Куколка

— Располагайся. Тапочки у входа. Вещи можешь в спальне разложить. Я в зале пока посплю.

Мишка поставил мои скромные пожитки у входа, а ключи бросил на журнальный столик.

— Мне на работу нужно, буду часа через три, а ты пока отдохни, полежи. Осмотрись. Я позвоню, как буду домой идти. Все, побежал. Никому дверь не открывай.

Щелкнул замок и я осталась одна, рассматривать свои апартаменты.

По квартире всегда можно сказать, живет тут женщина или нет. По этой квартире уверенно можно было сказать, что жила.

Шторки на кухне в оборочку, старенькие, но выстираны и даже немного проглажены. В трюмо стоит много разномастной посуды и фарфоровых статуэток: ангелочки, балерины и даже бюст Ленина имеется. На кровати яркое цветастое покрывало и белье постельное тоже в мелкий голубой цветочек — василек. Уютно все, но и пусто как-то. Не хватает запаха домашних пирожков и чая на травах.

Надо это исправлять. Мужчина же с работы голодный придет. Не дело это.

Оценила имеющиеся запасы и принялась готовить деликатесы для любого мужчины — пельмени. Налепила и в морозилку забросила. Придет — свежих сварю.

Что там у нас на очереди? Стирка...

<center>***</center>

К вечеру я переделала всё, что только могла. Нужно было занять чем-то руки, чтобы голова не думала.

Устала. Подвинулась к себе стул, села с половой тряпкой в руках и расплакалась.

Именно так меня и нашел Мишка, поднял на руки и долго гладил по спине, пока не успокоилась. Боль не может длиться вечно. Она когда-то, но все-таки заканчивается...

<center>***</center>

<b>Миша</b>

Смотрю, как она посуду моет, и тепло так на душе. Накормила. Везде убралась и даже белье на балконе вывесила. Хоть ругал её за это. Этаж-то пятый, вдруг голова закружится, упадет еще, не дай Бог. Ну его, белье это. Сам приду — повешу.

— Маш, а ты красивая у меня!

Поворачивается хмурая.

— Да какая я красивая, посмотри внимательней. Синяки еще не прошли. Нос с горбинкой, волосы вон выстригли, да и цвет тусклый, болезненный, — отвечает она уныло и глаза в пол опускает. Видимо снова плакать собралась.

— Глупышка. Красота она вот тут, в сердце. А сейчас ты вот такая домашняя намного красивее, поверь.

Не спорит, молчит. Я-то знаю, как она переживает. В зеркало смотреть боиться. Глупая.

— Я наверно пока не смогу тебе ничего вернуть, — говорит уныло.

— Я и не требую.

— Но... Я отработать могу...

Поднимает свои глазки, уверенная, решительная, сильная, как всегда.

— Хорошо, — соглашаюсь. Поднимаюсь со своего любимого места у окна. Иду к ней.

Она тянется руками к пуговицам на груди. Расстегивает первую. Останавливаю. Ловлю её маленькие ладони в свои, целую, — пельмени лепить будешь.

<center>***</center>

— Миш, а чего у тебя тут открыто? — доноситься громкий голос из прихожей. Маша испуганно оглядывается на меня.

— Это моя мама, — успокаиваю девушку.

Хотя эффект прямо противоположный. Подскакивает с кровати, кидается на балкон. Прятаться наверное собралась. Не успела. Мама шустрее оказалась.

Вот уже сумки поставила, тапочки свои любимые одела и шлепает в спальню, сына пропащего разыскивает. Хоть бы предупредила, что приедет. Встретил бы ее с электрички. Сумки хоть помог донести, а то ж как всегда, понапривезет всякого с деревни, полгода съесть пытаюсь.

— Здравствуй, сыночек, а кто это в гостях у тебя? — начинает допрос мама.

— Это Маша, — отвечаю, — невеста моя, а это моя мама Светлана Ильинична.

Обе женщины замирают там, где и стояли, и с вопросительными взглядами смотрят то на меня, то друг на друга.

Заканчиваю собирать детскую кроватку, и так чуть-чуть осталось. Встаю. Отодвигаю ее к стенке у кровати.

— Маш, поставь чаю. Посидим. Дела обсудим. А ты, мам, иди руки мой и на стол готовь. Проголодался я что-то.

Вот сидим на маленькой кухне, чай с вареньем пьем. Машка бублики грызет да слушает истории о том, как я рос, где упал и с кем в драки лез. Спорю. Стараюсь хоть немного гордости своей сохранить. Не выходит. В ход идут фотографии, где я в ползунках и без них. Увы, тут я бессилен. Тихо удаляюсь на балкон покурить.

Вечереет, но город и не думает затихать. Машины спешат туда- сюда. Вон группа подростков тянется с пивом на качели. Музыка орет из динамиков. Мы в своё время вечера на турниках проводили, а они вон, за выпивкой да куревом.

Машка тихо подбирается сзади, обнимает со спины.

— Сигорета же! — бурчу и спешно тушу её в банке из-под кофе. Нельзя ей таким дышать. Рожать уже через четыре месяца.

— Не страшно. Тут сквозняк.

— Оденься хоть.

Ладони холодные, будто зима в квартире.

— Уже, — демонстрирует край клетчатого пледа.

Молчим. Смотрим вдвоем на родной город. Каждый думает о своём. Она пока еще не знает, что я в следующем месяце предложение делать собрался, кольца уже присмотрел. Вот и маму пригласил. Пусть знакомяться. Легче потом им принять друг друга будет.

Не сказал ей ничего специально. Нервничать ей лишний раз нельзя, а то бы принялась квартиру с утроенным старанием вычищать. Я же её знаю.

— Я маме в зале постелила, пойдем спать? — предлагает она несмело. Будто я отказаться могу. От нее. От них. Да никогда в жизни!

— Пойдем, — соглашаюсь я.

Это сейчас молодежь любовь напоказ выставляют, фотографии эти в соцсетях, поцелуи в общественном транспорте, секс на лавочках в парках. Раньше такого не было. Любовь скрывали, а не домонстрировали. Занимались ею под одеялом при свете луны и поверьте, ночи были не менее жаркими, а поцелуи не короче, чем сейчас. И стонали, и кричали, и спины царапали. Но молчали, никому об этом не говорили и любили друг друг иначе, спокойнее, что ли. Скрывали своё счастье, никому не показывали и женились тогда на всю жизнь.