Соло|18+

     Я проснулась от голоса, похожего на выстрел. Об был резким, злым и слишком громким для шести утра.

— Минна! Ты с ума сошла?

     Лиз возмущённо выкрикнула моё имя. Всё тело ломило от недосыпа. В висках пульсировало. В глазах ещё мерцали строчки из стихов Джекса, которые я изучала почти всю ночь.

— Что... — я села, укрывшись одеялом по плечи. Мозг всё ещё не догонял.

     Лицо Лиз было мрачным и недовольным.

— Ты подала заявку на конкурс и даже не сказала мне?

     Подруга держала в руках мою карточку участника, которую я, видимо, вытряхнула вместе со всем содержимым рюкзака в поисках блокнота.

— Лиз, подожди...

— Это серьёзный конкурс! — Её голос взлетел, сорвался на тон выше. — Ты должна была посоветоваться со мной! Ты ведь не готова к этому!

     Горло сжалось, а в груди разлилась тягучая тяжесть — как будто стыд, которого я не должна была чувствовать, всё же просочился внутрь. По позвоночнику прошёл холодный ток. Пришло осознание того, что меня снова загоняют в рамки. Как будто она имела право решать за меня. Как будто я вторглась на её территорию и теперь должна была извиниться за свою дерзость. Кожа на плечах натянулась, словно стала на размер меньше, ладони вспотели, а губы невольно сжались в тонкую линию.

— Лиз, мне не оставили выбора! Если я не проявлю себя, меня переведут в обычный колледж!

     Она застыла на одно болезненно длинное мгновение, затем лицо подруги исказилось. Её глаза сузились, как у хищницы, а подбородок дрогнул. Элизабет смотрела на меня так, будто пыталась прожечь мой череп насквозь, будто хотела добраться до самой сути — кости, нервов, правды. Но мне не нужно было доказывать ей ничего. Потому что это была правда.

— Ты серьёзно? Ты думаешь, что участие в этом конкурсе, это единственный выход? Ты же проиграешь и оставишь пятно на себе, как на виолончелистке!

— Я должна попытаться!

     Она сжала кулаки, и я знала, что сейчас подруга была готова взорваться.

— Ты не понимаешь, Минна! Родители желают тебе добра, как и я. Конкурс, это не выход!

— А ты не понимаешь, что это единственный шанс, который у меня есть! — парировала я.

     Возникло ощущение, что мы не просто спорим, а выясняем отношения. Я всё ещё сидела, сжав одеяло в руках, а Лиз сверлила меня взглядом, будто ждала, когда я сломаюсь.

— Скажу прямо, если тебе сложно догадаться самой. Ты играешь недостаточно хорошо для этого конкурса, — бросила она. — Поражение. Вот что ждёт тебя. Если хочешь, конечно, валяй. Но на твоём месте я бы меньше крутила романы и больше занималась в студии!

     Она сделала шаг ко мне, и в глазах вспыхнуло что-то новое — ехидное.

— И да, я в курсе, почему ты так поздно возвращаешься домой. Не надо быть гением, чтобы догадаться, с кем ты проводишь всё это время. — Её голос стал тише, но от этого звучал в два раза злее.

     Слова ударили в живот. Без предупреждения, без права на защиту. Гнев взвился во мне, как огонь, когда под него подливают масло.

— Это не твоё дело.

— Просто озвучиваю то, что и так очевидно, — пожала она плечами. — Ты правда думаешь, что сможешь скрывать своего фрика вечно? Это только вопрос времени. Родители всё узнают. Тебя переведут.

— Фрика? Серьёзно?! — Я резко поднялась с кровати и подошла почти вплотную. — Я умираю от желания узнать, как оскорбления помогут выиграть тебе конкурс? Или ты просто завидуешь, потому что у тебя, кроме нот, больше ничего нет?

     Глаза девушки метнулись в сторону, но она быстро взяла себя в руки. Подняла подбородок. Внезапно Лиз засмеялась, но смех её был злым.

— Думаешь, я боюсь проиграть тебе? — сказала она с презрением. — Я выиграю этот конкурс!

     Лиз стремительно направилась к выходу, но перед тем как закрыть дверь, она остановилась и повернулась ко мне с надменным видом:

— Ты пожалеешь, что вообще ввязалась в это.

