20
Перспектива Маркуса
Коридор офиса был пуст, воздух стоял тяжёлый, словно сгущённый туман перед бурей. Сулейман молча стоял позади меня, напряжённый, как сжатая пружина, а напротив — Максимилиан. Этот парнишка с лицом испуганного кролика, который когда-то посмел назвать себя частью нашей семьи.
Я медленно подошёл, глядя прямо в его глаза, и сдерживал ярость, которая поднималась в груди, как раскалённый металл. Мне не нужно было спрашивать — я знал. Видел всё: взгляд, дрожь в руках, как он смотрел на неё. Он осмелился снова смотреть на Асу. Мою дочь. Мою кровь. Моё всё.
— Ты чего творишь, шинок? — зарычал я, и голос эхом отозвался в бетонных стенах. — Я твой босс. Она — тоже. Ты совсем страх потерял?
Максимилиан вздрогнул, и его глаза расширились, как у загнанного зверя. Но мне было всё равно. Мне плевать на его страх. Он должен бояться. Он должен помнить.
— Босс... вы неправильно поняли меня, — начал лепетать он, будто это могло что-то изменить. Черт, у него ещё хватает наглости рот открывать.
— Моя сестра достаточно настрадалась от твоих рук, Макс, — спокойно, почти холодно произнёс Сулейман, а затем резко ударил по его коленям. Парень рухнул, тяжело упав на колени прямо у моих ног. Смотрел снизу вверх — жалкий, потерянный, весь в слезах и ссадинах.
— Не приближайся к ней. И думать о ней забудь, — процедил мой сын сквозь зубы.
Я смотрел на это ничтожество и сдерживал рвущийся из груди крик.
— Босс... я сожалею... обо всём... что сказал... Сколько мне ещё искупать свою вину?..
Он дрожал. А я... Я стоял и чувствовал, как кровь стучит в висках, как всё внутри меня кричит.
— Предательство не искупить, Максимилиан, — выдохнул я, глядя прямо в его глаза. — Ты предал её. Отдал в руки врагам. И тебя спас не Бог, не совесть, а твой отец. Единственный человек, которого я по сей день уважаю... И который до сих пор остаётся моей правой рукой. Но ты?
Я склонился ниже, почти касаясь его лица. Сказал тихо, чтобы каждое слово прорезало его изнутри:
— Ты всегда будешь предателем. Я проклинаю каждый день, в который ты продолжаешь дышать. Её пытали. Она почти умерла, Макс. Её тело было изрезано, истерзано, как мишень на полигоне. На ней шрамы, которые не уберёт ни время, ни молитвы. А ты — грязь под её ногами.
Он опустил взгляд, но я не позволил ему сбежать в этом молчании.
— Хорошо, что Урганджиоглу избил тебя тогда в клубе. — Я усмехнулся, мрачно, без капли иронии. — В тот момент я впервые за долгое время почувствовал уважение к врагу. Попробуешь ещё раз прикоснуться к Асу — я сам выйду с тобой в клетку. И ты не выживешь. Понял?
— Да... босс... — пробормотал он.
Сулейман отвесил ему ещё один удар — для порядка, для памяти.
А я... отвернулся. Но прошлое уже накрыло меня с головой.
Семь лет назад. Я помню этот день так ясно, будто он только что отгремел. Тогда всё рухнуло.
Крики. Кровь. Вонь пороха и боли. Моя девочка была в руках врагов. Моя маленькая Асу. Всё тело — в порезах. Её живот, грудь, бёдра — изрезаны, как полотно, на котором рисовали звери. Она едва дышала, и я стоял на коленях, в слезах, сжимая её в руках, шепча, умоляя, теряя разум.
— Асу... открой глаза. Жизнь моя... проснись... кричи на меня, черт возьми, закати истерику, но... не молчи... АСУ!
Но она лишь тяжело дышала. Без звука. Как будто мир покидал её.
Сулейман в тот день резал врагов топором — как мясник. Я не помнил себя. Только одно — сердце разрывалось, а душа умирала. Я был уверен: она не выживет. Я потеряю её. Единственное светлое, что когда-либо было во мне.
И теперь — после всего — это ничтожество снова смеет смотреть на неё, снова хочет приблизиться?
