Глава 1
Я вышла из консерватории, и в тот же миг осенний ветер, как невидимая рука, просочился под мой жакет, пробираясь до самых костей. Он пронёсся по позвоночнику, оставляя за собой ледяную дрожь. В воздухе стоял терпкий землистый запах, а листья, раскрашенные золотыми и красными оттенками, кружились в свете фонарей. Улицы Бостона расплывались в сумерках, а я пыталась отогнать навязчивые мысли. Но они возвращались.
«Слишком небрежно, Минна».
Голос преподавателя всё ещё звучал в моей голове. Чётко. Без колебаний. Как метроном, безжалостно отмеряющий каждую мою ошибку. Я старалась. До боли в пальцах, до слёз в подушку. Но всё, чего это стоило, — ещё одно замечание. Ещё одна строка в списке того, что я делаю не так.
Я ускорила шаг и притиснула руки к телу, будто это могло защитить от холода – внешнего и внутреннего. В груди зародилось ощущение, похожее на щепку под ногтем — крошечное, но невыносимо назойливое. И если честно, я не была уверена, что всё это не напрасно. Что я и правда создана для музыки.
Элизабет, моя лучшая подруга, всегда была впереди. Как будто виолончель выбрала её, а не наоборот. Нас постоянно сравнивали, и это только усиливало мою неуверенность.
Всё, что было в моей жизни — это музыка и провалы. Кроме тех трёх вечеров в неделю, когда я сбегала в «Кофе на БИС». Мою спасательную капсулу.
Здесь я могла дышать.
Это место не требовало от меня совершенства. Никто не сравнивал, не разбирал промахи по косточкам. Я просто работала, и этого было достаточно. Рядом всегда находилась Гвен, моя напарница, с которой любая смена превращалась в небольшое приключение. Поэтому после занятий, спешила в кафе, чтобы сменить виолончель на поднос, готовить заказы под лёгкую музыку и искренне улыбаться.
Я толкнула знакомую дверь, покрытую стикерами и отпечатками чужих пальцев. От контраста температуры меня сразу бросило в жар. Покалывание на щеках было настолько резким, что я замерла на секунду, давая телу привыкнуть.
Зал переполняли звуки — смех, разговоры, шум посуды. А в воздухе густо стоял аромат кофейных зёрен и пряностей, от которого сводило желудок.
По пятницам у нас царило спокойствие, но в этот день всё было иначе. Людей оказалось на удивление много, все столики заняли. У барной стойки теснились посетители, а некоторые просто блуждали по залу, оглядываясь в поисках свободного места.
Гвен, растрёпанная, как после урагана, металась за кассой. Её рыжие локоны выбивались из пучка, а глаза вспыхнули облегчением, стоило ей меня заметить.
— Минна! Наконец-то!
— Прости, нас опять задержали, — я пожала плечами, бегло осматривая зал. — Что здесь происходит?
— Отличный вопрос! Я сама ничего не понимаю. То ли кто-то написал о нас в блоге, то ли просто звёзды сошлись, но, похоже, нас ждёт адский вечер.
Напарница сунула мне поднос и фартук, театрально закатила глаза и скрылась на кухне.
Я не теряла времени. Быстро переоделась в броню, схватила блокнот и ринулась в бой.
Кафе утопало в оттенках зелени и шоколада. Стены, выкрашенные в цвет мха, контрастировали с массивными деревянными столами. Кожаные диваны манили присесть и утонуть в их объятиях. Я двигалась по залу, стараясь не задеть ни одного из посетителей.
Посадочные места располагались полукругом и были ориентированы на небольшую сцену. Тёплый свет софитов мягко очерчивал границы, отделяя её от остального зала.
На ней выступали мужчины лет сорока, чья музыка, честно говоря, не вызывала у публики никакого интереса. Я слышала, как кто-то тихо зевнул за столиком, где сидела группа студентов, и это было красноречивее любых слов. Песни звучали скучно и однообразно.
Но потом на сцену вышел он.
