Дзуар
В молитвах — святой и покровитель; в культовых сооружениях — символический образ; в ритуальных действиях — священный знак; в одежде и украшениях — оберег, и так далее, и тому подобное...»
Иначе говоря, с самых древних времен вся жизнь осетина, вся его разнообразная деятельность напрямую или косвенно соприкасалась с универсальным, всеохватывающим понятием «Дзуар». Одновременно с феноменальным разнообразием «Дзуар» представлял собой некое таинство, призывающее магическим вдохновением к постоянной собранности и ответственности. Еще недавно одно упоминание о «Дзуар»-е могло остепенить любое необузданное лихачество, решить всякий спорный вопрос и обеспечить защитой каждого, кто воспользуется этим священным обозначением. Одним словом, только поверхностное понимание феномена «Дзуар» создает пространное представление о нем, как о фундаментальной основе всего того, что является «осетинским». А это значит, что теме «Дзуар» должно было бы посвящено большое, первостепенное исследование. Однако в осетиноведении сложилось уникальное явление, следуемое этимологическому объяснению В. Абаева: «Дзуар» — 1. крест; 2. святой, божество, святилище; 3. оспа...; как и ряд других терминов, связанных с христианской пропагандой и культом, идет из грузинского: джвари-«крест»... (ИЭСОЯ, стр. 401).
Таким образом, надолго в деле изучения наиважнейшего для познания идеологии осетин понятия «Дзуар» (крест) в науке был поставлен фактически «крест». И когда то в одном, то в другом месте (на склепах, на башнях, в святилищах, в пещерах, над арками, в деревянных и кованых изделиях и т. д.) проявлялось массовое разнообразие изображений крестов, то неизменным становилась при описании какого-нибудь памятника приписка: «...чувствуется влияние христианства». Тем самым, автоматически сокращалась датировка многих элементов осетинской истории (будь то древние сооружения, культовая идеология и язык). Ну, а какой богатый материал не задействован в этнографии осетин (например, всевозможные символические ритуальные имитации креста, такие, как «прикладывание сабли к надочажной цепи во время свадебной церемонии» и т. д.), — рассуждать не приходится. В общем, ввиду сложившегося представления о «Дзуар»-е, случившегося из-за единожды высказанного, не до конца продуманного предположения происхождения данного понятия, создалась бесполезная и тупиковая ситуация в официальной науке (впрочем, польза от этого некоторая была — для все той же «христианской пропаганды»). В результате даже некоторые осетины — «патриоты», ищущие пути духовного возрождения нации (если не «разбредались» по различным религиям), искали «спасительные» идеи с полным отвержением «Дзуар»-а как, якобы, не осетинского явления.
Итак, «Дзуар» — это святое «информативное» наследие предков или заимствование, связанное с «грузино-христианской пропагандой»?
Начнем с того, что в той же трактовке понятия «Дзуар» В. Абаев предполагает, в свою очередь, негрузинское происхождение термина «Джвари»: «... Грузинское джвари не является, по-видимому, коренным (картвельским) словом. Оно сближается с груз. ZOVARAKI «жертвоприношение» (Марр и Смирнов, Вишапы. П., 1931, стр. 88) и вместе с последним словом может восходить к ср. иран. Zóhr, др. иран. Zouθra —«жертвоприношение» (ИЭСОЯ, стр. 402)».
Если дело обстоит так, то в Грузии понятие «джвари» должно быть дохристианского происхождения, значит, более древним. И это подтверждается в исследованиях грузинских ученых: «...термином «джвар» обозначались сакральные знаки и объекты религиозного поклонения, по своему происхождению относящиеся к дохристианской эпохе. Так, джваром назывались знаки татуировки..., хлебец, посвященный «великому Богу»..., культовые места и здания...» (ДРВ и ОГИГП В. В. Бардавелидзе, стр. 154).
Парадокс, в Осетии с ее древним, крепким, традиционным вероисповеданием «Дзуар», якобы, связан с «христианской пропагандой», а в «пропитанной» христианством Грузии, со своим католикосом, «джвари» относится к «дохристианской эпохе».
Еще более парадоксально, каким образом узконаправленное «христианское» обозначение Дзуар (джвари) — «крест» и в Осетии, и в дохристианской Грузии превратилось вдруг во всеохватывающее понятие «Дзуар» (джвари) — святой, покровитель, патрон, святилище, святое место, священный хлебец, оберег, крест, оспа», и т. д.? Ну, а если учесть, что «Дзуар», пусть не такой всеохватывающий, но все же многозначный термин, известен почти у всех северокавказских народов (у абхазов — это «адзар-джьуар», у черкесов — это «джор», у кабардинцев — это «дзор», у балкарцев — «зор», у ингушей — это «дзхарг» и т. д.), то корни происхождения данного термина, становится очевидным, следует искать в более древних, дохристианских источниках.
Большую ценность в изучении интересующего нас вопроса представляет дошедшее до наших дней древнее народное обрядовое искусство горских грузин от сванов на западе до хевсуров на востоке. В отличие от равнинных грузин, здешние горцы с трудом поддавались христианизации. И поэтому, хотя имена святых и названия молитв обозначались, большей частью, христианскими терминами, все же религиозные верования сванов, пшавов, хевсур, мохевцев и рачинцев оформлялись древними обрядами, дошедшими до наших дней со времен первобытнообщинного и раннеклассового обществ. С тех пор основным связующим «объектом», вокруг которого разворачивались все ритуальные празднества, оставался у горцев-грузин «джвари». Первоначально «джвари», как предполагается, означал культовое дерево, почитание которого, особенно у хевсур и пшавов, генетически связывалось с местными божествами (В. В. Бардавелидзе, ДРВ и ОГИГП, стр.2). Затем культ священного дерева-«джвари» воспроизводил древо изобилия, и на высокой ступени развития «астральной религии» оно связывалось с царством Великой Матери Наны (В. В. Бардавелидзе, ДРВ и ОГИГП, стр.105).
В не меньшей мере почитание «священного дерева» зафиксировано и у северокавказских народов. Так, известно, что абхазы и адыги не строили языческих храмов, а роль общественных святилищ у них играли «священные деревья». Таковыми были Дуб-«джор» в верховьях реки Ту или деревья‑молитвенники у шапсугского селения Агуй и т. д. (ОНГ и АЭвТА, К. Х. Меретуков, стр. 84). В Осетии «священное дерево» получило самое разнообразное предназначение: от фамильного («Нæзы Дзуар» — с. Тапакау и т. д.), до общесельского, или до общенародного («Старый Реком» — с. Хукали и т. д.).
Часто несколько деревьев, а то и целые лесные массивы, становились известными на Кавказе «священными рощами»: «Хетæджы къох»-роща Хетага, «Тбау-Уациллайы хъæд»-лес Тбау-Уацилла; «Алардыйы хъæд»-лес Аларды и т. д. (Осетия); Тхамахинская роща, «Псыджорэ‑мэзыр» — лес у священной реки и т. д. (Адыгея).
Одним словом, «священные деревья» были «разбросаны» по обоим отрогам Кавказского хребта с одним и тем же обозначением: «дзуар»; «джвари»; «джор»; «дзор»; «адзар»; «джьуар»; «дзхарг» и т. д. А это значит, что «священные деревья» северокавказцев и горских грузин должны были иметь и одинаковое изначальное идейное содержание. Один из архаичных обрядов, объясняющих предназначение священных деревьев и представляющих собой приобщение детей к общинному божеству, сохранился у восточно-грузинских горцев. Основной идеей этого обряда было «подкатывание» под «священное дерево» совершенно голого ребенка, которому еще не было года от рождения. По существу, представлялась симуляция рождения ребенка от дерева. Подобный обычай «катания» годовалого ребенка известен в Осетии, но только на каменной глыбе, называемой «Мады Майрæмы дзуар». Такие камни-дзуары находились у каждого осетинского селения и были самыми распространенными из дзуаров‑молитвенников. К этим камням-дзуарам вначале подводили молодую невесту, позднее здесь она просила святых покровителей о рождении ребенка, а затем на этом священном камне «катали» годовалых детей, ассоциируя их с рожденным от камня Нартом Сосланом.
