Портрет Дориана Грея

– И за­чем вы мне твер­ди­те, что ре­ши­ли стать луч­ше? – го­во­рил лорд Ген­ри, оку­ная бе­лые паль­цы в мед­ную ча­шу с ро­зо­вой во­дой. – Вы и так до­ста­точ­но хо­ро­ши. По­жа­луй­ста, не ме­няй­тесь.
До­ри­ан по­ка­чал го­ло­вой.
– Нет, Гар­ри, у ме­ня на со­ве­сти слиш­ком мно­го тяж­ких гре­хов. Я ре­шил не гре­шить боль­ше. И вче­ра уже на­чал тво­рить доб­рые де­ла.
– А где же это вы бы­ли вче­ра?
– В де­ревне, Гар­ри. По­ехал ту­да один и оста­но­вил­ся в ма­лень­кой хар­чевне.

– Ми­лый друг, в де­ревне вся­кий мо­жет быть пра­вед­ни­ком, – с улыб­кой за­ме­тил лорд Ген­ри. – Там нет ни­ка­ких со­блаз­нов. По этой-то при­чине лю­дей, жи­ву­щих за го­ро­дом, не кос­ну­лась ци­ви­ли­за­ция. Да, да, при­об­щить­ся к ци­ви­ли­за­ции – де­ло весь­ма нелег­кое. Для это­го есть два пу­ти: куль­ту­ра или так на­зы­ва­е­мый раз­врат. А де­ре­вен­ским жи­те­лям то и дру­гое недо­ступ­но. Вот они и за­кос­не­ли в доб­ро­де­те­ли.
– Куль­ту­ра и раз­врат, – по­вто­рил До­ри­ан. – Я при­об­щил­ся к то­му и дру­го­му, и те­перь мне тя­же­ло ду­мать, что они мо­гут со­пут­ство­вать друг дру­гу. У ме­ня но­вый иде­ал, Гар­ри. Я ре­шил стать дру­гим че­ло­ве­ком. И чув­ствую, что уже пе­ре­ме­нил­ся.
– А вы еще не рас­ска­за­ли мне, ка­кое это доб­рое де­ло со­вер­ши­ли. Или, ка­жет­ся, вы го­во­ри­ли да­же о несколь­ких? – спро­сил лорд Ген­ри, по­ло­жив се­бе на та­рел­ку крас­ную пи­ра­мид­ку очи­щен­ной клуб­ни­ки и по­сы­пая ее са­ха­ром.
– Это­го я ни­ко­му рас­ска­зы­вать не стал бы, а вам рас­ска­жу. Я по­ща­дил жен­щи­ну, Гар­ри. Та­кое за­яв­ле­ние мо­жет по­ка­зать­ся тще­слав­ным хва­стов­ством, но вы ме­ня пой­ме­те. Она очень хо­ро­ша со­бой и уди­ви­тель­но на­по­ми­на­ет Си­би­лу Вэйн. Долж­но быть, этим она вна­ча­ле и при­влек­ла ме­ня. Пом­ни­те Си­би­лу, Гар­ри? Ка­ким да­ле­ким ка­жет­ся то вре­мя!.. Так вот… Гет­ти, ко­неч­но, не на­ше­го кру­га. Про­стая де­ре­вен­ская де­вуш­ка. Но я ее ис­кренне по­лю­бил. Да, я убеж­ден, что это бы­ла лю­бовь. Весь май – чу­дес­ный май был в этом го­ду! – я ез­дил к ней два-три ра­за в неде­лю. Вче­ра она встре­ти­ла ме­ня в са­ду. Цве­ты яб­ло­ни па­да­ли ей на во­ло­сы, и она сме­я­лась… Мы долж­ны бы­ли уехать вме­сте се­год­ня на рас­све­те. Но вдруг я ре­шил оста­вить ее та­кой же пре­крас­ной и чи­стой, ка­кой встре­тил ее…
– Долж­но быть, но­виз­на это­го чув­ства до­ста­ви­ла вам ис­тин­ное на­сла­жде­ние, До­ри­ан? – пе­ре­бил лорд Ген­ри. – А ва­шу идил­лию я мо­гу до­ска­зать за вас. Вы да­ли ей доб­рый со­вет и раз­би­ли ее серд­це. Так вы на­ча­ли свою пра­вед­ную жизнь.
– Гар­ри, как вам не стыд­но го­во­рить та­кие ве­щи! Серд­це Гет­ти во­все не раз­би­то. Ко­неч­но, она по­пла­ка­ла и все та­кое. Но за­то она не обес­че­ще­на. Она мо­жет жить, как Пер­ди­та, в сво­ем са­ду сре­ди мя­ты и зла­то­цве­та.
