Глава 31
Карлотта
Бывают дни, когда жизнь играет яркими красками: смех льётся свободно, беседы с родными и друзьями длятся часами, вкус каждого блюда ощущается с упоением, смычок плавно скользит по струнам виолончели, взгляд с нежностью задерживается на Массимо, а страницы книги увлекают в свой мир.
В такие дни хочется жить, творить, действовать.
Но существуют и другие дни – дни абсолютной пустоты. Дни, когда все чувства притупляются, а мир вокруг словно замирает в безмолвии. Нежелание говорить, есть, двигаться – лишь раздражение и апатия заполняют сознание.
Именно такой, опустошающий день, сегодня. Такие дни были и раньше.
Одежда, пропитанная потом, словно вторая кожа, намертво прилипла к телу. Я давно утратила счёт водным процедурам, которые совершала теперь чаще двух раз в сутки. Непрекращающаяся дрожь, ледяными щупальцами охватившая все тело, лишала сна и покоя.
Тщетные попытки обуздать её волевым усилием, напрягая каждый мускул, лишь увенчивались новым, более яростным приступом. Временами ноги, словно чужие, немели и теряли чувствительность, и тогда я ожесточено растирала их ладонями, пытаясь вернуть ускользающее ощущение реальности. Дыхание, и без того затруднённое, становилось все более поверхностным и мучительным.
Я не могла заставить себя покинуть постель, или, точнее, отчаянно сопротивлялась этой необходимости.
— Карлотта?
Зачем он снова здесь?
— Диего, со мной ровным счётом ничего не произошло за тот час, что тебя не было, — пробормотала я в смятое одеяло.
— Лотти, я был здесь пять минут назад.
Значит, время окончательно потеряло свою власть надо мной.
— Со мной ничего не случилось и за эти пять минут, — поправила я сама себя, голос звучал приглушенно и устало. — Я сплю.
— Ты либо спишь, либо разговариваешь по телефону с Авророй. Тебе необходимо вставать, Карлотта.
— Я вставала.
Помню, как собирала последние силы, чтобы подняться. Момент ускользает из памяти, словно кадр из старого фильма, но это усилие запечатлелось отчётливо.
— Пойдём на кухню. Прошу тебя, — голос брата доносился словно издалека. — Тони купила торт. Она специально заказала его, так что это не магазинный. Больше крема и начинки. Пойдем.
— Не хочу.
— Можем посмотреть фильм.
— Я хочу спать, Диего. Дай мне снова уснуть.
Дрожь пронзает тело с новой силой, словно от ледяного ветра.
Я крепче кутаюсь в два толстых одеяла, наброшенных на все тело. Для мамы, Диего и Тони видно только одно, верхнее. Но под ним скрывается ещё одно, пуховое, в дополнение к тёплым шерстяным носкам и зимней пижаме из плотной фланели.
Вероятно, редко кто в Неваде спит в такой пижаме. Но сейчас она хоть немного помогает сохранить ускользающее тепло.
— Карлос Аллегро дал контакт врача.
— Отец Сайласа? — мои глаза распахиваются, и я невольно съёживаюсь, зарываясь глубже под одеяла. — И зачем? Откуда у него такие связи?
— У мамы Сайласа был порок сердца. Ты забыла об этом, Карлотта?
Я забыла.
Она умерла, когда Сайласу было всего семь лет.
— Они оба звонили мне на днях. Спрашивали о тебе, беспокоились, — я морщусь. Сайлас спрашивал обо мне, даже когда я разговаривала с Авророй, его голос звучал взволнованно и участливо. — Сказали, что врач очень хороший. У него много успешных случаев, он первоклассный специалист.
— Лили Аллегро все равно умерла, — слова едва различимы в шёпоте, словно я боюсь произнести их вслух.
Нужно глотнуть воды, чтобы смочить пересохшее горло.
— Карлотта, инфекция распространяется на другие органы. Ты говорила, что не хочешь... трансплантацию, но я не могу ничего не делать, ты понимаешь? Я не в силах...
Губы мои судорожно сжались, предчувствуя надвигающуюся волну мучительного кашля, но я удержала её.
— Ты что-нибудь скажешь, Лотти?
Ладонь прикрыла рот, а пальцы другой руки слегка сдавили горло в отчаянной попытке остановить приступ, и на мгновение стало немного легче.