     Дверь захлопнулась. Я осталась стоять, будто меня вычеркнули из собственной жизни.

     Прошло несколько секунд, прежде чем я смогла снова дышать. Моё тело обмякло и опустилось на кровать. Кончики пальцев покалывали, будто в них быстро-быстро вонзали маленькие иголочки. Было сложно справляться с нахлынувшими чувствами, но я не собиралась сдаваться только потому, что она сомневается в моих способностях. Или боится?

     Никогда бы не подумала, что Лиз может бояться меня. Это глупо, ведь она всегда была первой. Но вдруг, если я выиграю, она больше не будет той единственной, лучшей. Она останется просто Лиз.

     Собираясь в консерваторию, почувствовала, облегчение: впервые в жизни я была рада, что сегодня у нас с подругой разные расписания, и мы не встретимся. "Концерт для виолончели" Эдварда Элгара в тот момент идеально соответствовал моему эмоциональному состоянию. В голове звучала музыка, заглушая слова, сказанные Элизабет.

     Услышав, как хлопнула входная дверь квартиры, я решила немного подождать. Затем собрала свой рюкзак и тоже отправилась в консерваторию.

     Мне не давала покоя мысль о том, что Лиз, как и родители, не верит в меня. Я не могла понять, когда именно всё пошло не так. Когда я из близкого человека превратилась для неё в раздражающий фон, от которого не избавиться, но который мешает сосредоточиться. Я пыталась искать в ней опору, но даже взгляд её стал каким-то вялым, будто ей давно скучно со мной. Родители, как всегда, были настойчиво отстранены. Их забота проявлялась в мелочах, но всё больше напоминала слепую тревогу, чем веру.

     В такие моменты любая капля тепла становилась невыносимо важной. Даже та, что раньше казалась случайной.

     На занятиях я сидела в полубессознательном состоянии. Преподаватель объяснял что-то про ритмическую структуру, а я смотрела в экран телефона. Гвен прислала очередное сообщение про Джексона. Её интерес был навязчивым, как реклама. Но я не злилась. Странно, но именно от неё я чувствовала поддержку. Поверхностную, но всё же поддержку. Она спрашивала, и в этом было участие.

     А Джекс...

     Он тоже не исчезал.

     Его звонки и сообщения стали частью моей повседневности, как бы невзначай. Мне нравилось, как незаметно менялась не только жизнь, но и я сама. Будто в ней начали звучать новые тональности — тёплые и живые.

     Иногда страх поднимался где-то под рёбрами: а вдруг цена за всё это окажется слишком высокой? Но даже эта тревога не могла заглушить того, что росло внутри.

     Раньше я думала, что влюблённость, это просто притяжение. Но сейчас всё было другим. Больше, чем просто симпатия. Больше, чем просто желание.

     После репетиции я не пошла домой. Не хотелось снова попадать в это пространство, где всё, что я делаю, вызывает раздражение. Я шла вдоль улиц, бессмысленно, медленно.

     Город был приглушённым. Влажный воздух ложился на кожу. Свет фонарей отражался в мокром асфальте. А я чувствовала себя прозрачной.

     Остановилась у лавки. Просто так, без причины. Люди проходили мимо, я не видела их лиц. Всё в голове слиплось — Лиз, её упрёки, этот блокнот, который я не знала, как держать в руках. Казалось, что он из стекла, и я вот-вот его уроню.

     И именно тогда зазвонил телефон.

     На экране — Джексон.

— Привет, — сказала я.

     Он предложил встретиться. Я согласилась, даже не подумав.

     Через десять минут его старенькая, чёрная машина с рычащим двигателем выкатила к обочине. Я наблюдала за тем, как он открывает дверь, выходит. Смотрит на меня. Джекс был одет в чёрную толстовку, джинсы и выглядел очень расслабленно.

     Я не знала, что чувствую. Что-то между облегчением и беспокойством.

     Парень подошёл и обнял меня. Я позволила себе прижаться к нему. Он не спрашивал, что случилось. Только провёл ладонью по моей спине, и я почувствовала, что дрожу в его руках.

— Ты в порядке? — спросил он.

     Я пожала плечами. Врать было проще, чем объяснять.

— Ты напряжена, — прошептал Джекс. Голос почти вибрировал от заботы.

     Мне не хотелось отвечать. Все слова застряли где-то между горлом и сердцем.