– И пла­кать о невер­ном Фло­ри­зе­ле, – до­кон­чил лорд Ген­ри, со сме­хом от­ки­ды­ва­ясь на спин­ку сту­ла. – Ми­лый мой, как мно­го еще в вас пре­за­бав­ной дет­ской на­ив­но­сти! Вы ду­ма­е­те, эта де­вуш­ка те­перь смо­жет удо­вле­тво­рить­ся лю­бо­вью че­ло­ве­ка ее сре­ды? Вы­да­дут ее за­муж за гру­би­я­на-воз­чи­ка или кре­стьян­ско­го пар­ня. А зна­ком­ство с ва­ми и лю­бовь к вам сде­ла­ли свое де­ло: она бу­дет пре­зи­рать му­жа и чув­ство­вать се­бя несчаст­ной. Не мо­гу ска­зать, что­бы ва­ше ве­ли­кое са­мо­от­ре­че­ние бы­ло боль­шой мо­раль­ной по­бе­дой. Да­же для на­ча­ла это сла­бо. Кро­ме то­го, по­чем вы зна­е­те, – мо­жет быть, ва­ша Гет­ти пла­ва­ет сей­час, как Офе­лия, где-ни­будь сре­ди кув­ши­нок в пру­ду, оза­рен­ном звезд­ным си­я­ни­ем?
– Пе­ре­стань­те, Гар­ри, это невы­но­си­мо! То вы все пре­вра­ща­е­те в шут­ку, то при­ду­мы­ва­е­те са­мые ужас­ные тра­ге­дии! Мне жаль, что я вам все рас­ска­зал. И что бы вы ни го­во­ри­ли, я знаю, что по­сту­пил пра­виль­но. Бед­ная Гет­ти! Се­год­ня утром, ко­гда я про­ез­жал вер­хом ми­мо их фер­мы, я ви­дел в окне ее ли­чи­ко, бе­лое, как цве­ты жас­ми­на… Не бу­дем боль­ше го­во­рить об этом. И не пы­тай­тесь ме­ня убе­дить, что мое пер­вое за столь­ко лет доб­рое де­ло, пер­вый са­мо­от­вер­жен­ный по­сту­пок на са­мом де­ле чуть ли не пре­ступ­ле­ние. Я хо­чу стать луч­ше. И ста­ну… Ну, до­воль­но об этом. Рас­ска­жи­те мне о се­бе. Что слыш­но в Лон­доне? Я дав­но не был в клу­бе.
– Лю­ди все еще тол­ку­ют об ис­чез­но­ве­нии Бэ­зи­ла.
– А я ду­мал, что им это уже на­ску­чи­ло, – бро­сил До­ри­ан, ед­ва за­мет­но на­хму­рив бро­ви и на­ли­вая се­бе ви­на.
– Что вы, мой ми­лый! Об этом го­во­рят все­го толь­ко пол­то­ра ме­ся­ца, а об­ще­ству на­ше­му труд­но ме­нять те­му ча­ще, чем раз в три ме­ся­ца, – на та­кое ум­ствен­ное уси­лие оно не спо­соб­но. Прав­да, в этом се­зоне ему очень по­вез­ло. Столь­ко со­бы­тий – мой раз­вод, са­мо­убий­ство Ала­на Кэм­п­бе­ла, а те­перь еще за­га­доч­ное ис­чез­но­ве­ние ху­дож­ни­ка! В Скот­ланд-яр­де все еще ду­ма­ют, что че­ло­век в се­ром паль­то, уехав­ший де­вя­то­го но­яб­ря в Па­риж две­на­дца­ти­ча­со­вым по­ез­дом, был бед­ня­га Бэ­зил, а фран­цуз­ская по­ли­ция утвер­жда­ет, что Бэ­зил во­все и не при­ез­жал в Па­риж. На­вер­ное, че­рез неде­лю-дру­гую мы услы­шим, что его ви­де­ли в Сан-Фран­цис­ко. Стран­ное де­ло – как толь­ко кто-ни­будь бес­след­но ис­че­за­ет, тот­час раз­но­сит­ся слух, что его ви­де­ли в Сан-Фран­цис­ко! За­ме­ча­тель­ный го­род, долж­но быть, этот Сан-Фран­цис­ко, и об­ла­да­ет, на­вер­ное, все­ми пре­иму­ще­ства­ми то­го све­та!