— Скажи хоть что-нибудь! Умоляю тебя.
— Что ты хочешь, чтобы я сказала, Диего? — голос дрожит, и я прячу лицо в ладонях, хотя он и не может сейчас видеть его. — Мне нечего добавить к тому, что уже сказано.
— Если и этот врач всё подтвердит, мы начнём готовиться. Слышишь, Карлотта? Больше нельзя откладывать.
— Ты рассказывал Джемме?
— Нет. Хочешь, я поговорю с ней? Она имеет право знать.
— Не хочу, — отрезаю я, и в голосе впервые за долгое время появляется твёрдость. — Не говори ей. Это всего лишь простуда.
— Всего лишь простуда, — с горечью вторит Диего, его голос полон боли и бессилия. — Николо Маручелли и Киллиан Торрес приезжали. Привезли целую гору сладостей. Хочешь, принесу?
Они звонили и писали постоянно, каждый день. Подозреваю, Аврора дала им указание навещать меня, следить за моим состоянием. Но после слов врача о необходимости карантина, никого не впускают в дом. Так будет лучше для всех.
— Оставь их на кухне. Пожалуйста. Потом посмотрю.
— Массимо тоже приезжал, — в голосе брата слышится строгость, но он старается смягчить тон, понимая моё состояние. — Каждый день, если честно. Он волнуется о тебе, Карлотта. И он тоже кое-что передал.
— Я позвоню ему. Можешь оставить меня?
— Я могу посидеть с тобой.
— Не нужно. Сначала я поговорю с Авророй, а потом с Массимо. Тебе ведь все равно неинтересно слушать наши разговоры, правда ведь?
— Мне все равно, о чём вы говорите. Я просто хочу услышать твой смех, увидеть твоё лицо, Лотти.
Я молчу, крепче сжимая одеяло, предчувствуя новый приступ кашля, терзающего грудь. Не знаю, сколько времени Диего простоял у двери, но в конечном итоге до моего слуха доносится его дрожащий выдох и тихий щелчок закрывающейся двери, после чего кашель вырывается из меня.
Руки судорожно шарят по простыне в поисках коробки с салфетками, ставшей за последние дни моим постоянным спутником. Прижимаю одну салфетку ко рту, пытаясь унять клокочущий звук, раздирающий легкие болезненным жаром. С трудом приподнимаюсь, выбираясь из-под одеяла, и смотрю на салфетку.
Кровь.
Тело пробивает мелкая дрожь, но я, собрав последние силы, медленно прячу окровавленную салфетку в ящик прикроватной тумбочки.
Это было не в первый раз.
Беру в руки телефон и просматриваю сообщения от Авроры. Фотографии мастерской, которую арендовали для неё Капо Фамильи и его жена.
Мы разговариваем каждый день, и она объясняет свой побег необходимостью передышки от пережитого. Мы обе старательно избегаем упоминания о видео, запечатлевшем её и Лео Пироса. Она для меня по-прежнему подруга, сестра, и я не хотела обсуждать это. Как и она не хотела говорить об этом, это читалось в её взгляде, когда мы разговаривали по видеозвонку.
Единственным утешением было осознание, что Сайлас рядом с ней. Благодаря этому я чувствовала гораздо большее спокойствие за Аврору.
В списке сообщений было ещё и от Массимо. Много. Он писал на протяжении всего дня.
Массимо: Доброе утро, мой дорогой призрак.
Спустя несколько минут.
Массимо: Похоже, прозвище обрело особую актуальность именно сейчас. Тебя нет рядом, но я словно ощущаю твоё присутствие.
Час спустя.
Массимо: Как твоё самочувствие сегодня? Надеюсь, ты получила мой подарок.
Брови невольно нахмурились.
Я огляделась по сторонам, понимая, что подарок, скорее всего, находится на первом этаже. Но, вопреки ожиданиям, взгляд упал на рабочий стол.
Гортензии. Большой букет гортензий лежал на поверхности рабочего стола. Вероятно, Диего принёс их, а я заметила это только сейчас.
Прекрасные гортензии.
Взгляд снова вернулся к телефону. Сообщения приходили с неумолимой регулярностью, раз в час. Без единого пропуска.
Массимо: Отправлен на задание.
Появилась наводка по Марио. Он может скрываться у одного из солдат.