По сути, так же, как «роженица-дерево», представлялась «роженицей» каменная глыба. Таким образом, впервые перед нами вместе с одинаковым обозначением абсолютно разных элементов природы (дерево-«дзуар» и камень-«дзуар») предстают одинаковые по основному идейному содержанию обряды (симуляция рождения ребенка от камня и дерева). Значит, под понятием «дзуар» кроется не наружное, видимое обозначение молитвенника, а некий невидимый, абстрактный, объединяющий символ. Чтобы представить этот символ, мы должны выяснить самые ранние мотивы, побуждающие древнего человека создавать первые алтари‑молитвенники.
Безусловно, вначале молитвенники представляли природные образования в виде гигантских древних деревьев или исполинов-камней (очевидно, ни о каких рукотворных молельнях речь идти не может, поскольку образование первоалтарей восходит к самым ранним временам родоплеменного общества, когда человечество еще не было знакомо со строительными ремеслами или только начинало их осваивать).
В те давние времена, скорее всего, первопричиной обожествления природных святилищ стали заботы о безопасности рода (племени), когда за могучими деревьями и скалами-камнями можно было спрятаться от дождя, снега, холода, врагов и хищных зверей. Еще «большее» обожествление приобретали первоалтари, снабженные удобными для укрытия трещинами, дуплами, разломами и нишами-пещерами (по настоящее время камнями-«кувæндон»-ами «Майрæм» в Осетии являются или расколотые, или стоящие рядом, образуя некий проход, валуны-камни). Итак, мы подошли к объяснению первого (сформированного длительным сосуществованием древнего человека с валунами-скалами-камнями и гигантскими деревьями) объединяющего понимания «дзуар»-а как защитника-тотема-покровителя-оберега.
Через многие тысячелетия деревья-«Дзуар» — «Хетæджи къох» (Роща Хетага) «защитят» от врагов одного из родоначальников многочисленных фамилий Осетии, в дзуарах-скалах-пещерах-крепостях «Задалескы Нана» (пещера в отрогах горы Урсхох) и «Урсдоны фидартæ» (пещерные крепости горы Кариухох) «оберегутся» от полного исчезновения во время уничтожительных завоеваний Тимура-хромого последние остатки алан-осетин, а в молитвах и просторечии термин «дзуар» и по сей день будет употребляться часто с понятием «защитник-покровитель-оберег»: «Дзуарыл нæхи бафæдзæхсæм» («заручимся покровительством «дзуар»-а), или «Дзуар нæ фыдбылызæй бахъахъхъæнæт» («Да защитит нас «дзуар» от беды»).
Еще более частым будет представление понятия «дзуар» как собирательного образа всего хорошего, полезного и доброго, заложенного в самом часто употребительном изречении осетин: «Дзуары хорзæх уæ (нæ) уæд» («Да будет нам (вам) хорошее-полезное-доброе от «Дзуар»-а»). Значит, наряду с защитно-покровительствующей функцией «дзуар» несет и некое благодатное содержание.
Осмысление собирательного хорошего-доброго-полезного понятия «дзуары хорзæх» также связано с древнейшими периодами первых родоплеменных организаций, где все самые необходимые для облегчения и развития жизни человека изобретения, начиная с добывания живительного огня и изготовления орудий охоты и труда, связывались с деревом и камнем.
На определенной ступени становления религиозных систем, с развитием мифологических и космогонических представлений, деревья и камни поэтапно преобразуются от тотемов, родовых деревьев и камней, до «Мирового Дерева» (с вариантами: «Древо познания», «Древа жизни», генеалогического древа и т. д.) и до «Мировой Горы» (вариант: «Космической горы»). Фактически, вокруг «дзуар»-а — Мирового Древа» и «дзуар»-а — Мировой Горы», воспринимаемых как образ мира (модель Вселенной) или ось Вселенной, происходила вся жизнь человека от рождения до смерти, от поколения к поколению. Таким образом, «дзуар» осознается не только как тотем-покровитель-оберег, дающий хорошее-доброе-полезное, но и как связующий-объединяющий все жизнеобеспечивающие функции — центральный образ. Поэтому вся без исключения деятельность осетин, от любого вида работы до судопроизводства и войны, привязывалась к определенному дзуару (например, косить начинали после празднования дзуара «Атынæг»; походы организовывали после празднования «Уастырджийы бонтæ» — дни Уастырджи и т. д.).
И все же среди разнообразия представлений «дзуар»-а — Мировой Горы» и «дзуар»-а — «Мирового древа» должна была выделяться главная, можно сказать, любимая функция — это покровительство деторождению; вслед — это забота о молодых продолжателях рода; а в целом, — это ответственность за существование всей земной жизни. Действительно, зависимость живучести и могущества рода (племени) от количества пополняющих его ряды защитников и охотников, новых жизней определила в культовой культуре древних людей первенство «дзуара»-камня и «дзуара»-дерева.
У осетин символ «Мирового Древа» или «Мировой Горы» обозначился с самых древних времен священными камнями «Майрæм». Со временем эти валуны-камни-скалы-пещеры «Майрæм» станут оформляться культовыми строениями, а на определенном этапе развития (или деформации) религии и отдельными архитектурными сооружениями. Но в любом случае во все времена присутствие валуна-камня или растущего дерева во всех «дзуар»-ах «Майрæм» останется обязательным.
Итак, дзуары‑молитвенники деревья и камни «Майрæм» — это самые древние и в Осетии, и в Мире святилища. Возникает вопрос: а как же утвердившееся не только в религиозной пропаганде, но и в официальной науке представление о христианском, а значит, более позднем происхождении названия «Майрæм» через «Мады Майрæм», как будто бы, от «Мать Мария»? Можно, конечно, предположить, что в неопределенный период неоднократного проникновения христианства в Осетию произошла каким-то образом замена народного обозначения «дзуара»-дерева и «дзуара»-камня библейской Богоматерью, Но тогда возникает сразу несколько существенных несоответствий.
Первое: если бы одни из самых распространенных в Осетии храмов-алтарей носили имя неглавного библейского персонажа «Матери Марии», то, как минимум, все остальные храмы Осетии были бы посвящены главному лицу христианства — Иисусу Христу. Однако нигде в Осетии не существует ни одного храма и даже самого маленького молитвенника-алтаря, посвященного Иисусу Христу.
Второе: если бы «Мады Майрæм» было осетинским произношением, производным от «Матери Марии», то термин «Мать Мария» звучал бы как «Мад (без «ы») Майрæм» (т. е. «Мать Майрæм»). Однако, сочетание «Мады Майрæм» переводится как «Материнский Майрæм». Значит, речь идет о некоем, покровительствующем матерям, божестве «Майрæм».
Третье: в Осетии имя «Майрæм» достаточно распространенное и является чисто мужским именем (!). Это при том, что попытки распространения христианства в Осетии из Византии, Грузии и России были неоднократными.
Четвертое: большинство храмов (святилищ) Осетии, посвященных «Майрæм», не имеют приставки — «Мады» (например, «Зругы Зæрин Майрæм»; «Цъæззиуы Майрæм» и т. д.), что говорит о многофункциональности понятия «Майрæм» (подробнее рассмотрим далее).
Так, что или кто кроется за обозначением «Майрæм»? Пространное понятие о «Майрæм» нам дает все тот же камень-валун-алтарь, представленный Нартиадой в сюжете о рождении Сослана-Созырыко.
«...Однажды Сатана стирала белье на берегу реки. А на другом берегу пастух (варианты: пастух святого Уастырджи или сам Уастырджи) пас стадо овец, и, когда он увидел Сатану, то не совладал с собой при виде красивой женщины и вошел в воду.
...Сатана взглянула на него, и сердце пастуха сжалось от взгляда прекрасной Сатаны.