– А вы как ду­ма­е­те, Гар­ри, ку­да мог де­вать­ся Бэ­зил? – спро­сил До­ри­ан, под­ни­мая ста­кан с бур­гунд­ским и рас­смат­ри­вая ви­но на свет. Он сам удив­лял­ся спо­кой­ствию, с ко­то­рым го­во­рил об этом.
– По­ня­тия не имею. Ес­ли Бэ­зи­лу угод­но скры­вать­ся, – это его де­ло. Ес­ли он умер, я не хо­чу о нем вспо­ми­нать. Смерть – то един­ствен­ное, о чем я ду­маю с ужа­сом. Она мне нена­вист­на.
– По­че­му же? – ле­ни­во спро­сил млад­ший из со­бе­сед­ни­ков.
– А по­то­му, – лорд Ген­ри под­нес к но­су зо­ло­че­ный фла­кон­чик с ук­су­сом, – что в на­ше вре­мя че­ло­век все мо­жет пе­ре­жить, кро­ме нее. Есть толь­ко два яв­ле­ния, ко­то­рые и в на­шем, де­вят­на­дца­том, ве­ке еще оста­ют­ся необъ­яс­ни­мы­ми и ни­чем не оправ­дан­ны­ми: смерть и пош­лость… Да­вай­те пе­рей­дем пить ко­фе в кон­церт­ный зал, – хо­ро­шо, До­ри­ан? Я хо­чу, что­бы вы мне по­иг­ра­ли Шо­пе­на. Тот че­ло­век, с ко­то­рым убе­жа­ла моя же­на, чу­дес­но иг­рал Шо­пе­на. Бед­ная Вик­то­рия! Я был к ней очень при­вя­зан, и без нее в до­ме так пу­сто. Ра­зу­ме­ет­ся, се­мей­ная жизнь толь­ко при­выч­ка, сквер­ная при­выч­ка. Но ведь да­же с са­мы­ми дур­ны­ми при­выч­ка­ми труд­но бы­ва­ет рас­стать­ся. По­жа­луй, труд­нее все­го имен­но с дур­ны­ми. Они – та­кая су­ще­ствен­ная часть на­ше­го «я».
До­ри­ан, ни­че­го не от­ве­чая, встал из-за сто­ла и, прой­дя в со­сед­нюю ком­на­ту, сел за ро­яль. Паль­цы его за­бе­га­ли по чер­ным и бе­лым кла­ви­шам. Но ко­гда по­да­ли ко­фе, он пе­ре­стал иг­рать и, гля­дя на лор­да Ген­ри, спро­сил:
– Гар­ри, а вам не при­хо­ди­ло в го­ло­ву, что Бэ­зи­ла мог­ли убить?
Лорд Ген­ри зев­нул.
– Бэ­зил очень из­ве­стен и но­сит де­ше­вые ча­сы. За­чем же бы­ло бы его уби­вать? И вра­гов у него нет, по­то­му что не та­кой уж он вы­да­ю­щий­ся че­ло­век. Ко­неч­но, он очень та­лант­ли­вый ху­дож­ник, но мож­но пи­сать, как Ве­лас­кес, и при этом быть скуч­ней­шим ма­лым. Бэ­зил, чест­но го­во­ря, все­гда был скуч­но­ват. Толь­ко раз он ме­ня за­ин­те­ре­со­вал – это бы­ло мно­го лет на­зад, ко­гда он при­знал­ся мне, что безум­но вас обо­жа­ет и что вы вдох­нов­ля­е­те его, да­е­те ему сти­мул к твор­че­ству.
– Я очень лю­бил Бэ­зи­ла, – с гру­стью ска­зал До­ри­ан. – Зна­чит, ни­кто не пред­по­ла­га­ет, что он убит?
– В неко­то­рых га­зе­тах та­кое пред­по­ло­же­ние вы­ска­зы­ва­лось. А я в это не ве­рю. В Па­ри­же, прав­да, есть весь­ма по­до­зри­тель­ные ме­ста, но Бэ­зил не та­кой че­ло­век, что­бы ту­да хо­дить. Он со­всем не лю­бо­зна­те­лен, это его глав­ный недо­ста­ток.
– А что бы вы ска­за­ли, Гар­ри, ес­ли бы я при­знал­ся вам, что это я убил Бэ­зи­ла?
Го­во­ря это, До­ри­ан с при­сталь­ным вни­ма­ни­ем на­блю­дал за ли­цом лор­да Ген­ри.