Парень в чёрной рубашке подошёл к микрофону.
Зрители затихли.
— Привет, Бостон! — сказал он, поднимая руку. В ответ раздались аплодисменты и восторженные крики.
Обычные слова — но голосом, в котором звучал хрип засыпающих улиц и бархат старых винилов. Его взгляд скользнул по залу, не ища ничего конкретного. Он просто смотрел, как человек, уверенный в том, что делает.
Музыкант улыбнулся, отвёл взгляд. Улыбка была робкой, почти детской. Но при этом, боже мой, как непринуждённо он двигался! В каждом его жесте чувствовалась свобода.
У парня были русые, густые волосы, которые по-мальчишески спадали на лоб, аккуратно обрамляя лицо. Его черты нельзя было назвать особенными, но в них было что-то притягательное: ровный нос, тёмная щетина и тяжёлые брови. Он был среднего телосложения, слегка сутулился, а в ухе блестела маленькая серёжка, дополняя образ.
Всё в его внешности, от взлохмаченных волос до лёгкой неосторожности в движениях, создавало ощущение дерзости. Он сливался с толпой, но в то же время был её центром, привлекая взгляды без всякого усилия.
В моей голове зазвучала Пятая симфония Шостаковича — величественная, напряжённая, с нотами скрытого бунта. Она нарастала, звенела скрипками, а потом рушилась в оглушительном аккорде — так же, как его появление на сцене, как блеск его глаз в свете софитов.
Некоторые девушки сорвались со своих мест и ринулись к сцене. Мне пришлось отойти в сторону, чтобы избежать столкновения. Очевидно, это были его поклонницы.
Я взглянула на Гвен. Она замерла с подносом в руках, не отводя взгляд от неизвестного парня.
— Он что, какая-то звезда? — Спросила я саму себя.
Парень заиграл, и что-то внутри сжалось, не давая сделать ни шага. Каждая нота отзывалась во мне тоской и одиночеством.
Я узнала эту песню сразу. Когда-то она звучала в моих наушниках каждый день. Я любила её — как и многие другие песни Вилле Вало. В них было что-то очень личное, словно они обо мне. Тогда. И, может быть, до сих пор.
Баритон парня был глубокий и насыщенный, с богатым тембром. Он легко переходил от низких, резонирующих нот к более высоким, сохраняя при этом плавность и контроль. Я не смогла удержаться. Знакомые строчки сами слетали с губ, и я поймала себя на том, что подпеваю.
Вдруг все заботы о работе ушли на второй план. Даже Гвен качала головой и виляла бёдрами в такт музыке. Стало понятно, для чего собрались все эти люди. Они пришли послушать именно его.
Песня развивалась, набирала темп. Парень двигался свободно, пальцы виртуозно скользили по струнам, а голос был сильным, чистым. Но с первыми строчками припева что-то изменилось. Я уловила странную фальшь.
«Убивая одиночество» в оригинале, передавала крик души, тоску, спрятанную за красивыми словами. В ней было что-то ломающее, болезненное. То, что делало её настоящей, пропало. Исчезло между нот. Осталась оболочка. Он пел безупречно, мощно, но в этом не чувствовалось ни боли, ни искренности. Всё выглядело наигранным, как будто для него главное — произвести впечатление.
Я возвращалась к стойке, когда услышала разговор за одним из столиков.
— Чёрт, как так вышло, что мы его раньше не знали? — сказала девочка-подросток, снимая парня на телефон. — Он же офигенный!
— Реально! Голос просто вау, — её подруга потянулась за своим напитком. — И песни... Это же он сам пишет?
— Ну, наверное. Такое не каждый сочинит. Он явно гений.
— Теперь я его фанатка, — взвизгнула девочка. — Давайте с ним сфоткаемся?
Я чуть было не выронила поднос. Они что, серьёзно?
Перевела взгляд на сцену. Парень стоял в лучах приглушённого света, улыбался кому-то в зале. И даже не пытался объяснить.
