Забытый крик

Наиль

Несколько дней спустя

Каждый раз, когда я возвращаюсь в наш дом — он будто вымирает. Без неё всё серое, холодное, пустое. Без неё я не я. Я будто растворяюсь в этой тишине, будто умираю каждый вечер, засыпая без её дыхания рядом. Мне нужно забрать её. Немедленно. Навсегда.

Больничный коридор встречает меня тем же выцветшим светом, тем же запахом антисептика и чем-то ещё — тревожным, стерильным, не по-настоящему живым. Я иду быстро, почти бегу. Точно знаю, где она. Палата 217. Я знаю даже как скрипит пол перед её дверью.

Стучу. Легко. Но не жду ответа — врываюсь почти сразу.

И замираю.

Она не услышала. Даже не обернулась. Просто сидит у окна — точнее, у открытого окна, под которым играет ветер. Летний, тёплый, но уже с прохладной примесью вечера. За её спиной — закат. Один из тех, которые делают весь мир золотым. А она — посередине всего этого, как вырезанная из света. Нереальная.

Я делаю пару шагов ближе. Сердце забилось гулко, будто я вижу её в первый раз.

Она не двигается. Просто смотрит куда-то вниз, в мир, который живёт по своим правилам. Там, на улице — детская площадка. Качели, горка, смех. Я замечаю, куда устремлён её взгляд. Дети. Беззаботные, смеющиеся дети.

Глаза Саши грустные. Такие грустные, что в груди что-то рвётся пополам.

Но она держится. Как всегда. Не понимаю, как в этом теле может быть столько силы. После всего, что она пережила, после всей этой боли — она всё ещё идёт. Без жалоб. С прямой спиной. С тем упрямым светом внутри, который не погас даже там, где другой бы просто... исчез.

— Саша, — тихо зову.

Она вздрагивает и, наконец, поворачивается.

— Наиль... Я не услышала тебя, — она тут же поднимается и прижимается ко мне. — Я скучала.

— И я, любовь моя, — шепчу, обнимая её крепко, как будто боюсь, что снова потеряю. — Ты собрана?

Она кивает на небольшую сумку у кровати.

— Тогда поехали домой, — осторожно беру её под плечи, подстраиваюсь под её шаг.

Она встаёт медленно. В глазах всё тот же свет — тусклый, но живой. Как пламя, которое держится наперекор ветру. Мы выходим из палаты, и она оглядывается, будто прощается с этим местом. Ждёт меня, пока я закрываю за ней дверь, а потом берёт меня под руку, опуская голову мне на плечо.

Так и идём. Молча. Как-то особенно близко.

На выходе из больницы Саша снова замирает. На лестнице, где открывается вид на ту самую площадку.

Она не может оторвать взгляд.

Смотрит на каждого ребёнка — как те бегают, копаются в песке, визжат на качелях. А я смотрю на неё. И чувствую, как в груди ноет. Слишком много в этом взгляде. Слишком.

— Саша, — зову мягко.

Она поворачивается. И от её взгляда меня как током прошибает. Там всё — боль, любовь, страх, надежда.

— Да? — голос спокойный, но уже не тот. Тот, в котором раньше пылал огонь, теперь... дымится тишиной.

— Ты как?

— Всё хорошо, — чуть улыбается, прячась за фразой.

Я не настаиваю. Она и так держится из последних сил.

У машины я открываю ей переднюю дверь, сумку кладу назад. Сам сажусь за руль и выезжаю с парковки. Хочется просто ехать бесконечно. Главное — с ней.

— Как там мальчики? — тихо спрашивает она, поглядывая на меня.

— Хорошо. Ждут тебя, — улыбаюсь, встречая её взгляд.

— Когда мы сможем поехать к ним?

— Когда захочешь. Хоть завтра. Можем взять их к нам на денёк.

— Правда?

— Конечно. Главное — чтобы ты улыбалась.

— Спасибо, — шепчет она и снова смотрит в окно.

Но тишину разрывает звонок. Телефон.

Юра.