     Парень отстранился, облокотившись на капот машины, и заглянул в мои глаза:

— Как репетиция?

— Привычно выматывающая, — пробормотала я.

— Кофе?

     Я кивнула, и он с улыбкой открыл мне дверь. Пока я пристёгивалась, Джексон смотрел на меня, не задавая вопросов, но в его взгляде было что-то... глубоко проникающее. Как будто он видел сломанные части, которые я пыталась игнорировать.

     Мы ехали молча. Я смотрела в окно. Город выглядел чужим, но в этом была своя прелесть, ведь я могла исчезнуть и никто бы не заметил.

— Открой бардачок, — сказал Джексон.

     Я открыла. Там была пачка чипсов со вкусом зелени.

— Только не говори, что ты ешь исключительно киноа.

— Нет. Я всё ещё человек, — усмехнулась я.

     Парень кивнул. Повернул за угол. Несколько минут мы просто ехали. Музыка не играла, разговор не шёл. Я чувствовала, как кровь нарастающе бурлит внутри.

     Я должна была спросить про блокнот. Должна. Но не знала как.

     Осторожно открыла пачку чипсов. Джекс бросил короткий взгляд в мою сторону, губы чуть дрогнули.

— Всё-таки человек!

     Я пожала плечами. Засунула руку в пакет. Чипсы были солёными, жирными, с крошечными крупинками приправы, что прилипали к пальцам. Я слизывала их почти автоматически. Отчаянно хотелось, чтобы рот был чем-то занят, только не словами.

— Я когда нервничаю, ем, — сказала я, глядя в окно.

— А я просто молчу, — ответил он. Его пальцы постучали по рулю. Стук — пауза — стук.

     Машина мягко тормозила у светофора. Джекс медленно повернул голову, посмотрел на меня.

— Значит, нервничаешь?

     Я не сразу ответила. Как будто это вообще требовало ответа. Я не знала, как объяснить это состояние, когда всё вроде нормально, но грудная клетка стянута.

— Да, — сказала я. — Немного.

     Светофор переключился. Мы снова поехали. Он не ответил, но его ладонь легла на коробку передач слишком близко к моей ноге.

     Я подумала: а если я просто скажу? Неосторожно, не встраивая это в разговор, а просто спрошу: зачем ты дал мне тот блокнот? Это ведь не просто стихи.

     Но вместо этого я снова засунула руку в пакет.

— У тебя есть салфетки?

     Джекс кивнул, потянулся за спину. Достал из какой-то тряпичной сумки смятый рулон бумажных полотенец, положил мне на колени.

— Это максимально романтично, если что, — сказал он.

     Я усмехнулась и чуть наклонила голову. Между нами опять зависла тишина. Но в ней уже что-то жило.

     Несколько остановок, пара улиц, две или три витрины, подсвеченные слишком белым светом. Я смотрела на них не фокусируясь. Мысли были где-то между улицей и блокнотом. Иногда я забывала, что держу его в голове. Иногда он вдруг резко тяжело напоминал о себе, как камень, который целый день носишь в кармане, потому что тебе кажется, что это важно.

     Мы остановились у небольшой кофейни. У неё было жёлтое неоновое название, чуть подрагивающее. Джекс вышел первым. Не сказал ни слова, не обернулся. Просто ушёл в этот свет, оставив машину и меня в темноте.

     Вернулся через несколько минут. Два стаканчика в одной руке, ключи в другой. Я вышла из машины к нему навстречу. Парень подошёл ближе и протянул один стакан мне.

— С карамелью и без, — сказал он.

     Я взяла свой.

— Ты угадал, — отметила я. — Это был какой-то тест?

     Джексон пожал плечами.

— Что-то вроде. Просто статистика. В прошлый раз ты брала с карамелью.

     Сделала глоток и обожгла язык.

     Джекс поставил свой стакан на крышу машины, затем снова взял и тоже сделал глоток. Затем снова поставил, будто не мог определиться, как ему быть — с кофе или без.

     Я стояла рядом, и между нами было дюймов десять. Может, меньше. Я чувствовала тепло от его руки, от бумаги стаканчика. Я хотела что-то сказать. Или нет, не сказать. Я хотела, чтобы он понял. Чтобы слова как-то сами случились.

     Посмотрела на Джексона. Он смотрел на дорогу.