Вот, что злило больше всего.
Следующая его песня была для меня очень значимой. Она должна звучать как борьба, как отчаянный вызов, как боль, которую невозможно сдерживать. Джаред Лето исполнял её так, будто разрывал себя изнутри. Но этот парень... снова всё испортил. Без чувств. Без отчаяния. Он превратил её в посредственную песенку из перехода.
Я старалась не обращать внимания, но его версии каверов становились всё более невыносимыми. Звук был пустым, а его наглость раздражала до предела. Хотелось уйти, но смена продолжалась, и я была вынуждена оставаться и слушать это.
— Почему? — сжала я зубы.
Он не мог так поступить с этим текстом! С мелодией, где гитара способна вывернуть душу наизнанку.
За стойкой Гвен забыла обо всём. Её лицо выражало полное восхищение. Она не замечала, что делает этот парень, главное — он хорош.
Почему он не может сочинять свои песни? Почему просто не может сыграть что-то оригинальное?
Молодой человек продолжал исполнять самые известные хиты рок-групп. «Вот и ещё одна звезда, которая не понимает, что значит творить», — подумала я, глядя на его уверенное выступление.
Гости ритмично двигались под музыку рядом со сценой, словно были в клубе или концертном зале, а не в обычном кафе, где на десерт подают сахарные пирожные. Мы с Гвен стояли, облокотившись на стойку, и наблюдали за происходящим весельем в зале.
— Кто он такой, ты его знаешь? — спросила я напарницу.
В ответ Гвен отрицательно качнула головой.
— Да какая разница? Поёт классно!
Петь умеет, с этим не поспорить, но то, что он делал, вызвало во мне только возмущение и перечеркнуло все положительные эмоции. Как можно так бездарно тратить свой талант? Обладать выразительным голосом и петь так, как будто это просто фоновая музыка?
— Эй, может, пойдём возьмём автограф? — Гвен игриво толкнула меня бедром.
— Воздержусь.
Сбежав в подсобку, я начала готовить тележку с вёдрами для уборки столов. Конец близился, и мне хотелось завершить смену как можно скорее.
Когда музыка стихла, я услышала возгласы толпы. Наконец-то... Я выдохнула. Слишком громко, почти с облегчением. Сцена опустела, и я вернулась в зал.
— Ну что, всё?
— Боже, это было потрясающе, — залепетала Гвен, прислонившись к стойке.
— Серьёзно? — я подняла брови.
— Ну да! Он просто... — коллега замялась, закусив губу, а потом махнула рукой. — В любом случае я теперь его фанатка.
Я фыркнула, но промолчала.
Гвен — красивая девушка. Она всегда засматривалась на симпатичных посетителей, так что и звёздный парень не был обделён её девичьим вниманием.
Ларри, наш охранник, уже объявил о закрытии, и посетители нехотя поднимались, собирая вещи. Я взглянула на часы, висевшие на стене. Время было почти десять.
— Эй, Гвен, — позвала я. — Успеешь на автобус?
Она вынырнула из подсобки, чтобы убедиться.
— И правда, мне уже пора, — засуетилась напарница, развязывая фартук. — Закроешь тут, ладно?
Я кивнула в ответ, и Гвен побежала переодеваться. Мы обе ненавидели пятницу. В конце недели в кафе всегда работал открытый микрофон, и нам приходилось задерживаться до десяти часов. Из-за этого Гвен не успевала на свой автобус, поэтому уходила раньше, а мы с Ларри закрывали заведение.
Когда гости разошлись, я выкатила тележку в зал. Стала собирать посуду, формируя высокую башню из тарелок.
— Ну всё, пока, увидимся в четверг, — махнула мне Гвен и выбежала из здания.
Ларри иногда помогал с уборкой, но сейчас он разговаривал по телефону, поедая у стойки какой-то десерт.
Я торопливо протирала столы, стараясь вернуть им прежний блеск, когда на сцену вновь поднялся тот самый парень. Он принялся разбирать свою электрогитару, отсоединяя её от усилителя.