— Алло? — говорю быстро, давя в голосе раздражение. Сейчас не до него.

— Наиль, нашли.

Я замираю.

— Нашли?

— Да. Он в одной из заброшек на окраине. Скину адрес. Но... если не поторопишься, к утру он может уже сдохнуть.

— Понял. Еду, — бросаю трубку.

Саша тут же поворачивается ко мне:

— Кто звонил?

— Юра.

— Что хотел?

— Да так... по работе, — вру. Потому что если сейчас скажу про Степу — сорвусь. А мне нужно быть рядом. Спокойным. Хотя бы внешне.

Её телефон тоже звонит.

— Да? — отвечает Саша, а потом говорит в трубку: — Сейчас спрошу. — Смотрит на меня. — А Кира сможет ко мне приехать?

— Конечно, — улыбаюсь с благодарностью, что у неё есть подруга, такая как Кира.

— Да, приезжай, — говорит в трубку Саша с чуть более живой улыбкой и отключает.

— Саша, я ненадолго отъеду. А вы с Кирой... хозяйничайте, хорошо?

— Куда ты? Вечером?

— Да, нужно кое-что уладить.

Она сжимает губы, поворачиваясь обратно к окну.

А я смотрю на неё — и понимаю, что хочу всё закончить. Раз и навсегда. Чтобы её больше никто и никогда не тронул. Чтобы она могла смотреть на детей, на небо, на закаты — не с болью в сердце, а с лёгкой, тёплой мечтой.

И пусть весь этот чёртов мир сгорит, но я сделаю так, чтобы она больше не плакала. Никогда.

***

Быстро отвёз Сашу домой. Не хотел оставлять, но понимал — сейчас надо. Дождался, пока приедет Юра с Кирой. Только когда увидел, как Кира крепко обняла Сашу, а та впервые за день по-настоящему улыбнулась — только тогда я выдохнул. Уехал.

Теперь мы с Юрой подъезжаем к одной из тех самых заброшек на окраине города. Место, от которого несёт ржавчиной, страхом и грязной историей.

У обшарпанного здания уже стоит старая тачка. Наши ребята внутри — следят, чтобы тот ублюдок не сдох раньше времени. Смотрю на всё это и достаю сигареты. Юра молча кивает, выходит. Даёт пространство. Он всё понял.

Я втягиваю дым, чувствуя, как он прожигает горло, будто готовя меня. Настраивая.

Внутри — гробовая тишина. Только капает вода с потолка. Сухо, гулко, холодно. Пахнет железом. И кровью. Свежей.

Я захожу в ржавую коробку. И вижу его. Тело на полу. Размазанное, покорёженное. Как сломанная кукла. Лицо разбито, один глаз заплыл, губа лопнула, дышит через рот, словно через стекло. Он жив. Пока.

Пара наших ребят, что были внутри, сразу выходят, только увидев меня. Никто не мешает. Никто не спрашивает.

Я стою над ним. Он даже не смотрит — боится. Или не может.

Я затягиваюсь. Медленно. Вдыхаю, выпускаю дым прямо ему в лицо. Он дёргается. Жалкий. Маленький. Совсем не тот, кем пытался казаться.

— Помнишь Сашу?

Он моргает. Едва заметно. Но я вижу — помнит. Тело выдаёт больше, чем язык.

— Как запирал двери? Как она просыпалась в холодном поту?

Я бью. Ладонью. Без подготовки. С хлёстким звуком. Громко. Резко. Его отброшенная голова ударяется о бетон. Из уха течёт кровь. Он пытается отстраниться — я не даю. Прижимаю его обратно. Почти ласково. Почти нежно.

— Ты думал, что я просто убью тебя? Быстро? По-доброму? Нет. Я не убийца. Я — последствие.

Достаю нож. Не потому что нужно. Потому что он должен видеть. Символ. Металл в моей руке блестит в полумраке, и он, наконец, начинает шевелиться. Вжимается в стену. Паникует.

