Мадонна
Уже светало. Под ногами мешался мокрый снег в грязную кашу, прилипая к подошве. Сережа и Вероника ходили по самым злачным местам Москвы: бары, ночные клубы, казино, даже вокзалы. В этот колорит Ника не вписывалась вообще никак. Высокая фигура на каблуках, в вечернем платье и укороченной норковой шубе, пахнущая дорогущими французскими духами, которая не ходит, а плывет, как лебедь — явно не обычный посетитель этих улиц. Грязные, полупустые улицы у вокзала. Тусклые фонари. Запах дешевой еды, бензина и чего-то затхлого. От вида всего ужаса дешевых пабов у Белозерской лезли глаза на лоб. Да ещё и в ногах ужасная слабость, приходилось держаться за локоть напряжённого Жукова.
Нашлась пропажа в баре, в окружении фанаттк. Нога закинута на другую, пальцы сжимают очередную сигарету, рядом — осушенные рюмки из под шотов. Растрёпанные красные волосы падали на лоб, одежда слегка помялась. Лёша действительно выглядит почти трезвым для своего состояния. Он остроумно парирует подкаты двух фанаток.
—Леш, а правда, что ты написал "Крошку мою" за пять минут? — одна из девушек улыбалась как самая что ни на есть дура, откинувшая воротничек яркого топа.
—За пять? Дорогая, я за пять минут только выбор рифмы к слову "мою" могу сделать. "Стою"? "Крою"? "Пою"? Вариантов – море! — Лёша смеётся, выпуская ей в лицо колечки дыма. Обе девочки хихикают, хоть эта шутка явно не самая удачная. Леша видит приближающиеся к стойке фигуры Сережи и Ники. Ни тени смущения. Только широкая улыбка и раскинутые по обе стороны руки.
—О! Десант прибыл! Серега, Никуша! Присаживайтесь, водочки? Или у вас, — кивает на Веронику — строгий сухой закон?
Вероника, вместо бледной тени, идет с видом уставшей, но решительной классной руководительницы, которой в сотый раз приходится вытаскивать хулигана класса из очередной задницы. Ее балетная выправка контрастирует с обшарпанным баром. Она целенаправленно движется к стойке, отодвигая любопытных локтем
—Нашелся, пропащий, — вздыхает Сережа, шаги становятся больше — Где ты был вообще? Мы тебя по всей Москве искали дурака.
Ника останавливается в паре шагов. Шок. Видеть того, кто только что держал ее так крепко и кричал о страхе, в таком состоянии... Это физически больно. Но она не отворачивается.
—Где, где.. на велосипеде, блять, ездил, Серёг.
Вероника не вступает в словесные баталии. Она подходит вплотную. Ее взгляд – не презрение, а усталое «Господи, ну сколько можно?», смешанное с железной решимостью. молча, но с неожиданной для балерины силой хватает Лёшу за воротник рубушки. Движение – резкое, профессиональное, как в балете, но цель – приподнять его со стула. Глаза музыканта округляются от неожиданности, сигарета падает на пол.
—Эй! Куда?! Я не закончил... ораторствовать!
—Дома будешь ораторствовать, велосипедист. А потом – под капельницей. Встал и пошел. Не позорься. — Ее тон не терпит возражений. Это не просьба, это приказ.
—Ладно, ладно... Не дёргай! Рубашка концертная, ну еп твою мать... Я сам! — он кренится, и Вероника крепко держит его за локоть, не давая упасть. Сережа качает головой, не сдерживая улыбки, пересчитывает последние купюры в кошельке и кладет их на барную стойку. «За велосипедиста!» — улыбается фанаткам, разворачивается, уходит вслед за Никой и пьяным в стельку Лёхой. Обе девушки и бармен переглядываются, фанатки, расчитывавшие уехать с клавишником "Руки Вверх!" к кому-то из них домой, а тут такое.
—Это не контроль, это... совместная навигация! Стратегическое отступление! Видите, какой у меня... эскорт! — Лёша все ещё пытается сохранить достоинство в глазах тех девушек. Вероника не обращает внимания на его треп. Она фокусируется на цели: дотащить его до такси. На женском лице смешивается решимость со страданиями.
У выхода Лёша спотыкается о порог. Вероника ловко и почти силовым приемом удерживает его, не дав упасть.
