Глава V, или После
Слуги — усовестившиеся, терзаемые внутренними муками — нашли её спустя несколько дней. На морском берегу у устья речки. Она лежала навзничь на холодных и мокрых от тумана камнях. Совершенно недвижимая. Только ветер с моря колыхал облако её растрепанных волос.
Белая рука её с жуткими тёмными ссадинами протягивалась словно бы к кому-то. Иссиня-чёрные глаза, застекленев, смотрели в небо. На лице Гудрун впервые за многие годы была несмелая, но открытая, радостная улыбка — и отчего Гудрун казалась самой прекрасной на свете. Даже с толстым черно-красным слоем грязи и крови на лице. Что поразительно, при жизни Гудрун особой красотой не отличалась...
Те, кто захватил усадьбу на мысе-перекрёстке всех ветров и уже обосновывался там, от столь печальных новостей спешно покинули её пределы — явно чего-то опасаясь. В дальнейшем они предпочтут никому не говорить, что претендовали на усадьбу Ингвара Бойца после его смерти... Его и Гудрун. Будут рьяно возражать и, наконец, напрочь забудут об этом.
Про судьбу Гудрун старики складывали очень жестокие и страшные сказки. Детям в назиданье или тревожащего ужаса заради. Обернулась, вещали, в конце она и навечно потеряла мужа. Дескать, дух или призрак её не упокоился и до сих пор блуждает в нашем мире. Гуляет по прибрежью великого моря, что за великим лесом и великими горами на востоке. Более молодые да добрые из стариков прибавляли, что стоит она там возле новой границы меж миров, ждёт Ингвара. И что однажды она пойдёт обратно. Пойдёт в свою усадьбу на мысе-перекрёстке всех ветров, а когда дойдёт, то конец неверным слугам-предателям и их потомкам.
Однако... Однако мальчики-пастухи со слезами на глазах клялись, что видели да не раз их обоих. «Кого?» — с праведным гневом восклицали старшие. «Хозяйку Гудрун и хозяина Ингвара!» — лепетали в страхе дети. «Где?» — приходил черёд покрываться хладным потом взрослым. Ответ пугал их пуще всех стариковских россказней вместе взятых — бывших хозяев повстречали в камнях среди развалин на вересковых пустошах... «Не ходите туда!»
Но стада негде пасти, кроме как на пустошах, кои создал, отступая, ледник, хотя холмы там были порою рукотворными — погребальными или остатками защитного рва. Они походили на застывшие в предбурье морские валы... Пустоши тоже являются морем, но которое живёт более длинной, нежели человеческая жизнью — по закону более долгого времени. Холмы-волны перетекают друг в друга, то опускаясь, то снова взмывая ввысь. Как и волны, холмы одинаковые, мало отличимые меж собой, но притом быстро меняющиеся. Даже сведущий человек, придя сюда в не привычные для себя час и место, может плутать по ним весь световой день. Странно, ведь это не лес! Да и в лесу иди, пока не встретится приметное дерево или ручеёк, что выведет к знакомой реке или к морю...
На холмах вереск то и дело чередуются с камнями. То не только кости-останки растаявшего ледника. Холмы кое-где, словно большие королевские короны, венчали развалины, которые после себя оставили древние завоеватели. Они ещё и жили прямо тут — если покопать под камнями, верно найдёшь то шлем, то монеты, посуду или наконечники стрел.
И вот средь развалин видели их. Юных, счастливых Гудрун и её Ингвара. Каждый раз встреча с ними была неожиданной... Ингвар был в самой обычной походной одежде, а его жена в ярком небесно-голубом платье и с облаком вьющихся волос — как, помнится, носила их она, пока не надела платок после замужества. Она и он то сидели на валунах — её голова лежала у него на груди, и он нежно пропускал пряди её волос сквозь свои пальцы. То стояли на вершине холма в час ветра и заката, заключив друг друга в неразрывные объятия, словно бы опять прощаясь. То пастухи слышали тихий смех — его и её... Лет сто или двести их здесь ещё встречали.
За то время холмы покрылись кустами и зарослями удивительной красоты, что радовала глаз и сердце каждый сезон: осенью, зимой, весной, летом. Пустые страхи исчезли — возмездием Мёртвой Хозяйки молодых и маленьких больше не пугали. В памяти осталась, как начали здесь говорить, любовь, из которой вырастают деревья.