Как ты?
Ответь, как только увидишь, пожалуйста.
Человек, который, казалось, ненавидел слово «пожалуйста», написал его.
Массимо: Разговаривал с Джеммой и Савио. Они сказали, что ты спишь весь день и им тоже не отвечаешь.
Напиши что-нибудь.
Одно слово.
Или точку.
Что угодно.
Я знаю, что ты окружена заботой Диего и матери, но мне просто нужно знать, как ты.
Карлотта, игнорировать мои сообщения не слишком вежливо.
Уголки губ приподнялись в лёгкой улыбке от крайнего сообщения.
Карлотта: Я проснулась лишь сейчас.
Меня кормят тортом, представляешь?
Все хорошо, правда.
Ложь. Горькая, липкая ложь, застрявшая в горле.
Я кладу телефон на прикроватную тумбочку, звук удара эхом отдаётся в тишине комнаты, и устремляю взгляд в стену. Комната погружена в полумрак, шторы плотно задернуты.
Прежде я всегда распахивала окна навстречу солнцу, жадно ловя каждый луч, но теперь даже его робкий свет обжигает, причиняя нестерпимую боль глазам. Впрочем, и солнца больше не было. Бледный лунный свет, проникает в комнату сквозь неплотно задёрнутые шторы.
Каждое движение, приближающее меня к краю кровати, даётся с мучительным трудом. Конечности, скованные долгим покоем, словно налиты свинцом. Судорожно сжимая простыни, ища в них опору, я пытаюсь подняться.
Первая попытка оказывается тщетной, и я обессиленно падаю обратно, чувствуя глухую боль в ногах.
Без резких движений. Осторожно. И вот, я стою, все ещё цепляясь за простыни. Медленно, шаг за шагом, я двигаюсь к двери, перехватывая руками то спинку стула, то край стола, пока, наконец, не достигаю цели.
Это путешествие по комнате кажется бесконечным.
Едва открыв дверь, я уловила шум телевизора и узнала голос Тони, рассуждавшей о чём-то. Голоса мамы и Диего не было слышно. Вероятно, они сидели рядом, и Тони, как могла, отвлекала их.
Глаза со страхом смотрели на лестницу. Боль в ногах настойчиво твердила, что ступеньки сейчас совершенно не то, что им нужно, но я все же потянулась к перилам.
Я не могла сейчас находиться в комнате, пропахшей лекарствами.
Первая ступенька, и я выдохнула, сжимая деревянные перила до побеления костяшек.
Вторая ступенька, и я почувствовала пульсацию в икрах. Кровь, наконец, прилила к конечностям.
На третьей стало немного легче.
На четвёртой я услышала шаги, и мгновение спустя мой любимый брат подхватил меня на руки и стремительно спустил вниз, к дивану, где расположилась вся семья.
У меня навернулись слезы, когда я увидела маму, такую печальную, смотрящую на меня с бесконечной грустью. Она протягивала мне тарелку с огромным куском торта. Сидя, прижавшись к Диего и медленно поедая торт, я тихо плакала.
Никто ничего не говорил. Сейчас это казалось излишним. Мы вчетвером. Вместе. Смотрим фильм и едим торт. Все такие печальные, все такие уставшие, но все же вместе.
***
В голове настойчиво пульсировала одна-единственная мысль: сегодня утром, покидая дом в окружении семьи, я заметила машину Массимо, а в ней – его самого, неотрывно наблюдавшего за тем, как мы рассаживаемся по местам.
В течение всей дороги до клиники его образ стоял перед глазами, словно навязчивое видение. Даже в стерильной палате, наполненной запахом лекарств и безысходности, мои мысли были всецело поглощены им.
Слова врача, произносимые словно издалека, не достигали моего сознания; до меня доносились лишь их отголоски, отражённые тревогой в лицах мамы и Диего. И этого было достаточно, чтобы понять.
На обратном пути, пока мы шли к парковке, я вновь думала о Массимо. И сейчас, возвращаясь домой, я по-прежнему тону в пучине этих мыслей.
Наверное, я всегда думаю о нем. Но сегодня – особенно остро.
Обычно вид из окна автомобиля, с его пёстрым калейдоскопом огней, был полон красок: мириады горящих вывесок, яркие подсветки. Бесконечный поток людей, каждый из которых погружен в свои заботы, кто-то веселится, кто-то смеётся.