— Она боялась спать. Понимаешь? Просто спать. Боялась воды. Света. Тени. Жить. Это сделал ты.

Я провожу лезвием по его плечу, поверх одежды. Медленно. Вдавливаю. Оставляю след.

— А теперь... теперь ты — ничто.

Он начинает лепетать. Мямлит, что был пьян, болен, что не понимал.

Тишина.

Я киваю.

— Да. Болен.

И в этот момент резко вонзаю нож в его бедро. Глубоко. До рукояти.

Он орёт. Высоко, мерзко. Я стою спокойно. Смотрю, как извивается. Как захлёбывается своей болью.

— А я лечу. По-своему.

Он бьётся в судорогах, глаза выкатываются, ноги дёргаются. Я сажусь рядом, вытираю руки об его одежду. Курю. Ровно дышу. Всё внутри — на удивление спокойно. Это не гнев. Это хирургия. Очищение.

Проходит десять минут. Может пятнадцать. Он снова теряет сознание. Я пинаю. Не даю. Рано. Он должен слушать.

— Я просыпался, когда она вскрикивала во сне. А знаешь, что она делала потом? Извинялась. За то, что ей больно. За то, что боится. За то, что дышит.

Я наклоняюсь. Кладу ладонь ему на лицо. Сжимаю. Большой палец — под скулу.

— За каждую её слезу. За каждый раз, когда она дрожала, смотря в пустую стену. Я тебе оставлю память. Метку. Чтобы даже в аду тебя знали.

Я не спешу. Порез за порезом. Каждый точный. Каждое движение — будто буква. Алфавит её боли, выгравированный на его коже.

Он скулит. Молится. Просит.

— Я не думал... прости...

— Ты думал только о себе.

Я беру кусачки с ржавого ящика. Он смотрит. Глаза расширяются. Я вижу в них страх. Настоящий.

— А теперь... я подумаю о тебе.

***

— Блять, — выдыхаю, отряхивая руки от его крови. Теперь он никому больше не сделает больно. Никогда.

Выходя из заброшки, вижу Юру. Его глаза приковали меня, без слов.

— Всё? — спрашивает он тихо.

— Всё, — коротко отвечаю, вынимаю с кармана сигареты, закуриваю, медленно выдыхаю дым в тёмный вечер.

— Поехали ко мне, я дам тебе переодеться, — Юра подходит к машине.

Я лишь киваю — не могу сейчас явиться к Саше в таком виде. Конечно, нет.

Бросаю окурок на землю, сажусь в машину, замазывая весь салон кровью.

Едем молча. Ни слова. Все понимают, что сейчас тишина важнее.

***

Возвращаюсь домой на второй машине Юры — он потом отвезёт ту в химчистку. В спортивном костюме Юры направляюсь в наш дом.

Открываю дверь — слышу голоса девушек.

Захожу в зал — и вижу странную картину.

Саша валяется на полу. Две девушки стоят перед ней на коленях, подняв глаза к потолку, руки сложены, будто молятся.

— Господи, на что ты нас оставила! — кричат они хором.

— Нет, всё не так, — говорит Саша, глядя в бумажку, — по тексту сначала плачете, а потом говорите эти слова.

Она даёт им команды, как режиссёр. Кажется, в этой странной сцене она — единственная, кто в сознании.

— Ну, Саша, — девушка, наверное, Мира, вздыхает. — Мы уже полтора часа не можем продолжить.

— Извиняюсь, — в этот момент заходит Юра. Три девушки одновременно оборачиваются.

— Ой, — хором говорят они.

***

— Так значит, хочешь поскорее вернуться на сцену? — спрашиваю её, садясь рядом на диван.

Она уютно устроилась у меня в ногах, прижалась плечом к колену. Пальцы её нервно гладят ткань моих штанов — будто невзначай, но я знаю, как она волнуется.

— Вы всё прорепетировали? — лениво спрашиваю, разглядывая волосы, в которые хочется зарыться.

Она словно зависает.

— Нет, не всё... Осталась ещё одна сцена, — говорит, поворачиваясь ко мне.