Я не прощу. Никогда. И если он забудет — я напомню.
Я захожу в её кабинет и замираю. Каан держит мою девочку в объятиях — крепко, с какой-то пугающей нежностью, как будто боится снова потерять. Асу не отстраняется сразу. Она как будто черпает в нём силу, как будто только в нём может найти хоть каплю тишины. Я не доверяю никому, кто хоть как-то связан с Самирханом, и даже Каан — несмотря на всё, что он сделал — вызывает во мне тревогу. Но сейчас я молчу. Просто смотрю.
Через мгновение она мягко высвобождается из его рук и подходит ко мне. В её глазах решимость, которую я сам в неё вложил. И в этот момент я понимаю — она выросла. Стала сильнее, чем я мог представить.
— Папа, — спокойно, но твёрдо произносит она. — Я встречаюсь с Самирханом. Каан укроет вас всех — тебя, маму, брата — в тихом и безопасном месте. Соберите вещи. Уезжайте с его охраной. А я... Я закончу эту войну сама.
Мои пальцы сжимаются в кулак. Зубы стиснуты так, что челюсть сводит.
— Я не бегу, Асу, — хрипло отвечаю я. — Не учили меня прятаться за чужими спинами.
Она подходит ближе, и её взгляд пронзает меня насквозь. Она больше не просто моя дочь. Она — генерал. Хозяйка территории. Женщина, пережившая ад и вставшая на ноги.
— Турция — моя земля, папа. Здесь мои правила. Ты taught me to command — так позволь мне делать это. Выполняй приказ.
Я чувствую, как горло сдавливает нечто большее, чем злость. Это — страх. Но я склоняю голову. Не из слабости. Из уважения. Из любви.
— Хорошо, — шепчу я. — Но только если он не оставит тебя одну. Я этого не переживу.
Каан подходит ближе, его голос звучит спокойно, почти бесстрастно:
— Это ненадолго. Я верну её домой живой.
Перспектива Асу
Когда дверь за папой тихо закрылась, в кабинете воцарилась гнетущая тишина. Остатки недосказанности висели в воздухе, но Каан не шевелился. Он всё ещё стоял у стола, напряжённый, будто ждал, что я передумаю. Но я лишь медленно подошла к нему, ощущая, как сердце с каждой секундой начинает стучать быстрее.
— Ты был слишком дерзок, — шепнула я, глядя в его тёмные глаза. — Но, чёрт возьми, я так устала быть одна.
Каан не ответил. Он лишь схватил меня за талию, прижал к себе, и я ощутила, как сдерживаемое напряжение наконец взрывается — в его руках, в его дыхании, в его губах, что упали на мои с голодной решимостью. Это не было нежно. Это было так, будто он ждал этой секунды целую вечность. Так, будто он больше не хотел терять ни мгновения.
Его пальцы сжали моё лицо, как будто он пытался убедиться, что я настоящая, что это не очередной призрак в его голове. Я захныкала от жара, прокатившегося по телу, и потянулась к нему, вцепившись в лацкан пиджака.
— Ты не должна была быть моей, — хрипло прошептал он, целуя мои губы, щёку, шею, — но я заберу тебя, Асу. Даже если за это придётся сжечь весь чёртов мир.
Я задохнулась от его слов, когда он опустил меня на край стола, двигаясь медленно, будто изучал каждую мою реакцию, запоминая каждый вздох, каждый дрожащий вдох. Пальцы скользнули по шёлку моей блузки, и один за другим пуговицы начали поддаваться. Его руки были горячими, нетерпеливыми. Я выгнулась ему навстречу, чувствуя, как кожа горит под его прикосновениями.
— Я твоя, — выдохнула я, закрывая глаза. — Только не останавливайся, Каан.
Он не остановился. Его движения были резкими, но в то же время почти благоговейно медленными. Он раздевал меня, как что-то драгоценное, ломая границы между страхом и желанием, между властью и преданностью. Каждый поцелуй, каждый укус был обещанием — я здесь, я с тобой, и я не уйду.
В этот момент кабинет перестал быть частью офиса. Он стал нашей территорией — местом, где страсть наконец победила тишину, где двое одиноких, упрямых, опасных людей сошлись в одной точке и сгорели.