Может, холодная вода тому была причиной, кто знает, но вскочил он на серый плотный камень. С камня смотрел на Сатану (тот пастух), и упал он навзничь на камень, и пролилось его семя на камень (вариант: пролил семя на штаны Сатаны, сохнущие на камне).
...Нартская Сатана считала дни от зачатия ребенка до его рождения. Когда наступил срок, Сатана спустилась к реке, заставила разбить тот Сос-камень, к которому прильнул пастух, и вынула из него мальчика — Сослана...» (стр. 86. Нарты, 1989 г.).
Перед нами прообраз камня Майрам — символа Мировой Горы, где, чтобы сотворить новую жизнь, мужское — духовное начало (пастух Уастырджи или сам Уастырджи) соединяется с женским — плотским, безупречно красивым началом (Сатана). Налицо освещение, безусловно, Божественной субстанции — места-«дзуар»-а — необходимой третьей составляющей для зарождения новой жизни, где символически соединяются дух (мужчина) и плоть (женщина). В таком случае Дзуар-камень-дерево-«Мировая Гора»-«Мировое Древо» представляется в понимании древних как видимое, ощущаемое и осознаваемое проявление невидимого и недосягаемого Бога.
Бог, как известно, в осетинском понимании — это «бесконечное все» и во времени, и в пространстве. Он не имеет пола и Его не надо где-то искать. Все жизненные процессы происходят внутри Него, а вернее, в определенной Его части-субстанции — пространстве. В индоевропейской традиции такая субстанция представлялась Мировой горой, воспринимаемой как модель Вселенной, как ось Мира, самым удачным, «концентрированным» символом, которой становится камень-валун-Майрæм.
Гора Меру. С таким названием наиболее классический тип Мировой Горы отразился в индуисткой мифологии (Мифы народов мира, стр. 311). Гора Сумер в виде железного столба, соединяющего диск земли с небом, известна у алтайских народов. Имра-Мара (Yamarāja) представляется верховным Богом у восточных иранцев в горах Гиндукуша, символом которого являются цветные камни (!) (Карл Йеттмар, «Религии Гиндукуша», стр. 69). Масса «священных гор» с корнем «мар» известна в Осетии: Джи‑мара, Дза‑мараш, Ху‑маратхох, Мораухох и т. д. В древней греческой традиции Главный Кавказский водораздельный хребет известен как «горы Амарантов» (Аргонавтика), там же прикован Амран (возможно, прообраз греческого Прометея). И, наконец, одно из самых загадочных священных мест — явлений Кавказа, о котором нам еще предстоит говорить, носит название «Морæх». Из всего сказанного о Мировой Горе можно предположить, что название «Майрæм» происходит в самые древние времена индоевропейской общности и понимается как наименование одного из проявлений Бога, а именно, всех «трех уровней» («верхнего», «среднего» и «нижнего») жизненного пространства — Мировой Горы. Подтверждением нашему представлению о Майрæм — Мировой Горе становится одно из начальных событий Нартской эпопеи.
...Уастырджи — «Дух» у дверей склепа — «Мировой Горы» оказался. Войлочной плетью хлестнул умершую (Дзерассу), и женщина — «плоть» (ожила) стала в семь раз краше, чем была. И прежде вошел к ней сам, потом коня своего к ней пустил, потом (гончего) пса... Прошел год... Открыл (Уырызмаг) дверь склепа — «Мировой Горы», вошел в склеп и вывел оттуда старшего из всех коней — Чесана (варианты названия коня: Дур-Дур, Авсург, Уаддым) — символ «верхнего» — «небесного уровня жизни»; старшего из всех псов — Силама (вариант: двух псов) — символ «нижнего» — «подземного» — «загробного уровня жизни», а еще вынес оттуда девочку — символ «среднего», «земного уровня жизни». Псу и коню не было равных. Девочку стали воспитывать и дали ей имя Сатана (Нарты, стр. 24).
Перед нами раскрывается высокий уровень космических воззрений осетин, где Божественная, может быть, разумная субстанция — пространство — «Майрæм» в символическом обозначении «Мировой Горы» — склепе определяет одним началом все три уровня мироздания.
Итак, «Майрæм» — это особое Божественное разумное пространство (место), необходимая третья составляющая для возможности сотворения жизни от соединения духа и плоти. Причем, в данном случае, Дух — Уастырджи приходит и уходит, а склеп — «Мировая Гора» остается вместилищем умирающей и воскрешающей плоти — женщины. Поэтому, «Майрæм», хоть и являлась внеполой нейтральной Божественной субстанцией, становится часто женской святыней — «Мады Майрæмы дзуар». И это происходит даже во времена некоторого становления, так называемого, патриархального общества, когда «Майрæм», возможно, так же, как и сам Бог, подсознательно ассоциируется с мужским началом (наверное, тогда имя «Майрæм» и становится мужским именем. Заметим, что у Нартов-осетин пятница — «майрæмбон» (день Майрама) — является днем военных состязаний и битв: «Майрæмбон — Нартæн сæ хæцæн бон» (Пятница [День Майрама] у Нартов — день битв. Ирон æмбисонды хабæрттæ, стр.75.). В общем, Дзуар «Мады Майрæм» должен пониматься как «Материнский Покровитель», а точнее, — «земной материнский Святой», покровительствующий женщинам и всему, что связано с женскими обязанностями и обрядами. То, каким образом происходит оформление женских дзуаров именем «Майрæм», мы оставим пока, так же, как и происхождение многих культовых обозначений, до тех времен, когда начнем понимать тайный язык древних мудрецов, создавших когда-то высокое космогоническое учение.
А пока мы предполагаем взаимосвязь корней происхождения дзуара «Майрæм» и легендарной родины Ариев — Индоевропейцев горы «Меру» (Меру). Более того, нам еще предстоит выяснить, кому принадлежит первенство происхождения: камню (дереву)-скале-пещере «Майрæм» или горе «Меру» (Мара)? Весомым аргументом в пользу первого является то, что представления, связанные с функциями безопасности и деторождения, уводят происхождение «Майрæм» в самые глубокие времена первых родоплеменных организаций. Достаточно сказать, что дупло — убежище и роженица земля-почва на осетинском звучат соответственно «мæра» и «мæр». (Ранее мы уже говорили, что дзуарами-камнями и дзуарами-деревьями у осетин первоначально становились деревья-камни, имеющие естественные укрытия: трещины, скосы, разломы, раздвоения и дупла.) Убедительное подтверждение наидревнейшего происхождения понятия «Майрæм» нам видится и в том, что «Мады Майрæм» вобрал в себя все выполняемые по сегодняшний день обряды, соответствующие циклам, происходящим на «Мировой Горе» (ритуалы, связанные с рождением, бытием и смертью). В это же время у всех других индоевропейских народов уже давно «маара» (буддийская мифология), «маруха»,
Майрæм – Мерупредставляется только как «Бог смерти» или зло (некоторое исключение составляли еще недавно не признававшие ислам горцы Гиндукуша, где «Маара» (Имра) являлся и верховным богом, и богом смерти).
