Глава 22. Говори телом
В комнате темно. Лишь свет из коридора падает на край кровати, отбрасывая мягкую полоску на пол. Часы показывают почти два — время, когда тишина начинает звучать громче, чем любые слова.
Она не спит. Вика лежит на боку, лицом к стене, глаза открыты. Внутри всё будто разбито на тысячи тревожных кусков — отголоски страха, паники, отвращения. Даже не к Артёму. К самой себе. За то, что позволила хоть чему-то произойти. За то, что дрожала. За то, что не смогла крикнуть.
Тело всё ещё помнит — не прикосновения, нет. А оцепенение. И это чувство, что даже близкий человек рядом теперь небезопасен.
Сзади — лёгкий шелест. Это он. Егор. Встал, прошёл к ней, но не тронул. Просто опустился на корточки у кровати.
— Ты спишь? — тихо, почти шёпотом.
Вика не отвечает. Сердце колотится. Пусть думает, что спит. Только бы не прикасался. Только бы не спрашивал.
Он вздыхает. Тихо-тихо. Затем — звук одеяла, и её сердце срывается. Он лег рядом. Рядом — но не вплотную. Осторожно. Словно на границе, которую не решается перейти.
— Я просто тут полежу, ладно?.. — снова почти шёпотом.
Она сжимается под одеялом. Молчит. Он воспринимает это как согласие. Как желание внимания. Он не знает, как прочитать её застывшую тишину.
И вдруг — его рука ложится ей на плечо, осторожно, тепло. Он мягко тянет её к себе, прижимая ближе.
Вика замерзает. Всё сжимается внутри. Бьёт волна паники — будто сейчас всё повторится. Хоть он и не Артём. Хоть он и не сделал ничего похожего. Но тело уже не отличает.
— Просто обниму, — шепчет он. — Не бойся. Ты же не хочешь быть одна, да?
А она как раз хочет. Хочет, чтобы никто не прикасался, чтобы дали выдохнуть, чтобы не читали по-своему её молчание.
— Егор… не надо… — голос срывается, как будто из горла вырывается не звук, а стекло.
Он отдёргивается, сразу.
— Прости, — резко, чуть глухо. — Я думал… ты просто хочешь, чтоб рядом был кто-то.
Она отворачивается. Не отвечает. Но внутри всё горит. Не от него — от того, что не может справиться. С собой. С тем, что чувствует. С тем, как выглядит его прикосновение, даже если он не виноват.
Он остаётся сидеть. Просто сидит у кровати. Несколько минут — в молчании. Потом она сама поворачивается. Не чтобы прижаться. Просто тянется рукой. Неловко касается его колена — почти неосознанно. И он, будто выдохнув, пересаживается, присаживается ближе, кладёт руку на её ладонь. Она не отдёргивается.
Проходит ещё пару минут. Она снова говорит:
— Я не могу… я просто… не хочу, чтобы кто-то трогал меня. Даже ты.
Он кивает. Молча. Её голос будто детский — ломкий, неуверенный, с надрывом, как у человека, у которого сломалась опора внутри.
— Всё хорошо. Я понял. Я рядом. И не трону. Честно.
Она кивает, медленно, и через минуту — сама, совсем непроизвольно — тянется ближе. Просто чтобы знать, что он здесь. Лоб к его плечу. Он не двигается. Не сжимает. Не дышит громко.
— Не делай вид, что всё нормально, — шепчет она.
— Не делаю. Но я здесь. И больше ничего не буду делать.
Она вздыхает. Долго, тяжело. Губы подрагивают. Из глаз начинают капать слёзы — тёплые, тяжёлые, не от жалости к себе, а от переполненности. Всего сразу.
Он молчит. Просто сидит. Позволяет ей плакать. Дышать. Быть рядом.
А потом — уже без слов — она чуть сильнее прижимается. И засыпает у него на коленях. Медленно. Устав от собственных эмоций, от попыток держаться.
Он остаётся сидеть. Осторожно наклоняет голову, смотрит на неё. Тихо вздыхает. Медленно поправляет сползшее одеяло. Его рука замирает в воздухе, едва касаясь её волос.
И он не ложится. Не шевелится. Просто остаётся сидеть, с её головой на своём бедре. Чтобы не спугнуть. Не выдернуть из сна. Из безопасности. Хоть немного.