– Ска­зал бы, что вы, мой друг, пы­та­е­тесь вы­сту­пить не в сво­ей ро­ли. Вся­кое пре­ступ­ле­ние вуль­гар­но, точ­но так же, как вся­кая вуль­гар­ность – пре­ступ­ле­ние. И вы, До­ри­ан, не спо­соб­ны со­вер­шить убий­ство. Из­ви­ни­те, ес­ли я та­ким утвер­жде­ни­ем за­дел ва­ше са­мо­лю­бие, но, ей-бо­гу, я прав. Пре­ступ­ни­ки – все­гда лю­ди низ­ших клас­сов. И я их ни­чуть не осуж­даю. Мне ка­жет­ся, для них пре­ступ­ле­ние – то же, что для нас ис­кус­ство: про­сто-на­про­сто сред­ство, до­став­ля­ю­щее силь­ные ощу­ще­ния.
– Сред­ство, до­став­ля­ю­щее силь­ные ощу­ще­ния? Зна­чит, по-ва­ше­му, че­ло­век, раз со­вер­шив­ший убий­ство, спо­со­бен сде­лать это опять? Пол­но­те, Гар­ри!
– О, удо­воль­ствие мож­но на­хо­дить во всем, что вхо­дит в при­выч­ку, – со сме­хом ото­звал­ся лорд Ген­ри. – Это один из глав­ных сек­ре­тов жиз­ни. Впро­чем, убий­ство – все­гда про­мах. Ни­ко­гда не сле­ду­ет де­лать то­го, о чем нель­зя по­бол­тать с лю­дь­ми по­сле обе­да… Ну, оста­вим в по­кое бед­ня­гу Бэ­зи­ла. Хо­те­лось бы ве­рить, что ко­нец его был так ро­ман­ти­чен, как вы пред­по­ла­га­е­те. Но мне не ве­рит­ся. Ско­рее все­го, он сва­лил­ся с ом­ни­бу­са в Се­ну, а кон­дук­тор скрыл это, что­бы не иметь непри­ят­но­стей. Да, да, я скло­нен ду­мать, что имен­но так и бы­ло. И ле­жит он те­перь под мут­но-зе­ле­ны­ми во­да­ми Се­ны, а над ним про­плы­ва­ют тя­же­лые бар­жи, и в во­ло­сах его за­пу­та­лись длин­ные во­до­рос­ли… Зна­е­те, До­ри­ан, вряд ли он мог еще мно­гое со­здать в жи­во­пи­си. Его ра­бо­ты за по­след­ние де­сять лет зна­чи­тель­но сла­бее пер­вых.
До­ри­ан в от­вет толь­ко вздох­нул, а лорд Ген­ри про­шел­ся из уг­ла в угол и стал гла­дить ред­ко­го яван­ско­го по­пу­гая, си­дев­ше­го на бам­бу­ко­вой жер­доч­ке. Как толь­ко его паль­цы кос­ну­лись спи­ны этой круп­ной пти­цы с се­ры­ми кры­лья­ми и ро­зо­вым хо­хол­ком и хво­стом, она опу­сти­ла бе­лые плен­ки смор­щен­ных век на чер­ные стек­лян­ные гла­за и за­ка­ча­лась взад и впе­ред.
– Да, – про­дол­жал лорд Ген­ри, обер­нув­шись к До­ри­а­ну и до­ста­вая из кар­ма­на пла­ток, – кар­ти­ны Бэ­зи­ла ста­ли мно­го ху­же. Че­го-то в них не хва­та­ет. Вид­но, Бэ­зил утра­тил свой иде­ал. По­ка вы с ним бы­ли так друж­ны, он был ве­ли­ким ху­дож­ни­ком. По­том это кон­чи­лось. Из-за че­го вы разо­шлись? Долж­но быть, он вам на­до­ел? Ес­ли да, то Бэ­зил, ве­ро­ят­но, не мог про­стить вам это­го – та­ко­вы уж все скуч­ные лю­ди. Кста­ти, что ста­лось с ва­шим чу­дес­ным порт­ре­том? Я, ка­жет­ся, не ви­дел его ни ра­зу с тех пор, как Бэ­зил его за­кон­чил… А, при­по­ми­наю, вы го­во­ри­ли мне несколь­ко лет на­зад, что от­пра­ви­ли его в Сел­би, и он не то за­те­рял­ся по до­ро­ге, не то его укра­ли. Что же, он так и не на­шел­ся? Ка­кая жа­лость! Это был на­сто­я­щий ше­девр. Пом­ню, мне очень хо­те­лось его ку­пить. И жаль, что я это­го не сде­лал. Порт­рет на­пи­сан в то вре­мя, ко­гда та­лант Бэ­зи­ла был в пол­ном рас­цве­те. Бо­лее позд­ние его кар­ти­ны уже пред­став­ля­ют со­бой ту лю­бо­пыт­ную смесь пло­хой ра­бо­ты и бла­гих на­ме­ре­ний, ко­то­рая у нас да­ет пра­во ху­дож­ни­ку счи­тать­ся ти­пич­ным пред­ста­ви­те­лем ан­глий­ско­го ис­кус­ства… А вы объ­яв­ля­ли в га­зе­тах о про­па­же? Это сле­до­ва­ло сде­лать.