Другим, не менее убедительным аргументом в пользу первичности камня-дзуара «Майрæм» напрашивается ряд параллелей, связывающих авестийско-ведийского Митру (Мифру), рожденного на свет из расколовшегося камня с также рожденным из камня Нартским «солнечным» богатырем Сосланом. Сходство обоих мифических героев явно и важно для интересующей нас темы, поэтому далее ему будет уделено более подробное внимание. А сейчас мы лишь отдельно выделим сходство функций устроителей обряда, связанного с брачным договором, дзуара «Майрæм» (вспомним, что брак, согласованный на камне (или у камня) «Майрæм» считался особенно счастливым) и Митры-(Мифры), имя которого, как считается, восходит к «индоевропейскому корню «mi; mei», имеющему отношение к обозначению идеи посредничества, взаимности, обмена (и меры), закономерности, согласия, состояния мира, дружбы, симпатии» («Мифы народов мира», т.2., стр.154). Особый интерес представляет сходство функций посредничества Митры (Бог разума) между борющимися за человеческую душу Ормуздом (Добро) и Аримаспом (Зло) с функцией посредничества камня «Майрæм» за зарождение новой человеческой души (Сослана) между Сатаной (земное начало) и пастухом Уастырджи (небесное начало). Так же, как «Майрæм», имеющий символы луны — «мæй» и солнца (через «солнечного» Сослана), символами Луны и Солнца обозначался и Митра (храмы в честь Митры всегда оформлялись символами Солнца [над входом в храм с южной стороны] и Луны [над входом с северной стороны]). И главное: так же, как «Майрæм», «...Митра имел женские и мужские свойства, хотя и не был сам андрогином... Митра как божество представляет женский принцип, и мирская вселенная является его символом...» (Менли П. Холл, ЭИМГК и РСФ, «Культ Митры», стр.57.). Анализируя сказанное о горе Меру и о рожденном из горы-камня Митре, приходим к выводу, что оба эти явления привязываются друг к другу через (вбирающий в себя все функции и горы Меру и Митры) дзуар «Майрæм». Значит, камень-«дзуар» «Майрæм» происходит гораздо раньше, чем ведический Меру и авестийский Митра, во времена индоевропейской общности и, учитывая западно-осетинский (дигорский) вариант «Майрæм»-а — «Майран», в первооснове обозначает (из общеиндоевропейского «mei») — «место договора» (вспомним здесь известное у тюрков, славян и т. д. «Майдан» — «место сбора»). Уместно к нашему выводу «Майрæм»-«Майран» — «место договора» привязать смысл-символизм, заложенный в осетинском обрядовом танце «Хонгæ кафт» (танец-приглашение): в классическом виде «хонгæ кафт» исполнялся одной парой и на достаточно большом расстоянии между танцующими (парня и девушки) друг от друга (близкие подходы парня и девушки друг к другу, а также синхронное исполнение танца несколькими парами, являются более поздними, хореографическими изобретениями-новшествами на сцене). Чтобы понять замысел, заложенный древними предками в танец, обратимся снова к ритуальным действиям, происходящим на праздновании Рекома в «Ивард Рекоме», а именно, у камня «Майрæм»: изобразив модель мироздания — мандалу танцем‑молитвой «Симд» на площадке «Рекомы фæз», молодые парни и девушки [уже приметив и энергетически-подсознательно изучив друг друга в танце‑молитве «Симд»] уходили продолжать веселье-праздник на площадку «Чызджыты кафæн фæз» у камня «Куывды дур-Майрæм» (молитвенного камня-Майрæм); здесь, у камня «Майрæм», молодые мужчины [неженатые] приглашали девушек на танец «Хонгæ кафт», что означало фактически предложение девушке совершить «брачный договор-союз»; здесь же, у камня «Майрæм», если девушка принимала приглашение, то это означало согласие на предложение о «брачном договоре-союзе». Надо уметь по-настоящему танцевать «Хонгæ кафт», чтобы прочувствовать, сколько страсти, мужской и женской энергии выплескивалось в этом танце, происходящем у камня «Майрæм», и это при том, что танцующие, повторим, находились на сравнительно большом расстоянии друг от друга. И, если учесть свадебно-праздничные одеяния мужчин [бело-красные] и женщин [бело‑голубые], а также схему‑модель танца, в котором мужчина как бы постоянно догоняет девушку против часовой стрелки («движение в будущее»), то перед нами открывается сюжет Нартиады, где Уастырджи — небо-дух или пастух [племянник] Уастырджи пытается овладеть Сатаной-землей-плотью, но не может ее достать из-за разделяющей их реки. Сатана, видя это, всячески издевается-дразнит-соблазняет Уастырджи (пастуха-племянника Уастырджи), и тогда «посредником» связи между Уастырджи (пастухом-племянником Уастырджи) и Сатаной выступает камень («Майрæм»-«Мировая Гора»-«Меру»), Через девять месяцев Сатана с помощью Курдалагона разбивает камень и достает из него новорожденного Сослана. Точно так же, через год после рождения мальчика, Мать и близкие родственные женщины несут ребенка на камень «Майрæм» [у которого годами ранее был заключен брачный договор-союз] и крутят его голым на плоском верхе камня с молитвой-словами: «Лæппуйыл Сосланы тых бафтæуæт» («да пребудет в мальчике сила Сослана»). Таким образом, «Майрæм» обозначает «священное» место договора-союза. А так как покровитель священного места в религиозной практике осетин (и не только осетин) обозначается тем же именем, что и само священное место, то «Майрæм» становится обозначением и «священного места договора-союза», и «покровителя». Так что дзуар «Мады Майрæм» должен пониматься как «покровитель матерей — Майрам» (или «Материнский Майрам-Покровитель»).
К сказанному о «Майрæм» следует добавить, что мы ни в коей мере не отвергаем связи между христианско‑мусульманской «Мария — Марйам» и осетинским «Мады Майрæм». Более того, налицо безусловное заимствование, но только в более древние времена и в более сложном обратном порядке: от индоевропейцев (скорее всего, от древних индо-иранцев) произошло заимствование египтянами и семитами образа жизнетворящей Мировой Горы, воспринятой в определенный исторический период как божественная плодотворящая мать-роженица (известно, что многие религиозные идеи, такие как дуализм, вечная жизнь, рождество, причастие, смерть и воскресение «сына Божьего» и многое другое было воспринято монотеистическими религиями из восточных, в первую очередь, иранских религиозных систем, которые, в свою очередь, копировали свои знания из более древних, может быть, общих индоевропейских представлений). Так, «Почитание христианской Божьей Матери скопировано с культа египетской Исиды [прообраз которой, в свою очередь, взят, скорее всего, от индоевропейцев, так же, как культ солнца Ра], (...культ богоматери, совершенно неведан в древнегреческой религии и в самом христианстве до IV века... [С. А. Токарев, «Религия в истории народов мира. Христианство», стр. 487]).
Опираясь теперь на изложенные факты, основанные на защитных, благодающих, объединяющих и рождающих особенностях, составляющих самые первые (природные) алтари‑храмы «дзуары-камни» и «дзуары-деревья», мы безусловно утверждаем происхождение «дзуар»-а на территориях, освоенных индоевропейцами-осетинами в самые древние исторические времена. Конечно, более всего представление о происхождении «дзуар»-а нам помогает раскрывать правильное понимание наидревнейшего в Осетии молитвенника «Майрæмы дзуар»-а.
И все же рассмотренные нами определения особенностей осетинского молитвенника-алтаря дают лишь пространное осознание феномена «дзуар» и не могут быть достаточными знаниями для объяснения мировосприятия древнего человека, так как не дают некой единой определяющей формы «дзуар»-а. Кроме того, без такой определяющей формы, так же, как и без четкой системы знаний, понимание «дзуар»-а, а вместе с ним и традиционные идеологические представления при преемственности становятся уязвимыми. А, как мы знаем, для лучшего восприятия Космического пространства, осознания невидимого, а также для облегчения передачи знаний, осетинская идеология со времен скифо-сармато-аланской поры и даже с эпохи камня и бронзы оснащалась всеохватывающим символизмом. Значит, такое яркое, первостепенное явление, как «дзуар», непременно должно было быть оформлено своим символом.
Каким же символом обозначил древний мудрец понятие «дзуар». Чтобы понять этот символ мы еще раз должны вспомнить все осетинские представления, связанные с всеохватывающим «Дзуаром».
«Дзуар» — это центральный образ, объединяющий ритуалы, связанные с рождением, брачным договором, жизнедеятельностью и смертью.
«Дзуар» — это источник доброго, хорошего, полезного.
«Дзуар» — это защитник, оберег.
«Дзуар» — божественная «мыслящая субстанция» — место, где соединяются мужское начало — дух и женское начало — плоть для сотворения чего-либо или кого-либо. Вспомним, что дух — мужское начало приходит и уходит, а плоть — женское начало остается на месте. Значит «дзуар» — это место (временное, обычно в дни празднования) пребывания какого-либо духа (покровителя).