Но сейчас, смотря в окно, я видела лишь тусклую, безжизненную палитру. То, что прежде искрилось красками, стало серым. И эта серость, словно ядовитый туман, проникла в память, отравила воспоминания. Насколько темны глаза Массимо? Как давно я смотрела в них, не отводя взгляда?
Взгляд медленно скользит по затылкам мамы и Диего. Сжатые до побеления пальцы брата на руле. Тяжёлое, прерывистое дыхание и приглушённые всхлипы мамы. Они оба дрожат. Маму трясёт особенно сильно, словно в лихорадке.
Я машинально постукивала пальцами по колену, но, посмотрев вниз, осознала, что и я дрожу.
И кажется, я не дышу. Или это лишь болезненное ощущение?
В ушах стоит шум, переходящий в мучительный звон. Он то становится невыносимо сильным, затмевая всё, то слабеет, позволяя расслышать обрывки разговора мамы и брата:
— Мне больше нравится этот врач, Диего. Мистер Уол...
— Аллегро его особо рекомендовал.
— Как долго будет длиться подготовка?
— Мы обсудим это дома. С Тони. И я думаю, нам стоит рассказать Джемме.
— Да... — звон в ушах усиливается настолько, что я жмурюсь и трясу головой, пытаясь остановить это. — Подготовка к трансплантации, наверно, займёт много времени. Я забыла спросить об этом у врача.
— Я позвоню ему. Не переживай, мама.
— Воздух, — шепчу я, словно голос мой затерялся в ватной пустоте.
Почему я не слышу собственного голоса?
— Воздух...
Невидимые тиски сжимают грудь, и я, повинуясь инстинкту, судорожно нажимаю кнопку. Стекло послушно опускается, но желанная прохлада ветра не приносит облегчения.
Лишь ощущение безысходности накрывает с головой.
— Воздух, — рука отчаянно хлопает по грудной клетке в тщетной попытке вдохнуть, и тело слегка качается в такт остановившейся перед светофором машине. — Мне...
Пытаюсь жадно вдохнуть через рот, но вместо этого вырывается лишь жалкое кряхтение, мгновенно поглощённое разговором мамы и Диего.
— Нужен... воздух.
Я не слышу своего голоса. Он настолько тихий? Я вообще говорю?
— Я... мне нужен воздух.
Я говорю в своей голове? Почему слышу их голоса, но не свой?
Воздух...
Мне необходим воздух. Отчаянно необходим.
Рывком распахиваю дверь, с силой, что меня же и изумляет, и выбегаю наружу, жадно глотая драгоценный воздух.
— Карлотта!
Вздрагиваю всем телом и инстинктивно выставляю руку вперёд, пытаясь защититься. Ледяной страх пульсирует в венах, когда вижу в дюйме от себя взревевшую тормозами машину.
— П-простите. Простите, — шепчу я, но мой голос тонет в оглушительном сигнале. — Простите!
— Ты с ума сошла?! Идиотка! — гремит разъярённый голос из автомобиля.
— Карлотта!
Озираюсь, с ужасом осознавая, как далеко я отошла от машины брата. Меня бьёт крупная дрожь, я пытаюсь взять себя в руки, но тело не слушается.
— Простите... мне нужен воздух, — бессвязно пробормотала я, и голос мой дрогнул. В следующее мгновение, увидев краем глаза остановившуюся рядом машину, я вскрикнула от испуга и отпрянула в сторону.
Мир вокруг взорвался какофонией звуков: оглушительные автомобильные сигналы сливались с криками.
Волна паники захлестнула меня, лишая остатков самообладания. Каждый звук казался оглушительным, каждая тень – угрожающей. Я чувствовала себя загнанным в угол зверем, готовым броситься в любую сторону, лишь бы избежать надвигающейся опасности. Ноги подкашивались, и я, шатаясь, двинулась вдоль тротуара, стремясь убежать как можно дальше.
Крик Диего, отчаянный вопль мамы, хор голосов.
Ноги, словно одержимые, продолжали нести вперёд, подгоняемые внезапным, обжигающим выбросом адреналина. Время потеряло значение. Сознание зияло пустотой.
«Трансплантация сердца...»
«Инфекция стремительно поражает лёгкие...»