—Вот видишь! Без тебя бы упал! Ты мой... ангел-хранитель на шпильках! — Ника лишь тяжело вздыхает.
Вероника, как настоящая русская женщина, почти что остановила коня наскоку. Только не коня, а такси, всучив бедному водителю нужное количество денег.
Лёша падает на заднее сиденье, пытаясь держать лицо, но получается нелепо, за ним садится Вероника и закрывает дверь. Сережа подбегает почти через минуту, врываясь на пассажирское сиденье рядом с таксистом.
—Ну, что, олимпиец? Гонки выиграл? — смеётся Жуков, повернувшись лицом на задние сиденья.
—Марафон. Душевный. Очень выматывающей. И... технически сложный. — с напускной важностью Потехин отмахнулся э, закрывая глаза.
—Ага, марафон. Сильно педали крутил? Наверное, поэтому бар это дешманский весь и пропах не резиной, а как минимум тремя видами алкоголя, — Ника закатывает глаза. Говорит сухо, глядя в окно.
Лёха хочет сказать что то в свое оправдание, но получается только пьяный бред, слышать который Нике уже осточертело. Она молча достает из сумочки влажную салфетку и агрессивно трёт ему щеку, на которой остался след красной помады.
—Ровно сиди. И дыши в другую сторону.
—Слушаюсь, командир. Ты, это, не бей, пожалуйста.. Я — артист, я ранимый... — Вероника шипит, закатывая глаза. Вот и ща что ей такой дурак достался? Сережа фыркает, откидываясь на спинку сиденья. Таксист вздыхает — типичная московская ночь — и включает композицию «Я это ты» в машине ещё громче.
Удивительно, но во время дороги говорил только голос из радио, исполняющий очередную песню. Уже совсем светло. Машина завернула за угол, куда указал Жуков, и оказалась в самом обычном дворе. С пятиэтажками, внутри которых — обшарпанные, прокуренные лестничные клетки, с ржавыми качелями и старыми скрипучими лавками возле подъездов. Вытолкнув из такси Потехина, Вероника всунула водителю ещё несколько купюр, «на чай», и вышла.
Дома у великих музыкантов Белозерская уже была пару недель назад, на квартирнике. С того момента почти ничего не изменилось: "творческий беспорядок", грязная посуда в раковине, гора концертной одежды в корзине. Балерина, педантичная чистюля по своей натуре, с охами и ахами прошлась по квартире. Бардак. Поставив руки в бока, Ника посмотрела на парней.
—Так, марафонец, быстро в душ, потом отсыпаться и трезветь. Серёж, нам с тобой ещё предстоит здесь убраться, — Ника по-братски кладет руку ему на плечо — Хотя.. лучше с этим посиди. И не мешай.
Потехин и Жуков, не переглядываясь, закивали, как в армии. Ника ушла на кухню, а ее подопечные ввалились в ванную комнату, откуда тут же послышались тихие голоса друзей.
Отперев дверцу холодильника, Белозерская присвистнула. Будучи человеком с проблемами в сфере питания, то есть, постоянной посетительницей диетолога и психиатра, у неё тоже в холодильнике мышь повесилась: пару зелёных яблок, банка черной икры и закрытая бутылка мартини. Впринципе, ничего особенного у музыкантов она и не ожидала, и не увидела. Пусто. Придется тащиться в магазин.
Из ванной комнаты, на удивление, звуков не исходило, заткнулись наконец то. Проходя мимо двери, Белозерская остановилась. Тонкие пальцы коснулись ручки, приоткрыв дверь.
—Ребят, мне до магазина надо. Справитесь? — на последнем слове Ника заглянула в комнату одним глазом, где увидела полуголого Потехина и Жукова, прибившегося к стиральной машинке — О Господи! Чего вы, блин, молчите, как партизане?
—Хихикаем, — отозвался Потехин, икнув. Открылся кран, полилась вода.
—Вы так дохихикаетесь скоро. Будете мне в дурдом или в СИЗО передачки носить, смотря как нахихикаете — Вероника уже застегивала кожаные сапоги — Жуков за старшего, я скоро вернусь.
Входная дверь с эхом хлопнула, Серёжа неспеша выпозл из ванной, чтобы за ней закрыть. Измерив коридор и прихожую шагами, светловолосый добрел до "рыльно-мыльной", как эту комнату называл Потехин, который стоял в ванне, прикрываясь одной шторкой. Сережа махнул, мол, что я там не видел. И правда, что им уже друг от друга скрывать? Кучу лет вместе, а до сих пор шторками закрываются.