– Не пом­ню уже, – от­ве­тил До­ри­ан, – Ве­ро­ят­но, объ­яв­лял. Ну, да бог с ним, с порт­ре­том! Он мне, в сущ­но­сти, ни­ко­гда не нра­вил­ся, и я жа­лею, что по­зи­ро­вал для него. Не люб­лю я вспо­ми­нать о нем. К че­му вы за­те­я­ли этот раз­го­вор? Зна­е­те, Гар­ри, при взгля­де на порт­рет мне все­гда вспо­ми­на­лись две строч­ки из ка­кой-то пье­сы – ка­жет­ся, из «Гам­ле­та»… По­стой­те, как же это?..

Слов­но об­раз пе­ча­ли,
Без­душ­ный тот лик…

Да, имен­но та­кое впе­чат­ле­ние он на ме­ня про­из­во­дил.
Лорд Ген­ри за­сме­ял­ся.
– Кто к жиз­ни под­хо­дит как ху­дож­ник, то­му мозг за­ме­ня­ет ду­шу, – ото­звал­ся он, са­дясь в крес­ло.
До­ри­ан от­ри­ца­тель­но по­тряс го­ло­вой и взял несколь­ко ти­хих ак­кор­дов на ро­я­ле.
Слов­но об­раз пе­ча­ли,
Без­душ­ный тот лик…
– по­вто­рил он.
Лорд Ген­ри, от­ки­нув­шись в крес­ле, смот­рел на него из-под по­лу­опу­щен­ных век.
– А меж­ду про­чим, До­ри­ан, – ска­зал он, по­мол­чав, – что поль­зы че­ло­ве­ку при­об­ре­сти весь мир, ес­ли он те­ря­ет… как даль­ше? Да: ес­ли он те­ря­ет соб­ствен­ную ду­шу?
Му­зы­ка рез­ко обо­рва­лась. До­ри­ан, вздрог­нув, уста­вил­ся на сво­е­го дру­га.
– По­че­му вы за­да­е­те мне та­кой во­прос, Гар­ри?
– Ми­лый мой. – Лорд Ген­ри удив­лен­но под­нял бро­ви. – Я спро­сил, по­то­му что на­де­ял­ся по­лу­чить от­вет, – толь­ко и все­го. В вос­кре­се­нье я про­хо­дил че­рез Парк, а там у Мра­мор­ной Ар­ки сто­я­ла куч­ка обо­рван­цев и слу­ша­ла ка­ко­го-то улич­но­го про­по­вед­ни­ка. В то вре­мя как я про­хо­дил ми­мо, он как раз вы­крик­нул эту фра­зу, и ме­ня вдруг по­ра­зи­ла ее дра­ма­тич­ность… В Лон­доне мож­но очень ча­сто на­блю­дать та­кие лю­бо­пыт­ные сцен­ки… Во­об­ра­зи­те – дожд­ли­вый вос­крес­ный день, жал­кая фи­гу­ра хри­сти­а­ни­на в ма­кин­то­ше, коль­цо блед­ных ис­пи­тых лиц под неров­ной кры­шей зон­тов, с ко­то­рых те­чет во­да, – и эта по­тря­са­ю­щая фра­за, бро­шен­ная в воз­дух, про­зву­чав­шая как прон­зи­тель­ный ис­те­ри­че­ский во­пль. Пра­во, это бы­ло в сво­ем ро­де ин­те­рес­но и весь­ма вну­ши­тель­но. Я хо­тел ска­зать это­му про­ро­ку, что ду­ша есть толь­ко у ис­кус­ства, а у че­ло­ве­ка ее нет. Но по­бо­ял­ся, что он ме­ня не пой­мет.