Ритмичный стук кед по асфальту, был единственным звуком, прорывающимся сквозь пелену паники, в то время как я пронеслась мимо безучастных лиц.
Остановиться я смогла лишь тогда, когда ноги отказались служить. Опустилась на холодный тротуар, прислонившись спиной к шершавой стене здания.
Дыхание оставалось прерывистым и поверхностным, словно я только что вынырнула из ледяной воды. В глазах мутнело, а в висках продолжал пульсировать навязчивый звон, усиленный физическим перенапряжением. Голова кружилась, и казалось, что мир вокруг вращается с непостижимой скоростью.
Перевела взгляд на свои дрожащие руки, рассматривая бледные пальцы, с силой вцепившиеся в ткань джинсов.
Я всегда ощущала себя хрупкой, болезненной, но сейчас, в этот момент отчаяния, физическая слабость ощущалась особенно остро. Осознание собственной уязвимости пронзило сознание, как ледяная игла.
Попыталась взять себя в руки, сфокусироваться на чем-то конкретном, но мысли отражали лишь хаотичные картины происходящего: встревоженные лица родных, яркие вспышки фар, испуганные взгляды прохожих.
И лишь теперь до меня доходит весь ужас содеянного. Незнакомые улицы – где я? Пальцы в отчаянии шарят по карманам в тщетной попытке найти телефон. Его нет. Горький стон вырывается из груди.
О чём я только думала? Что со мной не так?
Бесконечные блуждания по городским лабиринтам кажутся нескончаемыми, как и этот оглушающий шум в ушах.
Паника постепенно отступала, уступая место холодному отчаянию. Я осознавала, что нахожусь в незнакомом районе, совершенно одна и без средств связи. Близость сумерек усиливала чувство беспомощности. Сердце сжималось от мысли о том, что переживают сейчас мама и Диего. Осознание собственной безответственности обрушилось на меня тяжёлым грузом.
Собрав остатки сил, я поднялась и, опираясь о стену, двинулась вдоль улицы в поисках хоть какого-то ориентира. В памяти всплывали отдельные образы: вывеска магазина с яркими неоновыми буквами, высокий офисный центр с панорамным остеклением. Я судорожно пыталась сопоставить эти обрывки воспоминаний с окружающим пейзажем, надеясь определить направление.
Безуспешно пройдя несколько кварталов, я почувствовала, как силы покидают меня окончательно. Острая боль в груди настойчиво напоминала о моем состоянии. Необходимость в лекарствах становилась все более острой.
Внезапно, сквозь шум в ушах, я услышала знакомый голос.
— Карлотта?
Инстинктивно вздрогнув, я подняла голову и увидела Алессио. Тревога исказила его обычно безмятежное лицо.
В этот момент меня захлестнула волна облегчения.
Но он был не один. Плечом к плечу с ним застыли две фигуры. Их напряжённые позы и угрюмые взгляды словно пригвоздили меня к месту, парализовав.
Алессио, обменявшись с ними несколькими отрывистыми фразами, поспешил ко мне, с неподдельным беспокойством оглядывая с головы до ног.
— Черт, да ты выглядишь хреново, — проговорил он, приобнимая за плечи.
— Последствия долгого бега, — прохрипела я в ответ.
— Не думаю, что дело в этом. Что ты вообще здесь делаешь? Одна.
— Я...вроде как сбежала от брата и мамы.
— Блять, — пробормотал Алессио, растирая ладонью мое плечо, словно пытаясь вернуть хоть немного тепла. — Это что, новая мода? Сбегать? Спасибо хоть, что не из города, как Аврора.
— Я осознаю, что ужасно поступила. Искренне осознаю, — произношу я, прерывисто вздыхая и робко прислоняясь к его плечу.
— Хорошо, оставим это. Пока. Черт возьми, — он на мгновение прикрывает глаза, а затем устремляет взгляд в ту сторону, где только что стоял. — Мне необходимо кое-что забрать, хорошо? После этого я отвезу тебя домой. Это займёт совсем немного времени.
— Что ты здесь... — я с отвращением оглядываю обветшалые фасады зданий, в воздухе ощущается неприятный, гнетущий запах. В том месте, где он стоял, рядом располагается частный дом, откуда доносится шум музыки и приглушённые голоса людей. — делаешь в этом месте?
— Тебе лучше не знать, Лотти.
Я испускаю дрожащий вздох.