—Ну что, освежился? — прислоняясь к дверному косяку, Жуков вынимает из кармана спортивных штанов пачку сигарет и зажигалку, поджигает одну никотиновую палочку и закуривает.
—Как огурчик, блять. — по лицу стекают капли холодной, почти ледяной, как ее взгляд, вода. Потехин убирает со лба прилипшие красные пряди и упариется глазами в пожелтевшую плитку. — Серёг, она вообще настоящая? Или это белка моя всё?
—Настоящая, Потеха, настоящая — улыбается солист сквозь дым сигарет — Страшная женщина, кстати, в сапогах ещё этих, в шубе. Я аж мою англичанку вспомнил, такая же.. солидная дама.
—Ага, солидная. Ещё и угрожать начала. Может, это новый уровень заботы, м? — Лёша вытирает мокрое лицо, выглянув из под потока воды.
Капли стекали по худому телу стройными рядами, обволакивая с макушки до пят. Пена утекала в слив с его груди, унося с собой не только ощущение липкого опъянения, но и воспоминания пережитого дня. Как теперь себя с ней вести? Лёха опозорился, даже слишком. Вот как можно было так напиться, так ещё и потом ерепениться перед ней? Хотя.. такой властной, серьезной и "солидной", как сказал Серёга, она ему очень даже нравилось. Было бы интереснее увидеть её и в другом амплуа хоть бы один раз, но и такая её сторона ему очень импонировала.
—Лёшенька, мальчик мой, если такая девушка за тобой сначала в бар едет, чтобы забрать, а потом ведёт к тебе домой и собирается что-то готовить, — Серёжа сделал паузу на очередную затяжку — то постарайся перед ней не опозориться. Один раз. Потому что ты ей небезразличен, и это уже ясно абсолютно всем, кроме, видимо, вас двоих.
Жуков закивал в подтверждение своих слов. Потехин смирил его серьезным взглядом, мол, дурак что ли. Но в одном друг прав — главное, на опозориться. Один грёбаный раз.
Клавишник вытер с тела последнюю воду и обернул полотенце вокруг бедер. Вылез из ванной, остановившись в проходе рядом с Серёжей, вырвал из его руки сигарету и сделал затяжку.
—Не успеем убраться, пока командирша не вернулась? — Сережа отрицательно качает головой, поджав губы. Лёха отмахивается и падает на диван, закидывает ногу на ногу и продолжает курить, держа сигарету большим и указательным пальцем. Шанса не то что на спасение, даже на попытку сбавить жестокость расправы, не было.
**
Квартира заполнилась ароматом из детства, на кухне варился борщ. Резкими, точными движениями Вероника нарезала морковку, вкладывая в каждое свое движение что то. Гнев, беспокойство, заботу. И все эти чувства — об одном человеке. Думаю, понятно, о каком именно. И это злило её ещё больше.
По команде Белозерской Сережа активно натирал оконное стекло, забравшись на подоконник. Решением балерины было отдраить квартиру до утра, которое вот-вот должно наступить. А её решения — беспрекословны. Руки музыканта сейчас сушило моющее средство, впитанное в тряпку. Стекло скрипело под немного агрессивными натираниями Жукова, пока Потехин, также по приказу "командирши", просто сидел, чтобы, не дай Бог, ничего не испортить. Его пьяные замечания стали бы невыносимыми через 15 минут наедине, но для Серёжи и Ники это было очередным поводом рассмеяться или закатить глаза.
Лёша расшагивал по комнатам, как неприкаянный. Все же, приземлиться решил на кухне.
С сигаретой в руке, подложив одну ногу под другую, клавишник сидел на табуретке между столом и холодильником, жужжащим за спиной. Ника ему сейчас напоминала маму: серьезная, молча реагирующая на его выкидоны и до мурашек красивая. Её осанка напоминала натянутую струну, а она сама — оголённый нерв, если к которому прикоснуться, тут же отреагирует, оттолкнув на десятки тысяч километров.
—Исполнились мои желания. Творец — строчки Пушкина из его порочного рта вызывали непонятный диссонанс — Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна... чистейшей прелести чистейший образец.