– Не го­во­ри­те так, Гар­ри! Ду­ша у че­ло­ве­ка есть, это нечто до ужа­са ре­аль­ное. Ее мож­но ку­пить, про­дать, про­ме­нять. Ее мож­но отра­вить или спа­сти. У каж­до­го из нас есть ду­ша. Я это знаю.
– Вы со­вер­шен­но в этом уве­ре­ны, До­ри­ан?
– Со­вер­шен­но уве­рен.
– Ну, в та­ком слу­чае это толь­ко ил­лю­зия. Как раз то­го, во что твер­до ве­ришь, в дей­стви­тель­но­сти не су­ще­ству­ет. Та­ко­ва фа­таль­ная участь ве­ры, и это­му же учит нас лю­бовь. Бо­же, ка­кой у вас се­рьез­ный и мрач­ный вид, До­ри­ан! Пол­но­те! Что нам за де­ло до суе­ве­рий на­ше­го ве­ка? Нет, мы боль­ше не ве­рим в су­ще­ство­ва­ние ду­ши. Сыг­рай­те мне, До­ри­ан! Сыг­рай­те ка­кой-ни­будь нок­тюрн и во вре­мя иг­ры рас­ска­жи­те ти­хонь­ко, как вы со­хра­ни­ли мо­ло­дость. Вы, вер­но, зна­е­те ка­кой-ни­будь сек­рет. Я стар­ше вас толь­ко на де­сять лет, а по­смот­ри­те, как я из­но­сил­ся, смор­щил­ся, по­жел­тел! Вы же по­и­стине оча­ро­ва­тель­ны, До­ри­ан. И се­год­ня бо­лее чем ко­гда-ли­бо. Гля­дя на вас, я вспо­ми­наю день на­шей пер­вой встре­чи. Вы бы­ли очень за­стен­чи­вый, но при этом до­воль­но дерз­кий и во­об­ще за­ме­ча­тель­ный юно­ша. С го­да­ми вы, ко­неч­но, пе­ре­ме­ни­лись, но внешне – ни­чуть. Хо­тел бы я узнать ваш сек­рет! Что­бы вер­нуть свою мо­ло­дость, я го­тов сде­лать все на све­те – толь­ко не за­ни­мать­ся гим­на­сти­кой, не вста­вать ра­но и не ве­сти доб­ро­де­тель­ный об­раз жиз­ни. Мо­ло­дость! Что мо­жет с ней срав­нить­ся? Как это глу­по – го­во­рить о «неопыт­ной и неве­же­ствен­ной юно­сти». Я с ува­же­ни­ем слу­шаю суж­де­ния толь­ко тех, кто мно­го ме­ня мо­ло­же. Мо­ло­дежь нас опе­ре­ди­ла, ей жизнь от­кры­ва­ет свои са­мые но­вые чу­де­са. А лю­дям по­жи­лым я все­гда про­ти­во­ре­чу. Я это де­лаю из прин­ци­па. Спро­си­те их мне­ния о чем-ни­будь, что про­изо­шло толь­ко вче­ра, – и они с важ­но­стью пре­под­не­сут вам суж­де­ния, гос­под­ство­вав­шие в ты­ся­ча во­семь­сот два­дца­том го­ду, ко­гда муж­чи­ны но­си­ли длин­ные чул­ки, ко­гда лю­ди ве­ри­ли ре­ши­тель­но во все, но ре­ши­тель­но ни­че­го не зна­ли… Ка­кую пре­лест­ную вещь вы иг­ра­е­те! Она уди­ви­тель­но ро­ман­тич­на. Мож­но по­ду­мать, что Шо­пен пи­сал ее на Май­ор­ке, ко­гда мо­ре сто­на­ло во­круг его вил­лы и со­ле­ные брыз­ги ле­те­ли в ок­на. Ка­кое сча­стье, что у нас есть хоть од­но непод­ра­жа­тель­ное ис­кус­ство! Иг­рай­те, иг­рай­те, До­ри­ан, мне се­год­ня хо­чет­ся му­зы­ки!.. Я бу­ду во­об­ра­жать, что вы – юный Апол­лон, а я – вни­ма­ю­щий вам Мар­сий… У ме­ня есть свои го­ре­сти, До­ри­ан, о ко­то­рых я не го­во­рю да­же вам. Тра­ге­дия ста­ро­сти не в том, что че­ло­век ста­ре­ет, а в том, что он ду­шой оста­ет­ся мо­ло­дым… Я ино­гда сам по­ра­жа­юсь сво­ей ис­крен­но­сти. Ах, До­ри­ан, ка­кой вы счаст­ли­вец! Как пре­крас­на ва­ша жизнь! Вы все из­ве­да­ли, всем упи­ва­лись, вы сма­ко­ва­ли сок ви­но­гра­дин, раз­дав­ли­вая их во рту. Жизнь ни­че­го не ута­и­ла от вас. И все в ней вы вос­при­ни­ма­ли как му­зы­ку, по­это­му она вас не ис­пор­ти­ла. Вы все тот же.