И, наконец, на определенном уровне развития религиозной системы «дзуар» — это модель мироздания, выраженная архитектурным строением. На этом же идеологическом уровне древний мудрец находил способ объединить все перечисленные представления «дзуар»-а в единый образ — символ-знак. И этим образом становится универсальное явление в символизме — «Крест».
Действительно, во всем Мировом символизме нет знака столь многоохватывающего содержания, как «Крест», и в то же время простого в изображении.
«Крест» — это символ единения духа и плоти, где дух (мужчина) — вертикальная линия, а плоть (женщина) — горизонтальная линия (значит, по размерам той или иной части креста мы можем представлять, духовное ли или плотское начало превалирует в различных изображениях креста).
«Крест» — это символ рождения, обозначенный местом пересечения мужского и женского начала (значит, по изображениям знака или образа в центре креста, можно представить, что именно рождено тем или иным соединением духа и плоти).
«Крест» с исходящими от центра лучами — это символ солнца, света, тепла, значит, всего хорошего, доброго, полезного.
А раз хорошее, доброе, полезное разносится на лучах «солнечного креста», то концы этих лучей можно оформить всевозможными другими символами доброго, хорошего, полезного, и к тому же направить их в определенную (нужную) сторону.
Таким образом, «крест» (свастичный) — это символ добрых, хороших, полезных стихий и бесконечного движения.
«Крест» — это символ лучшего творения Бога — человека, родителя, защитника. А значит, крест — это оберег и покровитель.
«Крест» — это обозначение Божественной «разумной субстанции», где взаимопроникают дух и плоть, проявленные на земле местом молитвенника-алтаря.
«Крест» — это центр всего происходящего, это символ круговорота и преемственности событий.
«Дзуар» – «крест»
«Крест» — это символ уничтожения «зла» и рождения «добра», это символ победы «света» над «тьмой», это символ перерождения.
Именно последнее из перечисленных представлений креста легло в основу ритуала легендарных предков осетин со времен изобретения меча, когда крест символизировался вонзанием «небесного» меча-духа в плоть (в деревянную площадку или, со временем, просто в землю).
Меч — «Мудрость и свет», поражающий тьму невежества, был единственным походным алтарем и «лицом» первых истинных рыцарей, пока существовал скифо-сармато-аланский мир. С этим же мечем-крестом-светом «дети дракона» вошли в Европу и положили начало созданию знаменитого европейского рыцарства.
Вместе с воодружением меча «непревзойденные наездники» несли по миру и массу других всевозможных изображений креста. Различные образы креста были излюбленными амулетами и оберегами скифов, сарматов и алан; крестами расшивалась одежда кочевников и знаменитые знамена-драконы; крестами оформлялись оружие и доспехи воинов. Без символического изображения креста не обходилось ни одно ритуальное действие или обряд, которые и через многие годы сохранились у прямых наследников мудрой идеологии Нартов.
До сих пор осетин молится, держа бокал, рог или чашу в руке и приподнимая локоть кверху (крест изображается вертикальной линией бокала и горизонтально выставленным локтем). Крестообразно разрезаются ритуальные пироги, а в величественнейшем из народных танцев «Симде» крест, как зарождение, исполняется пересечением мужского и женского рядов танцующих. И, наконец, крест символизирует все осетинские алтари-кувандоны, где горизонтальной линией обозначается каменная площадка или сама земля (плоть). А вертикальной линией обозначается каменная стела (дух).
Мы перечислили множество осетинских представлений креста, чтобы сделать несколько твердых и принципиальных выводов.
Первое. «Крест» был изобретен задолго до христианства прямыми предками осетин и является главным осетинским идеологическим символом.
Второе. «Крест» напрямую связан с осетинским храмом-святыней‑молитвенником «дзуаром» и представляет полную идейную расшифровку «дзуара». И потому понятием «дзуар» древние мудрецы обозначили, в первую очередь, сам символ «Крест», а на ритуальные строения, святые места и т. д. название «дзуар» — крест распространилось как образное обозначение.
Третье. Исходя из всего сказанного о «дзуар-кресте», мы с уверенностью утверждаем, что понятие «дзуар» является, безусловно, осетинского происхождения и было заимствовано у прямых предков осетин горно-грузинскими и северокавказскими племенами (народами) еще в дохристианский период с почти одинаковым звучанием: «джвари» (груз.), «адзар-джьуар» (абхазский), «джор» (черкесский), «дзор» (кабардинский), «зор» (балкарский), «дзхарг» (ингушский) и т. д.
Если дело обстоит так, то распространение «дзуара»-креста по обеим сторонам Кавказского хребта должно было произойти задолго до возникновения христианства, когда предки осетин были много сильнее всех своих соседей и имели достойную для подражания, развитую религиозную систему. Кроме того, допускается мысль о том, что развитие у разных горских племен религиозных систем с идейным центром «джвари»—«дзор»—«адзар» (и т. д.) происходило путем ассимиляции носителей древней идеологии, прибывающими и оседающими на Кавказе различными народообразованиями.
И на самом деле, на примере горно-грузинских племен (более всех других соседей осетин соблюдающих дохристианские традиции) мы можем определить множество обрядов и культовых принадлежностей, безусловно, заимствованных (или наследованных) у прямых предков осетин.
Начнем с того, что наряду с «джварами» у горных грузин известно другое название дохристианских культовых сооружений-строений, так называемых, «хати», где, как и в первом случае, используется специальный тайный жреческий язык — «джварт ена» (у осетин, как известно, этот тайный-сакральный язык имеет свое название: «хатиаг æвзаг»-хатиагский или хатайский язык).
Далее, в «джвари»-«хати» от празднования к празднованию хранятся основные ритуальные принадлежности. Это, прежде всего, — знамя святилища или общественное воинское знамя «дроша» (у осетин — «тырыса»), это — священное пиво-«луди» (у осетин — «æлутон»), это — священная чаша-«коши» (у осетин одна из разновидностей пивных чаш — «куыси»). Во время празднования какого-нибудь «джвари» — «хати» торжественно выносилось знамя «дроша» (осетинское — «тырыса»), и под звуки музыкального инструмента-«пандури» (осетинское — «фæндыр») с вознесением чаши-«коши» (осетинское —«куыcи»), наполненной пивом-«луди» (осетинское — «æлутон»), местный сказитель-«кадаги» (осетинское «кадæггæнæг») воспевал гимн, посвященный данному святилищу.
Но более всего примечательно идеологическое содержание празднования «джвари»-«хати», где явно прослеживается воспитательная основа дохристианского культа грузинских горцев (во время обрядовой выпивки — «восхваления древних героев чашами» — «сельское воинство» предавалось воспоминаниям о минувших днях и делах, беседовали о геройствах представителей той или иной фамилии и медленно пили. Кто-либо из старших вставал со своего места, брал пандури и в конце стола, встав на одно колено, начинал играть и петь старинную песню про геройства предков той или иной фамилии, представителикоторой присутствовали на пире. Все молча слушали его, попивая пиво. Когда певец доходил до середины песенного текста, из-за стола приподнимался другой «чашедержатель», перехватывал песню и, держа в руке наполненную пивом чашу, медленно шел к лицу, стоявшему на [одном] колене. Последний прекращал пение, но продолжал играть на пандури, аккомпанируя «чашедержателю», который, подойдя к нему вплотную и распевая песню, подносил к его губам свою чашу и поил священным напитком). (Бардавелидзе В. В., ДРВ и ОГИГП, стр. 71)
Мы видим не только благородные воспитательные основы кавказских древних святилищ, разобранные нами ранее более подробно на примере «школы-Реком»-а, но и красочное гипнотическое оформление ритуальных процессов как песней-гимном-сказанием, так и культовыми принадлежностями, среди которых главное место занимают знамена — «дроша» у восточных грузинских горцев- хевсуров, мохевцев, гудомакарцев, пшавов — и знамена — «леми» у западных грузинских горцев — сванов.