— Какая? Давай помогу, — улыбаюсь, не ожидая, что в этот вечер будет что-то ещё.

Она тянется за текстом, отдаёт мне. Глаза бегают, щёки алые, как у школьницы перед первым свиданием. Что-то явно смущает.

Я быстро пролистываю страницу, нахожу нужное место.

— Значит, сцена с поцелуем, — говорю факт.

Она молча кивает, не отводит взгляда, смотрит мимо.

Провожу ладонью по её позвоночнику — вверх, вниз, снова вверх. Она вздрагивает, но не отстраняется.

Мягко, но уверенно разворачиваю её к себе.

— Ну... я готов повторить всё, что здесь написано. А ты?

Она кивает молча, губы чуть приоткрыты, взгляд блуждает между моим ртом и глазами.

Резко встаю, поднимаю её — она не пикнула, будто ждала.

Впиваюсь в её губы. Без разогрева, без осторожности — с голодом, который копил давно.

Она вцепляется в мой торс, пальцы скользят по спине — словно хочет убедиться, что это не игра, а настоящее.

— Ты, блядь, понимаешь, что ты со мной делаешь? — шепчу в губы, снова целуя грубо и глубоко.

Её язык касается моего, и внутри всё взрывается.

Захожу руками под футболку, поднимаю её до груди, срываю через голову. Она остаётся в чёрном кружевном лифчике.

Почти срываю его зубами, она хрипло выдыхает, запрокидывая голову.

— Наиль... — простонала, пытаясь что-то сказать, но я не даю — опускаюсь губами к шее, к ключице, вниз.

Соски твердеют от прикосновений, она извивается в моих руках.

Опускаю на диван, нависаю сверху, смотрю в глаза.

Саша — уже не актриса. Просто моя. Вся.

Скидываю с неё штаны, пальцами цепляю влажные трусики.

— Я даже не начинал, а ты уже...

— Заткнись, — дрожащим голосом просит она.

Я теряю остатки самообладания.

Срываю с себя футболку и брюки одним движением.

Она смотрит на меня, будто впервые видит. Медленно облизывает губы.

— Посмотри на меня, — шепчу.

Она смотрит — не отводит взгляд, даже когда я вхожу в неё. Медленно, сдерживаясь, хотя внутри всё рвётся.

— Блядь... — вырывается у меня.

Начинаю двигаться медленно, будто хочу запомнить каждую секунду, каждое её «ах», каждое подрагивание.

Потом не могу — руки сжимают бёдра, я вбиваюсь сильнее.

Она стонет, выгибается, ногти царапают спину, потом впивается в плечи.

— Ещё... — шепчет. — Не останавливайся.

Я толкаю сильнее, чувствую, как её тело дёргается в оргазме, она прикусывает губу, чтобы не закричать.

— Твоя... — рычу. — Навсегда, понялa? Никому, блядь, кроме меня.

Она тянется, обнимает, целует в шею горячо и бешено.

Я ускоряюсь, касаюсь её лица, волос.

— Я люблю тебя, — выдыхаю, и с этими словами кончаю, утопая в ней, в этом жаре, в безумии.

Мы остаёмся сплетёнными, тяжело дышим. Она трясётся у меня в руках — но не от холода.

— Так у актрис проходят репетиции? — улыбаюсь, целуя в висок.

— Только если режиссёр такой, как ты, — отвечает, улыбаясь мне так, будто я — центр всей её вселенной.

Чёрт, это взаимно.

***
❗️ Ребятки, жду всех вас в своëм тг:
https://t.me/asyaaleksikova

Ася Алексикова в описание профиля есть ссылка на канал 😉(Там можно найти спойлеры к главам, а так же там будут выходить дополнительные главы)❗️

Спасибо за прочтение! Оставляйте комментарии и подписывайтесь💖(Если хотите, чтобы новые главы выходили как можно скорее, проявите активность, чтобы я знала, что вы ждёте )Также подписывайтесь на мой ТикТок аккаунт про книги: asxalexikov 💕