— Пойдём. Это быстро, — Алессио бережно поддерживает меня, и мы идём вперёд. — Я держу тебя. Держу крепко.
В ответ лишь вяло киваю, не находя в себе сил для большего.
Тропинка, заросшая сорной травой, петляет среди шатающихся фигур. Внутренность дома ничуть не лучше его фасада: обои отслаиваются у потолка, покрытые зловещими пятнами. Грязный пол усеян разбросанными вещами, пустыми бутылками, и зрелищем, природу которого я предпочла бы не определять.
Людей внутри немного, но их взгляды, скользящие по мне, ничем не отличаются от тех, что прожигали меня взглядами на улице.
— Алессио, — мой пальцы сжимают ткань его толстовки. — Что тебе нужно в этом месте?
Его губы сжимаются в тонкую линию, но он хранит молчание.
Алессио провёл меня мимо нескольких комнат, в каждой из которых царила своя, отдельная форма упадка. В одной полуголые люди танцевали под оглушительную музыку, их глаза застекленели. В другой – группа мужчин, скорчившись на полу, что-то неразборчиво бормотали.
Мы остановились перед дверью в самом конце коридора. Алессио постучал. Тишина. Он постучал снова, настойчивее. Из-за двери донёсся приглушённый голос: «Заходи уже».
Он распахнул дверь, впуская меня внутрь. Комната оказалась на удивление чистой и опрятной. За столом, заваленным бумагами, сидел мужчина средних лет, его лицо было испещрено шрамами. Взгляд его тёмных глаз был холоден и немигающ.
— Маленький Фальконе, — с ядовитой улыбкой произнёс мужчина, его голос был низким и хриплым. — О, а это кто с тобой? Что-то новенькое.
— Какая разница? Я пришёл за своим. Деньги отдал, — быстро ответил Алессио, слегка подталкивая меня к себе за спину.
Я чувствовала себя загнанной в ловушку.
— Забери, что тебе нужно, и уходи. И забери её с собой. Принцессам места здесь нет, — процедил мужчина, не отрывая взгляда от моего лица. Я покрылась холодным потом.
Алессио кивнул и направился к шкафу в углу комнаты.
Этот взгляд...
Опасность. Обжигающая.
Второй раз в жизни она сдавливает горло ледяной хваткой. Первый – в тринадцать, когда мир вдруг ощетинился иглами.
— Что-то ты неважно выглядишь, — тягуче, почти нараспев, произнёс он, вкладывая в слова скрытый смысл. — На порошке или на таблетках? Или без разницы? — внезапно он громко засмеялся, отчего я вздрогнула. — Это он для тебя купил?
— Что? — пискнула я, судорожно озираясь. Паника плела вокруг кокон.
— Не разговаривай с ней, — прозвучал грубый, предостерегающий рык Алессио.
Он все ещё рылся в шкафу. Впрочем, я уже знала, что он ищет. Наркотики. Алессио пришел сюда за наркотиками?
Это плохо. Нет, это ужасно.
Как же...
— Считаешь, что я не вижу, как она дрожит? Или то, что она почти синего цвета? У неё ломка, — мужчина не обратил внимания на предупреждение Алессио. Его глаза, казалось, проникали сквозь меня, обнажая каждый страх. — Неужели тебе нравится возиться с дохлятиной?
— Закрой свой гребаный рот! Не забывай кто я, — Алессио обернулся, его лицо исказилось от гнева.
Мои ноги стали ватными. Дыхание участилось, приобретая свистящий оттенок. Я чувствовала, как сознание ускользает. Воздуха катастрофически не хватало. Я задыхалась.
— Ей хуже и хуже.
Алессио мгновенно оказался рядом со мной, его взгляд был полон ужаса.
Воздух обжигал лёгкие, но его все равно было недостаточно. Перед глазами все плыло, плясали чёрные точки. Алессио что-то кричал, но я не слышала слов. Только оглушительный шум в голове и боль.
Земля уходила из-под ног, и я почувствовала, как падаю в бездну. В последний момент чьи-то сильные руки подхватили меня, не давая рухнуть на пол.
Собрав последние силы, я попыталась вдохнуть, вдохнуть полной грудью этот проклятый, такой желанный воздух. Но вместо этого раздался лишь хрип, а затем – полная, всепоглощающая тишина.