Восточно-грузинские знамена — «дроша» представляли собой шесты с прикрепленными к нему четырехугольными платками так, что «...при вертикальном положении знамени оно имело вид схематического изображения дерева с опущенными вниз ветками... Это впечатление усиливается украшениями знамени: колокольчик, а также копье, по-видимому, были некогда символами голоса неба, небесного грома, а шарик с крестом, возможно, воспроизводил лучезарное солнце». (Бардавелидзе В. В., ДРВ и ОГИГП, стр. 62) У такого знамени — дерева происходили все ритуальные действия, сопоставимые с культом «Мирового древа» (клятвы, посвящение — подкатывание годовалого ребенка, исцеление больных и т. д.).
А раз так, то и название знамени — «дроша» должно было обозначать некое дерево. Таким деревом у восточных грузин, в первую очередь, у пшавов и хевсур, выступает чинар — «алва» («алвис хе»). Соответственно, «...на языке богов знамя называлось «алвис тани» (стан чинара)...» (Бардавелидзе В. В., ДРВ и ОГИГП, стр. 63). Но «алва» («алвис хе») никак не вяжется с «дроша». Зато у осетин знамя — «тырыса» вполне вероятно вяжется с деревом чинар — «тæрс» («тæрс бæлас»). Таким образом, основной атрибут кавказских святилищ — «дзуар»-ов — «джвари» знамя — «тырыса» — «дроша» является символом «дзуара» — «джвари» — «Мирового дерева» и, возможно, происходит от осетинского обозначения одного из священных на Кавказе деревьев чинара — «тæрс» или «тæрс бæлас». Другой вид знамени известен у западногрузинских горцев-сванов под названием «лем». «Это знамя по типу, как справедливо указывает К. В. Тревер, относится к драконовидным штандартам, засвидетельствованным во II в. до н. э. у парфян, скифов, сарматов, в III в. — у римлян и в IV в. — у сасанидских царей». (Бардавелидзе В. В., ДРВ и ОГИГП, стр. 242).
Там же мы узнаем, что знамя «лем» означает «лев», с чем не согласны сваны. «По распространенному верованию сванов и по их преданиям, изображенное на знамени животное не лев, а волк; он называется львом в знак того, что волк силен и победоносен, как лев» (В. В. Бардавелидзе, ДРВ и ОГИГП, стр. 44). Зачем понадобилось «возвеличивать» и без того достаточно величественный у сванов культ волка? Тем более, что волк по многим качествам не уступает и даже превосходит льва (относительно своей массы тела), например, в организованности и отваге. Не стали же осетины, чеченцы и другие кавказские горцы, у которых культ волка не менее популярен, «возвеличивать» волка до льва. Скорее всего, утвердившееся представление о знамени («лем»), как о льве, сложилось от простого созвучия — сванского обозначения знамени и грузинского произношения слова лев («леми»), соединенного с желанием идеализировать образ «леми».
По нашему же мнению, название «леми» должно представлять образ того существа, которым это существо было у народа, его изобретшего. Предполагается заимствование драконообразного знамени «Леми» у сарматов, то есть, у предков осетин. Значит, похожее на «Леми» название обозначало когда-то у предков осетин волка-дракона или собаку-дракона. Исторические события сложились так, что вместе с уходом из «Великих Степей» «непревзойденных наездников» перестали существовать на арийских просторах и первые в мире знамена-драконы. Но образ этих, наводивших когда-то на врагов ужас, кошмар и страх, драконов-знамен должен был сохраниться в легендах наследников скифо-сармато-аланских земель. И, действительно, облик знамени-дракона отразился в мифологии южных славян в образе «ламя» — чудовища с телом змеи и собачьей головой (!) (Мифы народов мира, стр. 36). Таким образом, выясняется, что сваны сохранили до наших дней не только облик первых знамен-драконов, но и название этих знамен (во всяком случае, «Леми-Ламя-Аллами-Æлæм» могло быть обозначением одного из драконов, а именно «дракона-волка-собаки»).
Что же до самих изобретателей драконообразных знамен, то своеобразная змееподобная форма знамени отразилась у осетин в поминальном обряде в виде «æлæма» («илæна») — креста «из скрещенных жердей, с нитями, на которые нанизываются пряники, фрукты, грецкие орехи и конфеты» (В. И. Абаев, ИЭСОЯ, стр.125).
Такие своеобразные значки-флаги «æлæм»-ы проносили всадники, скачущие вокруг селения или из одного селения в другое.
«Æлæм» как знамя, значок, флаг известно у многих народов (арабское, персидское — «алам», турецкое — «алеем», грузинское — «алами» и т. д.). Предположение о том, что «алам» арабского происхождения, — необоснованная декларация (В. А. Абаев, ИЭСОЯ, стр. 126).
Думается, что «алам»-«ламя»-«леми»-«æлæм», символизирующий волка-собаку-дракона, изображение которого широко распространено в раскопках Тли-
Кобанской культуры, является одним из древнейших изобретений предков осетин. «Æлæм»-«Леми» так же, как и «Тырыса»-«Дроша», составляет один из основных идеологосодержащих атрибутов, создающих возвышенный образ «Дзуар»-а-«Джвари».
Итак, повторимся, что основной целью всего данного исследования являются поиски и определение архитектурного содержания и идеологических особенностей забытых или забываемых осетинских святилищ.
Для этого необходимо было определить главный ориентир всех наших поисков, всеохватывающее понятие «дзуар» и корни-родину его происхождения. Опираясь на образ и происхождение одного из самых древних и распространенных святилищ-камней-деревьев в Осетии «Майрæм», а также основываясь на определении проосетинской родины происхождения главных атрибутов святилища, в первую очередь, знамен «тырыса» и «æлæм», мы приходим к твердому убеждению, что феномен «дзуар» осетинского, очень древнего происхождения и обозначает совершеннейший из символов — крест. Все же другие представления о «дзуар»-е, такие как: «дзуар»-оберег; «дзуар»-святилище (строение); «дзуар»-священное место и т. д., — являются священными образами, заложенными древними мудрецами в едином символе — «дзуар»-е-кресте, и поэтому обозначаются одинаковым названием — «дзуар». Рассматривая всевозможные определения «дзуар»-а, сосредоточенные вокруг центрального «креста-дзуара», мы наблюдаем существенную объединительную особенность всех представлений «дзуар»-а. Это — осветляющий образ, собранный из молитв и ритуалов, направленных в сторону одной основной цели — достойного, безопасного и сытного будущего новых поколений (повторимся, что в осетинских «святилищах-дзуарах» никогда не велись молитвы о «спасении», «вечной жизни», «за упокой» и т. д. Для этого существовали не менее священные для осетин объекты — «могильники предков»). И в то же время «дзуар» представлялся у осетин как справедливый судья, трепетно оберегающий традиционные устои и жестоко наказывающий за всякое отступничество и предательство (не в загробной, а в реальной жизни) как провинившегося, так и весь его род. (В Осетии известно немало случаев, когда из-за провинности кого-либо уничтожались вся фамилия или род провинившегося. Так, например, одна богатая фамилия в Куртатинском ущелье была почти полностью уничтожена и потеряла свои богатства за то, что надругалась над тотемным животным — волком. Оставшаяся в живых часть фамилии переселилась в Урстуал Южной Осетии). Представление «дзуар»-а как жестокого судьи, казалось бы, должно привести к пониманию еще одного образа «дзуар»-а как покровителя оспы, инфекционных, детских и глазных заболеваний «Аларды». Однако это не так. Чтобы понять, каким образом «Аларды», а особенно, «оспенные пятна-дзуар»-ы привязываются к «дзуар»-у-кресту, покровителю, оберегу, более подробно рассмотрим образ данного святого и привяжем его к аналогичным святым, существующим у соседей осетин, в частности, у грузинских горцев.
Общепринятым в Осетии, согласно мифам, считается, что «...Аларды живет на небе, откуда спускается по золотой лестнице. Он изображается красным или светлым крылатым чудовищем, наводящим страх на людей...» (Мифы народов мира, стр. 57). «В честь Аларды сложена песнь религиозного характера с припевом «Табу Аларды» («табу» — значит слава, честь, хвала [не следует путать с общепринятым «табу»-запрет у русских и др.]), при этом называют «красным», в смысле «прекрасный», «златокрылый», «золотой» и прочее. Святой Аларды считается покровителем детей и женщин...» (Вилен Уарзиаты, «Праздничный мир осетин», стр.70).