Мельком я наблюдала за его попытками распутать провода, как за чем-то почти символическим. Провод от гитары закрутился вокруг провода от микрофона, и музыкант, присев, сосредоточенно пытался распутать этот узел.
Мне хотелось высказать ему всё, что накипело. Эти песни, значимые для меня, он изменил почти до неузнаваемости и пытался использовать их для привлечения внимания к себе.
Сначала я притворялась, что сосредоточена на уборке: методично орудовала тряпкой, но то и дело украдкой поглядывала в его сторону. Когда он уже убрал инструмент в чехол, не сдержалась:
— Ты пел хорошо.
Он повернулся, и губы тут же растянулись в самодовольной улыбке.
— О, спасибо. Не ожидал, что персонал заведения тоже оценивает. Приятно слышать, — он усмехнулся.
Я глубоко вздохнула, набираясь храбрости.
— Особенно приятно, наверное, слышать, как тебе приписывают авторство чужих песен.
Улыбка медленно сошла с его лица, он вскинул брови.
— Я разве сказал, что это мои? — Парень сделал пару шагов в мою сторону, и у меня непроизвольно напряглись пальцы.
— И не опровергал тоже. Я слышала, как твои фанатки обсуждали, какой ты гениальный автор. Они уверены, что ты их написал.
— Разве это так важно? Людям нравится, значит, я сделал всё правильно, — он пожал плечами.
Я кинула тряпку в одно из вёдер на тележке, полностью сосредоточив внимание на парне. Он смотрел на меня с высоты сцены, и я физически ощущала, как его взгляд пронизывал насквозь.
— Ты ничего не сделал. Ты пользуешься чужим успехом. Они верят тебе, а ты даже не понимаешь, о чём поёшь.
Он чуть напрягся.
— Значит, тебе не всё равно!
— Что?
— Ну, ты так переживаешь за эти песни, — он склонил голову набок. — Как будто разбираешься в музыке... Вообще-то, все так делают. Я имею в виду, поют каверы.
— Может быть, но не все делают это так, как ты.
Он медленно кивнул, будто обдумывая мои слова. А потом вдруг улыбнулся — не так, как раньше. В его взгляде промелькнул огонёк, от которого стало не по себе.
Я вновь взяла тряпку, отжала её и принялась неистово натирать один из столиков.
— У меня есть кое-что своё, — протянул он. — В следующий раз спою. Специально для тебя.
Чёрт.
В его голосе вспыхнул азарт — резкий, неудобный, заставивший меня напрячься.
— Будет повод проверить, есть ли в тебе что-то настоящее.
— Бросаешь мне вызов?
Я отвернулась, пытаясь скрыться от его пристального взгляда.
— Считай, что да.
Он задержался на пару секунд дольше, чем стоило, перед тем как уйти.
Я не смотрела ему вслед.
Когда вышла из кафе, духота сменилась прохладной свежестью ночной улицы. Дверь за спиной мягко закрылась, отсекая меня от тяжёлого дня.
Снаружи город жил своей жизнью. Гул машин тянулся приглушённым фоном, редкие прохожие шагали по тротуару, ветер лёгкими порывами шевелил листву. Я поёжилась, подняла воротник и ускорила шаг, стараясь не наступать в лужи. Тело ныло от усталости, но мысли не давали покоя.
Голос парня всё ещё звучал в голове. Не звук, а скорее остаточное эхо, вибрация где-то под кожей.
Его лицо.
То, как он смотрел на меня. С вызовом. Будто ждал, что я скажу дальше.
Я стиснула зубы.
Внутри поднялось неприятное тепло. Вспомнились его последние слова. Отчего-то они врезались в память сильнее, чем должны были.
Почти не осознавая, я достала телефон и посмотрела на экран. До пятницы целая неделя.
Шаги стали быстрее, движения резче, будто я могла убежать от этой мысли.
Это неважно.
Тогда почему же я продолжала о нём думать?