– Нет, Гар­ри, я уже не тот.
– А я го­во­рю – тот. Ин­те­рес­но, ка­ко­ва бу­дет ва­ша даль­ней­шая жизнь. Толь­ко не пор­ти­те ее от­ре­че­ни­я­ми. Сей­час вы – со­вер­шен­ство. Смот­ри­те же, не стань­те че­ло­ве­ком непол­но­цен­ным. Сей­час вас не в чем упрек­нуть. Не ка­чай­те го­ло­вой, вы и са­ми зна­е­те, что это так. И, кро­ме то­го, не об­ма­ны­вай­те се­бя, До­ри­ан: жиз­нью управ­ля­ют не ва­ша во­ля и стрем­ле­ния. Жизнь на­ша за­ви­сит от на­ших нерв­ных во­ло­кон, от осо­бен­но­стей на­ше­го ор­га­низ­ма, от мед­лен­но раз­ви­ва­ю­щих­ся кле­ток, где та­ят­ся мыс­ли, где ро­дят­ся меч­ты и стра­сти. Вы, до­пу­стим, во­об­ра­жа­е­те се­бя че­ло­ве­ком силь­ным и ду­ма­е­те, что вам ни­что не угро­жа­ет. А меж­ду тем слу­чай­ное осве­ще­ние пред­ме­тов в ком­на­те, тон утрен­не­го неба, за­пах, ко­гда-то лю­би­мый ва­ми и на­ве­яв­ший смут­ные вос­по­ми­на­ния, стро­ка за­бы­то­го сти­хо­тво­ре­ния, ко­то­рое сно­ва встре­ти­лось вам в кни­ге, му­зы­каль­ная фра­за из пье­сы, ко­то­рую вы дав­но уже не иг­ра­ли, – вот от ка­ких ме­ло­чей за­ви­сит те­че­ние на­шей жиз­ни, До­ри­ан! Бра­у­нинг то­же где-то пи­шет об этом. И на­ши соб­ствен­ные чув­ства это под­твер­жда­ют. Сто­ит мне, на­при­мер, ощу­тить где-ни­будь за­пах ду­хов «бе­лая си­рень», – и я вновь пе­ре­жи­ваю один са­мый уди­ви­тель­ный ме­сяц в мо­ей жиз­ни. Ах, ес­ли бы я мог по­ме­нять­ся с ва­ми, До­ри­ан! Лю­ди осуж­да­ли нас обо­их, но вас они все-та­ки бо­го­тво­рят, все­гда бу­дут бо­го­тво­рить. Вы – тот че­ло­век, ко­то­ро­го наш век ищет… и бо­ит­ся, что на­шел. Я очень рад, что вы не из­ва­я­ли ни­ка­кой ста­туи, не на­пи­са­ли кар­ти­ны, во­об­ще не со­зда­ли ни­че­го вне се­бя. Ва­шим ис­кус­ством бы­ла жизнь. Вы по­ло­жи­ли се­бя на му­зы­ку. Дни ва­шей жиз­ни – это ва­ши со­не­ты.
До­ри­ан встал из-за ро­я­ля и про­вел ру­кой по во­ло­сам.
– Да, жизнь моя бы­ла чу­дес­на, но так жить я боль­ше не хо­чу, – ска­зал он ти­хо. – И я не хо­чу боль­ше слы­шать та­ких су­ма­сброд­ных ре­чей, Гар­ри! Вы не все обо мне зна­е­те. Ес­ли бы зна­ли, то да­же вы, ве­ро­ят­но, от­вер­ну­лись бы от ме­ня. Сме­е­тесь? Ох, не смей­тесь, Гар­ри!
