Глава 10: Письма в никуда
После её отъезда жизнь Марка словно выцвела. Всё, что раньше казалось живым и тёплым, потеряло краски. Утро начиналось одинаково: будильник, душ, кофе — безвкусный, как и каждый новый день. Он надевал рубашку, завязывал галстук, выходил на улицу и чувствовал, как город дышит в своём ритме, но уже без него.
Работа превратилась в последовательность задач, которые он решал, не задумываясь. Он отвечал на звонки, приходил на встречи, что-то записывал, но всё это не имело ни вкуса, ни запаха. Коллеги шутили, он кивал, изредка даже смеялся, но в этих звуках не было души.
Он стал мастером притворства — идеальный образ человека, у которого всё в порядке. Только вечерами, когда двери закрывались за его спиной, и он оставался один в своей квартире, всё притворство осыпалось, как пыль с окна в солнечный день.
И тогда он писал.
Сначала — яростно, лихорадочно, будто слова могли вернуть её обратно:
«Мира, как ты могла уйти? Почему я не был для тебя достаточным? Почему твои мечты оказались сильнее нас? Я винил себя, потом — тебя, потом снова себя. Я не знаю, где правда. Всё, что знаю — мне тебя не хватает».
Он писал от руки, на сероватых листах, потом переключился на ноутбук. Письма заполняли всё — черновики почты, блокноты, обрывки бумаги. Иногда он просыпался среди ночи и, наощупь найдя ручку, начинал очередное письмо на обороте счета за электричество. Как будто, если он скажет ей всё, что чувствует, станет легче. Но легче не становилось.
Со временем ярость угасла. Письма стали другими.
«Помнишь, как мы шли по мосту, и ты рассказывала о городах, в которых мечтала побывать? А я смотрел на тебя и понимал, что ты уже была моим целым миром. Ты говорила: "Я не умею оставаться". А я тогда подумал, что, может быть, мне стоит научиться отпускать».
Он писал ей о простых вещах — о новых книгах, которые прочитал, о фильмах, которые посмотрел бы с ней. Иногда даже просто описывал свой день:
«Сегодня было холодно. Пил кофе на углу — тот самый, где ты однажды забыла перчатку. Всё ещё ищу её в ящике, когда мерзнут руки. Знаю, глупо».
Прошло несколько месяцев. Осень вернулась, и листья снова стали золотыми. Город будто бы вернулся в тот момент, когда они впервые встретились. Марк шёл по тем же дорожкам парка, слышал тот же скрип колеса обозрения. Всё было, как тогда, только теперь он был один. Пустота рядом с ним ощущалась физически — как тень, идущая всегда чуть позади.
Он видел прохожих, всматривался в лица. Один раз сердце забилось быстрее: рыжеватые волосы, знакомая походка. Он ускорил шаг, почти побежал. Но когда она обернулась — это была не она. И всё же он поблагодарил эту случайную девушку — за короткий миг надежды.
Письма Марка стали тише, зрелее, как будто он начал вести дневник, который никогда не будет прочитан.
«Я получил повышение. Почему-то первой мыслью было: надо бы рассказать тебе. Странно, правда? Ты всегда знала, как похвалить так, чтобы мне этого было достаточно на неделю».
«Сегодня шёл дождь. Я стоял у того самого кафе, где мы однажды укрывались. Всё было мокрым, пахло асфальтом и осенью. Внезапно вспомнил, как ты говорила про Париж. Я надеюсь, ты там. Надеюсь, ты счастлива. Если да — значит, я всё сделал правильно».
Он никогда не нажимал «Отправить». Ни одного письма. Они жили своей жизнью — в цифровой папке с нейтральным названием "Черновики" и в ящике стола, где лежали аккуратно сложенные листы, некоторые испачканы кофе, некоторые — помяты в приступах бессилия.
Иногда он задавался вопросом: а если бы он всё же отправил одно из них? Хотя бы одно. Что бы она ответила? Улыбнулась бы? Расплакалась? Или просто промолчала? Но ответы так и оставались фантазией. Его письма не были для неё. Они были для него. Способом удержать её часть в себе.
И, может быть, однажды, когда он откроет ящик, достанет письмо и — впервые за всё это время — напишет что-то без слёз, он поймёт, что уже идёт дальше. Пока же он просто продолжал писать. Потому что в этих письмах она была рядом. Жива, реальна, любимая.