Тишина. Ника замирает с ложкой в руке, сжимая алюминиевую ручку до следов на коже. Это звучало как шутка или очередной пьяный бред. Брови сходятся близко к носу, она прочищает горло одним-двумя покашливаниями.
—Я же сказала, тебе нужно проспаться, а не стихи читать. Откуда ты его вообще знаешь? — членораздельно процедила Белозерская, продолжая помешивать борщ в кастрюле и паралельно скидывать туда обжаренную морковь. Лёша смеётся. Приглушённо, сдавленно. Делает затяжку.
—В школе учил. Девочка очень нравилась, а денег чтобы удивить особо не было. Стихами добивался. — усмехнулся он, стряхивая пепел с сигареты в хрустальную пепельницу.
Слышать от него подобное о другой женщине, пусть которая и была в его жизни много лет назад и совсем недолго, было предательски больно. Как он сумеет говорит о других при ней?
—Ну и как? Помогли стишки? — Ника усмехнулась, скрепя зубами. Лодка билась об стенки кастрюли сильнее, почти бешено. Она ненавидела его в эту минуту больше всего на свете. Ненавидела себя. Ненавидела понимать, что упоминание других женщин им её раздражает.
—Неа, — он стряхивает пепел не в пепельницу, а мимо. Назло. — Денег нет, значит, нахер ты никому не сдался.
—Не прикидывайся дурачком, Потехин. Чего ты от меня хочешь? Я не школьница, которая тебе даст за стишок, как Дедушка Мороз на Новый год подарочек. И не Мадонна. И никогда ей не стану. Я тебя из дерьма твоего вытаскиваю, а ты вот так меня благодаришь? — она бросает ложку в кастрюлю, поворачиваясь к нему лицом. Растрёпанная, разъярённая, нервно дыщущая. Сердце сжала лапа чудовища, которое, кажется, появилось в ней ещё в утробе матери. Чудовище, не пускающее к своей жертве никого.
—Не станешь, потому что уже стала. — Лёша подорвался с места, подскользнувшись на мокром от Сережиной тряпки полу, но сделал уверенный шаг вперёд, к ней. — Вытаскиваешь? Да, но только для того, чтобы заточить в свою клетку, Белозерская! Это не делай, туда не иди, пьяным стихи не рассказывай.. И все не так, Ника, абсолютно! — он подходит слишком близко, впечатывая ее прессом в столешницу — Ты надзиратель, тюремный надзиратель с лицом Мадонны. А она...она улыбалась хотя бы, смеялась. — он выпаливает это в ярости, но сразу понимает, что перешёл черту.
Она замахивается, широко раскрыв черные, как угольки глаза. Бессовестный наглец. Она тут же начала собираться, узнав, что ему плохо, хотя только что сама без сознания в ванной валялась. Повела себя как настоящая идиотка, побежала по первому зову, как девочка на побегушках. Сама виновата.
—Вот значит как? Я — надзиратель, а она — улыбалась. Понятно. Значит, не нужна тебе ни моя клетка, ни борщ этот. — её голос холодный, страшный, как у судьи, выносящего приговор. Тут же она меняется с судьи на палача, отсекая ему голову одним словом — Сережа! Я ухожу. Дружка своего конролируй. Чтоб за языком следил.
Входная дверь с грохотом захлопывается. На лестничной клетке стоит одна старушка-соседка, только-только вернувшаяся из магазина с авоськой. Ника так неслась из этой поганой квартиры как угарелая и чуть не сбился пожилую женщину, тут же извинившись. Старушка покачала головой, прикрывая тонкие губы сморщенной рукой. По лицу Белозерской была размазана тушь, будто после многочасовой истерики, слезы текли сами. Довели, называется.
Леша снова упал на стул, закрывая руками лицо. Нахера он это сказал? Ну, вот зачем? Потому что дурак. Натуральный. Гнев был сильнее его. И этот гнев был разрушителен для всех, кто был рядом и для самого Потехина.
Из за угла коридора показалась голова Сережи, покручивающего в руке тряпку, которой только что тёр окна до блеска. Он прошел в кухню, тяжело вздохнул, глядя на Лёху.
—Ну, что, Лёнь, не опозорился? — на этот вопрос не должно последовать ответа. Потехин покачал головой, все также не убирая от лица ладоней. Жуков, закинув тряпку на плечо, по хозяйски прошел к плите, выключая газ. Борщ был готов.