– За­чем вы пе­ре­ста­ли иг­рать, До­ри­ан? Са­ди­тесь и сыг­рай­те мне еще раз этот нок­тюрн. Взгля­ни­те, ка­кая боль­шая, жел­тая, как мед, лу­на плы­вет в су­ме­реч­ном небе. Она ждет, что­бы вы за­ча­ро­ва­ли ее сво­ей му­зы­кой, и под зву­ки ее она по­дой­дет бли­же к зем­ле… Не хо­ти­те иг­рать? Ну, так пой­дем­те в клуб. Мы се­год­ня очень хо­ро­шо про­ве­ли ве­чер, и на­до кон­чить его так же. В клу­бе бу­дет один мо­ло­дой че­ло­век, ко­то­рый жаж­дет с ва­ми по­зна­ко­мить­ся, – это лорд Пул, стар­ший сын Бор­н­мау­та. Он уже ко­пи­ру­ет ва­ши гал­сту­ки и умо­ля­ет, что­бы я его по­зна­ко­мил с ва­ми. Пре­ми­лый юно­ша и немно­го на­по­ми­на­ет вас.
– На­де­юсь, что нет, – ска­зал До­ри­ан, и гла­за его ста­ли пе­чаль­ны. – Я устал, Гар­ри, я не пой­ду в клуб. Ско­ро один­на­дцать, а я хо­чу по­рань­ше лечь.
– Не ухо­ди­те еще, До­ри­ан. Вы иг­ра­ли се­год­ня, как ни­ко­гда. Ва­ша иг­ра бы­ла как-то осо­бен­но вы­ра­зи­тель­на.
– Это по­то­му, что я ре­шил ис­пра­вить­ся, – с улыб­кой про­мол­вил До­ри­ан. – И уже немно­го из­ме­нил­ся к луч­ше­му.
– Толь­ко ко мне не пе­ре­ме­ни­тесь, До­ри­ан! Мы с ва­ми все­гда оста­нем­ся дру­зья­ми.
– А ведь вы од­на­ж­ды отра­ви­ли ме­ня кни­гой, Гар­ри, – это­го я вам ни­ко­гда не про­щу. Обе­щай­те, что вы ни­ко­му боль­ше не да­ди­те ее. Это вред­ная кни­га.
– До­ро­гой мой, да вы и в са­мом де­ле ста­но­ви­тесь мо­ра­ли­стом! Ско­ро вы, как вся­кий но­во­об­ра­щен­ный, бу­де­те хо­дить и уве­ще­вать лю­дей не де­лать всех тех гре­хов, ко­то­ры­ми вы пре­сы­ти­лись. Нет, для этой ро­ли вы слиш­ком хо­ро­ши! Да и бес­по­лез­но это. Ка­кие мы бы­ли, та­ки­ми и оста­нем­ся. А «отра­вить» вас кни­гой я ни­как не мог. Это­го не бы­ва­ет. Ис­кус­ство не вли­я­ет на де­я­тель­ность че­ло­ве­ка, – на­про­тив, оно па­ра­ли­зу­ет же­ла­ние дей­ство­вать. Оно со­вер­шен­но ней­траль­но. Так на­зы­ва­е­мые «без­нрав­ствен­ные» кни­ги – это те, ко­то­рые по­ка­зы­ва­ют ми­ру его по­ро­ки, вот и все. Но да­вай­те не бу­дем сей­час за­те­вать спор о ли­те­ра­ту­ре! При­хо­ди­те ко мне зав­тра, До­ри­ан. В один­на­дцать я по­еду ка­тать­ся вер­хом, и мы мо­жем по­ка­тать­ся вме­сте. А по­том я вас по­ве­зу зав­тра­кать к ле­ди Бренк­сам. Эта ми­лая жен­щи­на хо­чет по­со­ве­то­вать­ся с ва­ми на­счет го­бе­ле­нов, ко­то­рые она со­би­ра­ет­ся ку­пить. Так смот­ри­те же, я вас жду!.. Или не по­ехать ли нам зав­тра­кать к на­шей ма­лень­кой гер­цо­гине? Она го­во­рит, что вы со­всем пе­ре­ста­ли бы­вать у нее. Быть мо­жет, Гл­э­дис вам на­ску­чи­ла? Я это пред­ви­дел. Ее ост­ро­умие дей­ству­ет на нер­вы. Во вся­ком слу­чае, при­хо­ди­те к один­на­дца­ти.
– Вы непре­мен­но это­го хо­ти­те, Гар­ри?
– Ко­неч­но. Парк те­перь чу­до как хо­рош! Си­рень там цве­тет так пыш­но, как цве­ла толь­ко в тот год, ко­гда я впер­вые встре­тил вас.
– Хо­ро­шо, при­ду. По­кой­ной но­чи, Гар­ри.
Дой­дя до две­ри, До­ри­ан оста­но­вил­ся, слов­но хо­тел еще что-то ска­зать. Но толь­ко вздох­нул и вы­шел из ком­на­ты.