— Джекс, — сказала я. — Мне нужно с тобой поговорить.

     Парень сразу повернулся.

— О блокноте, — добавила я.

     Джексон ничего не сказал. Просто ждал.

— Я не понимаю, зачем ты дал его мне...

     Он чуть сдвинулся, опёрся на заднюю дверь. Взгляд у него был серьёзным, настороженным, как будто он уже знал, что я скажу, но надеялся, что скажу по-другому.

— Потому что ты важна, — ответил он. — Больше, чем просто...

     Джексон не закончил. Отпил кофе.

— Я не умею говорить это вслух. То, что в блокноте.

     Он постукивал пальцем по стакану. Слишком быстро. Паузы не было между ударами.

     Я колебалась секунду, прежде чем спросить:

— Почему ты не поёшь свои песни?

     Джекс чуть усмехнулся. Грустно.

— Потому что мне страшно, — сказал он после короткой паузы. — Страшно быть перед ними... голым.

     Он опустил глаза.

— Эти песни...я боюсь, что если их услышат, я уже не смогу их забрать обратно. Потом придётся жить так, наизнанку.

     В тихом голосе было больше правды, чем в любых криках. Я чувствовала, как тяжело ему даётся каждое слово.

     Он поднял глаза и снова посмотрел на меня.

— А с тобой не страшно, — добавил он. — С тобой я не боюсь. Ни одной своей частью.

     Его голос дрогнул. Чуть. Едва заметно. Он поставил стакан обратно на крышу машины. Его рука зависла в воздухе на секунду, прежде чем коснуться моей.

— Я не хочу ничего скрывать от тебя. Потому что думаю... — он замедлился, посмотрел мне в глаза, — ...думаю, у нас есть шанс. Какой-то общий вектор. Я не хочу всё испортить тайнами из прошлого.

— Значит, ты серьёзно? — спросила я почти шёпотом.

     Он кивнул.

— Да. Серьёзно. Очень.

     Джекс взял меня за руку и переплёл наши пальцы. Я почувствовала, как дыхание становится поверхностным. Как будто внутри появилось пространство, и я не знала, чем его заполнить. Я смотрела на наши руки, и мне казалось, что они выглядят как-то иначе. Словно это уже не просто руки. Что-то большее.

     Он потянулся, забрал стакан из моей руки и поставил рядом со своим. Глаза парня были сосредоточены. Не на всём лице, не на фигуре, а на губах. Я знала, что он сейчас сделает, и не двигалась.

     Между нами было почти касание. Почти. И именно в этом "почти" скрывалось всё напряжение. Я почувствовала, как мои пальцы чуть подрагивают. Хотелось прикоснуться к нему, к щеке, к ключице, к изгибу его запястья, но я не сделала этого. Я просто ждала, как и он.

     Когда Джекс наклонился, его губы едва коснулись моих. Медленное приближение, тепло кожи к коже, дыхание, перемешанное между нами.

     А потом — он поцеловал меня по-настоящему.

     Жар расползался между рёбрами, ближе к диафрагме. Там, где обычно скапливается напряжение перед экзаменами или тогда, когда не успеваешь ответить на важное сообщение.

     Он держал меня за запястье, большим пальцем водил по внутренней стороне, по самой тонкой коже, где чувствуются даже микродвижения.

     Я ответила на поцелуй не сразу, не автоматически. Словно мне понадобилось несколько секунд, чтобы догнать тело, чтобы позволить ему двигаться. Но когда я открылась, он понял это и не торопился. Действовал как будто знал: этот момент у нас не единственный, и он не временный.

     Это ощущалось так, будто вокруг нас больше никого не было. Как в одной из его фантазий.

     Я чувствовала его нижнюю губу между своими, плотную, чуть солоноватую. Мы дышали в одном ритме, только через разные углы. Его грудная клетка прижималась к моей с какой-то осторожной точностью, как будто он калибровал прикосновение.

     Джексон чуть углубил поцелуй, но не сделал его настойчивым. Напротив, в этом было что-то... лёгкое. Как будто он хотел показать, что здесь нет уловки, только то, что есть. Открытая близость, без надрыва.

     Когда парень отстранился, наши лбы на секунду соприкоснулись. Я не открыла глаза сразу. У меня не было нужды проверять, смотрит ли он на меня — я чувствовала, что да.