Согласно верованиям грузин, «заболевание оспой, корью и другими детскими заразными болезнями означало появление в доме больного «долевых» божеств (Великой Матери) Наны, так называемых «господ»...» (В. В. Бардавелидзе, ДРВ и ОГИГП, стр. 85).
Причем, согласно сведениям, собранным среди пшавов, сванов и мегрелов, в Грузии, как и на целом Кавказе, существовало два вида оспы. Первая была местная грузинская, или кавказская оспа. Она считалась женского пола, ее легче было перенести и у нее была своя «красивая» «госпожа» (сравним: у осетин «Аларды» представляется часто как «красная-красивая женщина»).
Вторая оспа считалась занесенной из Аравии. Ее называли «мусульманской», «татарской» или «черной оспой». Она была фактически неизлечимой, смертельной инфекционной болезнью и представлялась в образе «господина» — страшного черного мужчины. (Бардавелидзе В. В., ДРВ и ОГИГП, стр. 83‑84).
Имеются сведения, утверждающие, что «... именно древностью существования в Грузии и на Кавказе (местной) оспы (а также кори) следует объяснить ... у кавказских народов иммунитета, облегчавшего течение болезни и тем спасшего их от «полного истребления» (от черной оспы)...» (В. В. Бардавелидзе, ДРВ и ОГИГП, стр. 85).
Таким образом, мы можем вывести предположение: «дзуар Алдарды» (Госпожа) на определенном уровне развития древних знаний мог представлять «иммунитет» от смертельных инфекционных болезней в форме некоторой, легкопереносимой болезни (в данном случае, в виде местной Кавказской оспы — своеобразной прививки).
В таком случае, «дзуар Аларды» не выходит за рамки общего определения «дзуар»-а-оберега, покровителя и вполне понимаем как защитник детей. Кроме того, понятным становится обозначение «дзуар»-ом светлых постул (сыпи на теле больного человека), порожденных легкопереносимой «кавказской оспой», так как эти постулы-«дзуар»-ы являются «оберегами» от более страшных гнойных темных «постул», порождаемых смертельной «черной оспой». (У грузин, если врачеватель определял у больного постулы оспы женского пола, начиналось веселье и празднование в честь «красивой госпожи».)
Подтверждением предположения о том, что «дзуар»-Аларды символизировал именно кавказскую легкопереносимую «иммунитетно-обережную» оспу, может быть и цветовое (красное, золотое) обозначение «Аларды», так как «черную оспу», безусловно, символизировало бы что-то черное-темное. И тогда это «что-то черное-темное» не было бы «дзуар»-ом-покровителем, оберегом, защитником с именем «Аларды», а «черная оспа» была бы символом смерти и проклятия с другим именем.
Далее, развивая наши представления об «Аларды», мы можем добавить: вполне возможно, что в древние времена под образом «Аларды» могли подразумеваться различные обереги-иммунитеты от других болезней (например, известно о «белой Аларды» — властелине детских болезней; об «Аларды», отвечающем за глазные болезни; а также об «Аларды», способствующем деторождению). В таком случае «дзуар Аларды» мог когда-то быть покровителем народных целителей и медицины. И тогда понятным становится, как в местности Алаверды в Кахетии, посвященной покровителю врачевания, во времена распространения христианства был воздвигнут храм Иоанну Крестителю, известному в христианской традиции как святой-целитель (вполне возможно, что на месте данного храма было когда-то дохристианское святилище, посвященное покровителю медицины Алаверды).
Мы разобрали, в общем, все представления осетинского «дзуар»-а и даже тот «дзуар» («Аларды»), который на первый взгляд понимался исключением из общепринятого в Осетии определения «дзуар»-а как оберега, покровителя, дарителя доброго, хорошего, полезного. Теперь же мы понимаем, что все без исключения «дзуар»-ы представляют у осетин светлый и главный идеологосодержащий образ и обозначаются совершеннейшим из символов — «крестом», который стал когда-то, через древних предков осетин, фактически на всем Кавказе, проявлением Всевышнего.
Наверное, можно признать «дзуар-крест» как высшее идеолого-символическое изобретение древних. И если мы правильно его осмыслим, то примем «дзуар -крест» как главный информатор, сохранивший на многие тысячелетия загадочную, идеологическую систему, сложенную некогда, в отдаленные времена, мудрецами «Священного Кавказа». Сегодня, может быть, настало время масштабного отказа от иллюзий и догматических представлений о мироздании. А значит, настало время выхода и из утвердившегося среди «христианских обывателей» определения происхождения «креста», в первую очередь, как образа мученичества и самопожертвования. Раз дело обстоит так, то перед нами открываются тысячи представлений «креста» как центрального объединяющего символа света, жизни, рождения, перерождения, безопасности и благополучия, созданные в самые разные периоды развития человечества, начиная с эпохи ранней бронзы (а может быть, и еще раньше). Сегодня «кресты» известны в археологических раскопках самых разных континентов Земли: Европы, Африки, Азии, Америки и даже Австралии (четырехчленные знаки на блюдах 5‑4 тыс. лет до н. э. Билани; блюда со знаком креста и «змеиным мотивом», 4 тыс. лет до н. э., Тангыру; Древнеегипетский крест-анх, и т. д.) («Мифы народов мира», стр. 12‑14). Но нигде «кресты» не проявились в таком огромном количестве и разнообразии, как на Центральном Кавказе и, в первую очередь, в археологических раскопках Тли-Кобанской культуры. Здесь во всем богатстве символики «крест» выступает как центральный, главенствующий образ. Особо это видно на бронзовых диадемах Тлийского могильника, где «крест» (чаще в круге) является центральной фигурой, и его окружают «свастичные кресты» (в общем, «свастичные кресты» присутствуют почти на всех аналогичных диадемах). Далее, «кресты» в круге, «кресты» с расширенными концами в большом количестве орнаментированы на мужских бронзовых поясах; кресты (особенно «свастичные») присутствуют на большинстве топоров «кобанского» типа. В наименьшем количестве «кресты» представляются всевозможными булавками, привесками и т. д.
В последующем, с появлением железа, «кресты» не только продолжают оставаться основной символикой на Центральном Кавказе, но и увеличивают и без того богатое разнообразие форм. Практически во всех вскрытых погребениях скифо-сармато-аланской поры находятся всевозможные «проявления» «креста», из которых преобладают солярные амулеты в виде креста в кольце (вариант — «крест» с внутренним и наружным кольцом), солярно-зооморфные фибулы и подвески в виде крестов с соколиными головками, серьги, подвески и булавки в виде равносторонних крестов и так далее и тому подобное (В. Б. Ковалевская «Хронология древностей северокавказских алан. Аланы: история и культура»
Многочисленными крестами, фактически в продолжение всего средневековья, оформляются большинство культовых сооружений, склепы и башни, арки и дома. В основном, кресты изображаются равносторонними, и по месту их расположения в сооружениях (на торцах и углах домов, а также над проемами, входами и вокруг них) представляются как «кресты-обереги», хранители (культовые сооружения с. Ногкау Кобийской Котловины; склепы с. Верхний Мизур, с. Сахаггата, с. Дуадонастау Алагирского ущелья и т. д.).
Особый интерес вызывает святилище «Рагъ Уастырджи» («рагъ»-хребет) близ села Верхний Цей, где на торцах всех бревен сруба были вырезаны равносторонние кресты (во время реставрации этого святилища «кресты», из-за недостаточной изученности на момент реставрации символосодержащих элементов в оформлении культовых сооружений, были упущены — дело поправимое).
