Только не про любовь

Он чувствовал, что теряет её.
Вот она — сидит напротив, нога на ногу, губы поджаты. Листает телефон, даже не глядя на него.
Никогда ещё она не была настолько закрытой. Даже когда он говорил о смерти матери. Даже когда она рассказывала про домогательства.
Сейчас — будто щёлкнул рубильник, и всё, что было между ними, ушло в тень.

Он не выдержал.
— А ты всегда такая? Холодная после того, как кто-то признаётся?

Она вскинула взгляд.
Спокойный. Пустой.
— А ты всегда такой? Говоришь, а потом сливаешься в молчание?

Он прищурился.
— Я не молчал. Я просто дал тебе время. Но, видимо, зря. Ты жрёшь тишину как наркотик, Вика. Как будто она тебе ближе, чем я.

Она усмехнулась.
— Тебе льстит думать, что ты мне ближе, чем тишина?

Он сел ближе, слишком близко.
— Мне не льстит. Мне больно, что я для тебя теперь просто удобный человек. Ты живёшь в моём доме, ешь с моей тарелки, спишь в моей постели — но ты уже не со мной.

Она поднялась, медленно.
— Тогда скажи, кто со мной, Егор? Никита? Может, он лучше? Чёткий, честный, сразу говорит, что ему нужно? А ты прячешься за своими полутоновыми «только тебя» и глазами, в которых пусто.

Он усмехнулся — резко, грубо.
— Ну так, может, с Никитой и стоило остаться. Он хотя бы не строил из себя вечно страдающего героя. И не ломал других под себя.

— Я не ломаю, — прошипела. — Я защищаюсь. От таких, как ты. Которые сегодня клянутся, а завтра...
Она замолчала.

Он встал, прошёлся к окну.
— Я видел, как ты смотрела на моего друга сегодня.

— Что?

— На Санька. Ты ржала с его шуток, прикасалась к руке, когда он мимо проходил.
Он повернулся, глаза — лезвия.
— Ты думала, я не замечу?

Она побелела.

— Серьёзно? — её голос сорвался. — Ты сейчас этим будешь крыть? Сам заигрываешь с каждой тёлкой, что шевельнула ресницами, но я не могу смеяться с шутки твоего друга?

Он подошёл ближе.
— Разница в том, что я всегда смотрю на тебя, даже когда рядом десять других.

— Да ты всегда смотришь, но нихуя не делаешь, — крикнула она. — Ты сидишь на месте и ждёшь, когда я сама разберусь в своих чувствах, в твоих, в нашей долбанной голове!

Он сжал кулаки.

— А что ты хочешь, чтобы я сделал? Устроил сцену? Забрал тебя домой и закрыл? Ты сама не знаешь, чего хочешь!

— Я хочу, чтобы меня не проверяли болью, — выдохнула она. — Я хочу, чтобы меня не вынуждали чувствовать через ревность. Ты хочешь знать, люблю ли я тебя? Ты увидел, как я обомлела, когда ты с ней заговорил — и решил: "О, значит ещё держится". Так?

Он промолчал.
Это было именно так.

Она рассмеялась. Нервно. Почти со слезами.

— Ты ничем не лучше. Ты такой же, как все. Такой же, как он.

Это было ниже пояса. Он вздрогнул.
— Не смей.

— Смей, — бросила она. — Потому что ты знаешь, что ведёшь себя как он. Только формы мягче. Но суть та же. Сломать. Проверить. Убедиться, что я не ушла.

Он подошёл вплотную.
Голос — ровный, опасно тихий.
— Тогда уйди. Если я такой же, как он — уходи прямо сейчас. Дверь знаешь.

Она молчала. Грудь ходила ходуном.
Слёзы так и не упали. Только дыхание рвалось, и губы дрожали.

— Знаешь, что страшно? — прошептала она. — Что ты реально не боишься потерять меня. Ни сейчас, ни потом.

Он смотрел на неё — молча.

— А я боюсь, — сказала она почти шёпотом. — Потому что я уже потеряла.

И вышла.

Дверь не хлопнула. Только воздух дрогнул.
И в комнате снова осталась тяжёлая, вязкая тишина.