     Воздух между нами был насыщен чем-то, что не пахнет и не имеет формы, но занимает всё пространство. Я всё ещё ощущала его большой палец на своей коже, как будто он оставил там какой-то крошечный след.

     Джекс ничего не сказал. И мне не хотелось, чтобы он что-то говорил. Некоторые вещи проще прожить, чем объяснить.

     Спустя мгновение туман в моей голове рассеялся. Я хотела признаться ему. Просто произнести это между делом, как факт, который уже невозможно прятать. Что я, чёрт возьми, влюбляюсь в него. И да, возможно, до кончиков пальцев. Но язык будто прилип к нёбу, и слова разбивались в черновики ещё до того, как касались горла.

     И тогда он заговорил.

— Знаешь, чем ты меня купила?

     Я посмотрела на него. Почти инстинктивно покачала головой.

— Ты первая, кто сказал мне правду. Что мои каверы — это полная хрень. — Он усмехнулся, будто вспомнил этот момент.

     Стало невозможно не рассмеяться. Смех вырвался сквозь пальцы, которыми я прикрыла рот.

— И ещё, — добавил он, сжимая меня крепче. — Ты слышишь музыку. Не просто слушаешь, а слышишь. Между строк.

     Я ответила ему нежной улыбкой. Его глаза изучали моё лицо, и в какой-то момент он замолчал и задумался.

— Поехали ко мне, — сказал он. Это прозвучало почти грубо, но не агрессивно. — Я хочу тебе кое-что показать.

     Я кивнула, не задавая вопросов. Это был шаг в зону, где я уже мысленно побывала много раз. Просто теперь следовало догнать себя физически.

     Мы снова ехали молча. Улицы становились темнее, и район, в котором мы оказались, будто сам себя забыл. На углах пустые остановки, где никто не ждёт автобуса. Фасады облупленные, мусорные баки вросли в асфальт, а окна, как глаза уставших людей, светились тускло и равнодушно.

     Джексон припарковался у старого трёхэтажного здания из красного кирпича. Дом был потёртым и грубым.

     В подъезде пахло пылью, вымоченной в старом табаке. Я сдержала гримасу. На третьем этаже Джекс вставил ключ и, не глядя на меня, спросил:

— Ты готова?

     Он повернул ключ в замке, и дверь медленно открылась со скрипом. Мы переступили порог квартиры, освещённой мягким светом, льющимся из каждого угла. Широкие двери, стены немного неровные, а воздух спёртый.

— Проходи, — сказал он.

     Мы сняли куртки. Рыжий кот лениво подошёл к нам и начал тереться о ноги своего хозяина. Парень поднял его на руки.

— Привет, дружок, — сказал он коту, который устроился у него в руках и тихо замурлыкал.

     Джекс нежно почесал его под подбородком, продолжая разговаривать с питомцем. Затем прошёл в комнату, взял пульт с дивана и выключил телевизор, на котором громко транслировалось какое-то шоу.

— Я оставляю свет и телевизор для Оскара, когда ухожу, — объяснил он. — Проходи, не стесняйся.

     Джекс посадил кота на диван, а сам начал убирать какие-то бумаги со стола.

     Я прошла вглубь. Квартира была маленькой, уютной. Всего одна комната, но просторная и светлая. Стены украшали бежевые обои с цветочным орнаментом, уже потерявшие свежесть, выцветая от времени. В центре стоял тёмно-коричневый диван, обращённый к телевизору. У широкого окна располагался массивный стол. Гитары, провода, стопки книг, кое-где чашки с засохшим кофе. У стены стоял штатив, на нём висела толстовка. Видимо, он использовал его не только для съёмок.

     Я прошлась взглядом по комнате. Всё это не просто принадлежало Джексону — это был он. В этой скромной квартире чувствовалась энергия творчества, и мне это нравилось.

     Осмотревшись, села на диван, который чуть пружинил подо мной. Кот мягко плюхнулся рядом и тут же закрыл глаза, будто мы ему наскучили.

     Джекс начал собирать одежду, с комичным усилием заталкивая её в шкаф у входа. Было видно, что он делает это исключительно из-за меня. Скорее всего, изначально, не планировал звать гостей.

— Ты проголодалась? — Спросил он, бросив на меня взгляд через плечо. — У меня, кажется, осталась пицца.

— Потом, — сказала я. — Сначала — то, ради чего всё это.

