела новость – на месте «Лукреции» откроется скромный по своим размерам ресторанчик французской кухни, где дирижировать готовкой будет мишленовский повар.

Жак Лютьер, о котором не слышали к тому моменту уже как несколько лет, а обзоры которого не выходили и того больше, словно очнувшись от зимней спячки, одним из первых посетил заведение. «Марио» - заведение было названо в честь почившего повара – приготовил Жаку Лютьеру то, чего он меньше всего ожидал – встречи с прошлым.

Тем самым расхваленным шефом оказался Питер Руссо – рослый мужчина, с легкостью сошедший бы за голливудского актера своей красотой и заправского политика норовом – он вырос на Винтер-стрит.

В пятнадцать Питер трудился посудомойщиком в «Виктории» - ресторане, который был закрыл за неверные пропорции паштета в утке по-сивильиски. В семнадцать его приняли младшим поваром в «Закусочной братьев Викто'р», закрытой, из-за несочитающихся по мнению критика уэльских гренок и томатного супа. В восемнадцать Питер не покладая рук работал на кухне Жали Экзю – аргентинского повара, который не выдержал вторую разгромную рецензию Жака Лютьера о гребешках. К двадцати став су-шефом Питер совершил свою самую большую ошибку в жизни, простить за которую никак не мог себя ни тогда, ни спустя десять лет – принес своему шефу Марио Антонино, четвертую по счету рецензию Жака Лютьера. Питер винил себя в смерти учителя и именно Питеру предстояло отомстить за некогда былое влияние критики зажравшегося старикашки, как выражался молодой и перспективный повар.

Жак Лютьер вооружился самой обыкновенной шариковой ручкой и небольшим блокнотом, а Питер – рецептами всех закрывшихся ресторанов. Словно духи прошлого, поддерживающих индейцев во время похода, они были на стороне молодого повара, желая ему удачи.

Жак Лютьер прибыл к началу вечерней смены, и к этому времени у ресторана не было куда и яблоку упасть. Казалось, что все до последнего жители центрального Брюсселя, которые помнили о былых деньках, собрались здесь. Кто-то просил Жака Лютьера расписаться на меню давно почивших ресторанов. Но критик, разменявший к тому времени седьмой десяток, был настроен лишь на одно – написать свою последнюю рецензию и отправиться на покой.

Когда Жак Лютьер занял отведенный для него столик, к нему вышел шеф и расположился напротив. Питер, сложив руки и взглянув в глубокие глаза старика, заявил без притворства, к которому обязывают неудобные разговоры.

- Вы здесь, чтобы похоронить еще одного повара. Я здесь, чтобы дать пощечину за все то, что вы писали до того, мисье.

- Тогда надеюсь, что мои щеки будут набиты чем-то вкусным в этот момент. – Жак Лютьер оторопел от столько дерзкой прямоты, но принял правила игры молодого повара.

Первым делом был буйабес. Чтобы распробовать его Жаку Лютьеру потребовалось чуть большим четверти часа. В блокнот он черканул всего два слова, после чего закрыл его и приступил к следующему блюду. Тимбаль. Отведав его, критик пригубил вино и прикрыв глаза принялся размышлять о чем-то, что будоражило воображение, столпившихся у входа «центральных птенцов».

Прошло больше времени, чем Жаку Лютьеру потребовалось на дегустацию второго блюда, прежде чем он открыл глаза и оставил еще одну короткую запись в блокноте. Также он поступил с третьим, и четвертым, и пятым блюдами – пробовал быстро и долго обдумывал испытанные эмоции.

Когда настало время десерта, Жаку Лютьеру, чье любопытство и предвкушение чего-то грандиозного, было уже на пределе, потребовалось отведать лишь один кусочек, чтобы выронить вилку и ошарашенно взглянуть на шефа.

О том, что произошло после никто достоверно не знал. Известно лишь то, что повар и критик удалились на кухню, после чего последний пропал из виду на несколько месяцев, а когда объявился, то стал питаться исключительно у молодого мишленовского повара, забросив свои излюбленные заведения и навсегда избавивший свою жену от необходимости готовить.

- На самом деле не важно, что произошло, когда Жак Лютьер и Питер Руссо удалились, важно то, что произошло во время подачи.

- И что же произошло? Что было с тем десертом.

- О нет. Дело не в десерте. Десерт был, кстати, самым слабым из всех пяти блюд. Просто, когда Жак Лютьер попробовал тот кекс, все детали пазла встали на места. Публика поняла это из содержимого записки.

- Какой записки?

- Тот лист блокнота, на котором критик записывал краткий вердикт каждого попробованного в «Марио» блюда. Официант, подававший блюда, незаметно вынес его. На каждое блюдо старик записывал лишь два слова: «блюдо доработано».

- Жители быстро сопоставили факты и выяснили в чем дело.

- Так в чем же оно было? А то я все никак понять не могу.

- Питер Руссо накормил Жака Лютьера блюдами, за которые старик раньше закрывал рестораны. Все, где этот парнишка работал. Представляешь?! – рассмеялся приютивший меня бельгиец.

- Да вот только он усовершенствовал их, доработал. На десерте старик Лютьер это и понял. Парнишка Руссо уложил его на лопатки в тот вечер.

- Ага. И после этого стал обедать только в его ресторане. К слову, столько бы кризисев, поднятия цен или бедствий тут не разворачивалось, «У Жака Лютьера» выдерживает все эти удары.

- Жак Лютьер открыл свой ресторан?

- О нет, просто Питер переименовал свой в честь критика.

- Так вот, Питер Руссо продолжает поражать своими новыми рецептами.

- Совершенными.

- Ну так, конечно, старик Лютьер там по три раза на день бывает. Уверен, что Руссо под столь пристальным взглядом любое блюдо доведет до совершенства.

Я рассмеялся. История казалась мне на столько чудной и слащавой, что я тотчас поделился с моими новыми знакомыми скептицизмом. Но стоило мне высказать свое недоверие, как Томас вывел меня на улицу и указал на ресторанчик через дорогу, зажатый между турецкой фастфудной и американской пиццерией.

У входа не было толпы восторженных поклонников знаменитого повара, но все столики внутри были заняты. За одним из них, возле самого окна, сидел пожилой старичок в потрепанной клетчатой кепке. Рядом с блюдом лежала записная книжка и простая шариковая ручка. Официант, коим оказался шеф-повар, принес новое блюдо и убрал пустую тарелку. Наклонившись, он о чем-то поинтересовался у гостя, приподняв пустую тарелку, в ответ на что получил гримасу недовольства.

Правда, стоило шефу отойти, как уголки губ старика поползли вверх, а в блокноте появилась новая запись.