Несомненно, последними примерами определяется обязательное явление в культовом оформлении осетинских строений символосодержащих элементов в виде «крестов», ошибочно до сих пор принимаемое некоторыми исследователями как влияние христианства. Теперь, очевидно, культура изображения «крестов-оберегов» на храмах, алтарях и других строениях может претендовать на один из главных показателей неразрывной и преемственной связи сегодняшних осетинских «дзуар»-ов-святилищ и первых молитвенников периода средней и поздней бронзы (вполне вероятно, что дальнейшие исследования древней культовой архитектуры Кавказа обозначат ее корни в периоде ранней бронзы и, может быть, в палеолите).
С выявлением непрерывности представления культа «дзуар»-а-креста во все времена существования Осетии возникает вопрос: если в верованиях осетин «дзуар»- крест занимает наиважнейшее место, то не могли ли предки осетин увековечить «дзуар»-крест, обозначив его отдельным молитвенником, а еще вернее, центральным алтарем всего храмового комплекса?
Именно так и случилось в период расцвета знаний и культовой идеологии далеких предков осетин, когда в центре главного ритуального действия «танца‑молитвы», поляны «Симды фæз», стали возводиться монолитные каменные «дзуар»-ы-кресты.
Рассмотрим один из таких памятников-крестов, долгое время остававшихся необъяснимыми в науке. Речь идет о «Зылын цырт» (дословно — кривой памятник), находящемся около селения Заманкул.
В свое время учеными выдвигались разные версии о происхождении памятника, но ни одна из них не привязывалась к осетинской культовой архитектуре. И это понятно, так как изучением происхождения древних молитвенников Кавказа как возможных источников идеологии предков осетин никто вплотную не занимался. И поэтому «Зылын цырт» рассматривался как памятник, «принесенный» на северный Кавказ вместе с распространением христианства не ранее X века. Предполагалось, что «крест-памятник походов русских времен Тьмутаракани...» (Г. Кусов, «Поиски краеведа», стр. 13) или «памятник знатному христианину» (имеется в виду Тверской князь Михаил Ярославович) (Г. Кусов, «Поиски краеведа», стр. 15). Предполагалось также, что «заманкульский крест» — придорожный памятник V века (Ф. И. Горепекин и Е. Г. Пчелина, там же, стр.15). В любом случае, «Зылын цырт» относили к «периоду расцвета христианства у алан».
Но, во-первых, идея «креста» в христианстве окончательно укрепилась лишь в VII веке (ранними христианскими символами были агнец, рыбы, осел, но не крест. («Мифы народов мира», стр. 13). «Другой аргумент дает археологическая иконография: в ранних христианских изображениях не встречается образ распятого Иисуса — он появляется не раньше VIII века» (С. А. Токарев, «Религия в истории народов мира. Христианство», стр. 479)
[предполагается, что Иисус был распят не на кресте, а на римской перекладине для казней]. Значит, если «Зылын цырт» V века, то он уже не христианский памятник.
Во-вторых, в археологических раскопках 1970 года у «Зылын цырт» были обнаружены кремниевые предметы насельников среднего палеолита, бронзовые подвески из курганов, обломки керамики эпохи Золотой Орды, несколько аланских городищ... И ни одного предмета, свидетельствующего о присутствии здесь русского войска.
В-третьих, если бы крест «Зылын цырт» был придорожным памятником, то он бы был расположен на одном из окрестных обзорных холмов, но никак не в ложбине.
Так что же это за «крест»?
Ложбина («Симды фæз»), холмы вокруг, с которых можно лицезреть за происходящим, стратегическое место (во всех смыслах), присутствие рядом аланских городищ и, самое интересное, на одном из рядом стоящих холмов найдены фундаменты культового сооружения (предположение о том, что сооружение — христианская церковь, строилось на основании ориентировки строения по сторонам света, но точно так же ориентированы осетинские храмы‑хранилища), — все перечисленное предполагает представление креста «Зылын цырт» как древнего скифо-сармато-аланского алтаря — «дзуар»-а-креста».
Ярким подтверждением принадлежности «Зылын цырт» к культовой идеологии предков осетин является «Тарский крест», вытесанный из известняка в форме скифского меча-«фаринка» и водруженный на искусственном невысоком овальном холме (длиной около 30 м), расположенном на заросшей густым лесом, просторной ложбине близ высохшего водохранилища. Если представить местность, на которой расположен тарский «дзуар»-крест, без леса и мысленно освободить прилегающую территорию от возведенных дамб водохранилища, то перед нами предстанет классическая ритуальная поляна «Симды фæз» в центре с алтарем-«дзуар» — ом — крестом и возвышающимся вокруг обширного «Симды фæз», подобно амфитеатру, зрительским холмом. Уж этот «крест», расположенный в отдельной Тарской котловине, ни с каким придорожным памятником спутать невозможно.
Бесспорным подтверждением нашему убеждению в том, что «дзуар»-ы-кресты» были когда-то древними алтарями предков осетин, является золотая пластина из коллекции Романовича (Большая Цимбалка, IV в. до н.э.). На этой пластине изображен не только монументальный «дзуар»-«крест», но и его ритуальное (или одно из ритуальных) предназначение. На правом «плече» креста висит священный меч-«фаринк», а на левом — не менее священный атрибут, символизирующий связь с Богом, лук и колчан со стрелами. Можно предположить, что на время празднования какого-либо «дзуар»-а, несколько дней или недель, «крест» «нес на себе» священные меч и лук со стрелами. В момент какого-либо ритуального действия «священное оружие» снималось (например, меч-«фаринк») для совершения некоего обряда (например, для вонзания меча в искусственный холм посохов или хвороста), а затем вешалось на «плечи» «креста» обратно.
Значение золотой пластины из Большой Цимбалки еще предстоит оценить, так как она доказывает происхождение каменных крестов, расположенных на равнинах, предгорьях и в горах Северного и Центрального Кавказа, задолго до возникновения христианства. Так, Преградненский «крест», «крест» у реки Хулхулау, «крест» у чеченского аула Нехлой (Г. Кусов, «Поиски краеведа», стр. 12), а также многочисленные «кресты» Трусовского ущелья, Кобийской котловины и т. д. представлялись ранее из-за надписей на латыни и грузинском языке как христианские «кресты». Мы можем предположить, что всевозможные надписи на крестах были результатом вторичного использования крестов. Например, на огромном кресте близ сел. Ногкау в Кобийской котловине, между строками грузинского письма, явно выбитого в более позднее время, прослеживается другое письмо — так называемый «арамейский дукт» (надо сказать, что имеется достаточный материал, утверждающий существование древнего письма у предков осетин уже в I тысячелетии до н. э. [Г. Ф. Турчанинов. «Памятники письма и языка народов Кавказа и Восточной Европы». «Наука», Ленинград, 1971 г.]). Далее, вполне возможным становится присутствие на Кавказе и, может быть, за его пределами массы не каменных — деревянных скифо-сармато-аланских «крестов». И становится реальным предположение о заимствовании таких «крестов» по всему Евразийскому миру именно с территории Кавказа.
И самое главное, «крест», считавшийся в науке символом, «принесенным» на Кавказ с распространением христианства, некогда «сбивавший» реальные даты происхождения того или иного памятника старины и в результате сокращавший период его происхождения, сегодня представляется Тли-Кобано-скифо-сармато-аланским «дзуар»-ом-крестом и, может быть, является главным ориентиром происхождения и определения того или иного памятника культуры и истории Центрального Кавказа и территорий, прилегающих к нему.
Кроме того, представляется, что за ориентиром-путеводителем «дзуар»-ом-крестом могла быть еще более глубокая информация (вспомним, что символом Рекома является двусторонняя свастика, символизирующая основное предназначение «школы» Рекома — воспитание внутреннего светлого, солнечного мира молодого поколения). В таком случае, у двух других «Слез Бога» — «Таранджелос» и «Мыкалгабыртæ» — должны были быть свои отличительные «кресты», со своей индивидуальной информацией. И чтобы это все выяснить, прежде мы должны понять, что «дзуар» — крест, универсальный символ, сотворен и оставлен нам великими мудрецами и остается понятием древнего, зашифрованного языка символизма, который, в свою очередь, является составной частью загадочного
«Божеского языка», называемого «Хатиаг æвзаг».