     Он усмехнулся. Откинул рубашку на спинку стула, подошёл к столу и выбрал одну из гитар. Акустическую.

     Взяв инструмент в руки, он присел рядом со мной на край дивана. Я слегка отодвинулась в сторону, давая ему больше пространства. Музыкант взглянул на меня исподлобья, и уголки его губ дрогнули в тёплой улыбке.

— Я же оставил тебе ту записку, — сказал он, словно возвращая нас в то самое начало, когда всё ещё было только намёком.

     Джекс прошёлся пальцами по струнам, потом перевёл свой взгляд с меня на гриф гитары. И зазвучала музыка.

Я перестал звать это одиночеством,

     Песня была спокойной и очень приятной на слух, а голос, как и всегда, проникал в самое сердце, пробуждая тёплые чувства. Я сидела, уютно устроившись на диване, прикусив губу, чтобы не начать улыбаться слишком широко.

Однажды мы заблудились,

Как будто мы почти...

Как будто мы почти были влюблены друг в друга.

Ты ничего не можешь с собой поделать, думая обо мне?

Думаю, ты любишь меня.

Это как будто ты должен, как будто ты почти...

     Когда он закончил петь, его пальцы ударили по струнам гитары, последний раз, завершив мелодию приятным аккордом. Взгляд, наконец, переместился с инструмента на меня. Он пристально смотрел в глаза, ожидая моей реакции.

— Это прекрасная песня, Джекс!

— Тебе нравится?

— Да, очень! — ответила я. — Ты зря не записываешь свои песни!

     Он немного задумчиво посмотрел на гитару в своих руках, поглаживая её по глянцевой поверхности.

— Да кому это нужно? — вырвалось у него, и в голосе не было ничего от самоиронии. Только усталость. Он смотрел на гитару, как будто она его в чём-то предала. — Мне... достаточно, что ты её услышала.

— Я уверена, она понравится многим, — сказала я и знала, что прозвучало это слишком наивно, почти детски. Но я действительно так думала.

     Джекс усмехнулся.

— Мои песни... они слишком простые, слишком сырые. Знаешь, не как у тех, кого слушают. Не как у тех, у кого миллионы. — Он пожал плечами. — Они звучат как будто... я слишком старался. Это плохо звучит. В музыке вообще нельзя, чтобы было видно, что ты стараешься.

— Так ты просто пишешь в стол?

— А куда ещё? — Он покачал головой. — Я же даже не могу представить, как выкладываю такое. Понимаешь? Это как... обнажиться перед людьми, только не телом, а чем-то похуже.

     Я наклонилась чуть ближе, стараясь поймать его взгляд.

— Но ты ведь поёшь. У тебя подписчики, просмотры. Почему не рискнуть?

     В его глазах была почти злость, но не на меня.

— Потому что каверы — это то, что работает. Они не мои, но они дают мне ощущение, что я — кто-то. Что я двигаюсь. Без них я парень, который сидит в тёмной квартире и сочиняет трагичные песни, которые никто никогда не услышит. — Он усмехнулся, уже злее. — Каверы дают результат. Они дают подписчиков. А оригиналы? Это как кричать в пустоту. Даже не в пустоту — в стену.

— Но ты же даже не пробовал, — мягко сказала я.

— Именно. — Он отложил гитару, аккуратно, но будто она обожгла его. — Потому что, если я попробую, и это провалится — всё. Тогда у меня не останется даже надежды, что я мог бы быть кем-то большим, если бы решился.

     Я замерла, не зная, что сказать, и только смотрела, как он трёт ладонью лицо, будто хочет стереть с себя эти мысли.

— Запиши эту песню, — наконец сказала я, почти шёпотом. — Просто одну. Посмотри, как люди отреагируют.

     Я коснулась его руки. Пальцы музыканта дрогнули, словно не привыкли к прикосновению, но он не отстранился. Наоборот, медленно переплёл их с моими.

— Джекс... не закапывай себя раньше времени, — прошептала я. — Ты ведь хочешь быть услышанным, по-настоящему.

     Он молча смотрел на нас — на наши руки, на рыжего кота, который мурчал, растянувшись рядом, на свой стол, заваленный записями, как будто пытался осознать, где он вообще находится.

— Только если ты будешь рядом, — выдохнул он наконец. — Я не вытяну это один.