Сердце в клетку

Нина Степановна с громадным пакетом возвращалась домой. Накупила продуктов. Сегодня зайдет соседка (она же - подруга) Люба. Поболтать и торт поесть в честь дня рождения.

Проверила почтовый ящик: только цветастый рекламный буклет из магазина напротив. Посмотрела на другой почтовый ящик с цифрой двенадцать. Нащупала в кармане лист в клеточку с сердечком по имени Николай.

"Была - не была! - мысленно воскликнула Нина Степановна. - Что я, хуже что ли?" - и засунула мятый листок в щель ящика. Внизу хлопнула тяжелая подъездная дверь, Нина Степановна испугалась, что это кое-кто определенный, подхватилась и заспешила на свой этаж, в квартиру с номером восемнадцать на двери.

- Надька! - крикнула женщина разувшись, и ей ответила привычная тишина. Опять где-нибудь шатается. Переходный возраст - пятнадцать лет, уроки побоку, всё побоку. - Надька! - крикнула еще раз, навскидку. Только холодильник мерно гудит.

Нина Степановна прошла на кухню, выложила продукты на стол. Торт купила - "Наполеон", самый любимый с детства. Вот придет Люба, поболтают, посидят, телик посмотрят. Тут же зазвонили в дверь. Нина Степановна открыла.

- Любка, приветики, - сказала она и обняла подругу.

- Превед, медвед, - ответила та. - Все-таки работа в школе хорошему тебя не учит.

- Тут и без школы научишься. У меня взрослая дочь, океюшки?

- Не такая уж взрослая. А отпускаешь шастать до ночи.

- Знаешь же, что не я отпускаю. Сама отпускается, когда захочет и куда захочет, - ответила Нина Степановна и прошла в кухню, а за ней Люба, шелестя по полу нарядной юбкой.

- Сама только пришла, - сказала Нина Степановна и поставила чайник на плиту.

- Распустишь ее, - не унималась подруга. - Вон, я свою в ежовых рукавицах до сих пор держу, а ей уже двадцать.

- Ты молодец.

- Отцовского ремня ей не хватает. Твоей, в смысле.

Нина Степановна села на стул и поглядела на чайник. Он отзеркалил ее лицо, сделав похожим на воздушный шарик. Нина Степановна скорчила гримасу и шарик тоже скорчился в ответ.

- Всё развлекаешься, - вздохнула подруга Люба.

- День рождения у меня, - ответила та, ссутулившись на своем стуле.

- Ну что ж, тогда с ним тебя! Водочки не найдется?

Нина Степановна не вставая открыла подвесной шкаф и достала початую бутылку. Кухня маленькая, позволяет дотянуться до всего не поднимаясь со стула - до шкафа, до плиты, даже до раковины можно достать, но посуду сидя мыть неудобно. Нина Степановна специально пробовала - нет, неудобно.

Разлили водку по рюмкам, чокнулись.

- С днем рождения, подруга! Что пожелать-то, - сказала Люба, весело поглядывая на прозрачную поблескивающую жидкость в своей рюмке. - Любви! - громко воскликнула она и осушила в один глоток. - Чтоб нашла своего единственного. Можно и не единственного. Вон Анька с первого подъезда, сама знаешь... А мы что, хуже, что ли? Нам тоже можно.

- Мы не хуже. Нам можно, - кивнула Нина Степановна, вспомнив свой мятый листок в почтовом ящике номер двенадцать. Ей вдруг стало стыдно за этот листок. Не подумав как-то бросила. Может, вернуться за ним? А как достать? Рука ведь не пролезет в щелку. Она там такая узкая, эта щелка.

- Выпьем за это! - тем временем завершила какой-то тост Люба, подливая в рюмки.

Нина Степановна схватила рюмку и опрокинула в себя.

"А вдруг на этом листке можно распознать отпечатки пальцев? - внезапно подумала она, вспомнив "Ментовские войны", и похолодела. - Надо сбегать".

- Люба, ты посиди тут, я почту забыла забрать. Мне там это... письмо должно прийти.

- От кого письмо? Кто ж щас письма пишет?

- От налоговой. Налоговая пишет, - нашлась Нина Степановна. Люба кивнула: налоговая действительно пишет, она тоже получает такие.

- И ты так встрепенулась из-за письма из налоговой? Так ждешь? - прищурила глаза подруга.

- Ну, просто проверю, - сказала Нина Степановна и резко замедлилась в движениях. А то действительно: когда идешь узнавать сумму налога, поспешность не к лицу.

Она степенно вышла в подъезд, а там уже припустила по лестнице вниз.

Заглянула в дырочки на ящике номер двенадцать. Или слишком темно, чтобы увидеть, что внутри, или уже забрали. Пусто.

Она медленно поднялась к себе.

- Ну как? - крикнула Люба. Нина Степановна зашла в кухню, лицо у нее было растерянное. - Не пишет тебе налоговая? Да, грустно.

Нина Степановна села на стул. Ну вот, теперь этот листок попадет Коле в руки и он будет гадать, кто это пишет его имя в сердечке. А если догадается, что это она - Нина Степановна?.. Хотя, как он догадается? Вряд ли. С этой мыслью к ней пришли одновременно успокоение и разочарование. Вот если бы он и впрямь догадался... Тогда Нина Степановна почувствовала бы одновременно тревогу и счастливый трепет: он знает. И непонятно, что лучше - разочарованное спокойствие или счастливая тревога?

- Так Надька и на день рождения твой где-то гуляет? - спросила во второй уже раз Люба. - Нина! Слышишь?

- Слышу. Видишь же, гуляет где-то.

- Как ты так можешь отпускать? Звони скорее.

- Да сбросит, - Нина Степановна махнула рукой, но все равно пошла в прихожую за мобильным. Вернулась в кухню, потыкала кнопки, приложила телефон к уху и с минуту слушала гудки.

- Загуляла, - констатировала Люба.

- Может, у подруги, - сказала Нина Степановна.

- И ты в это веришь?

- А что? Вот ты же у подруги, - невесело усмехнулась и переложила с места на место ложечку для торта. Чайник закипел и она выключила газ. Ей не нравилось говорить о дочери с Любой. Люба поучала, Нина Степановна согласно кивала, но понимала, что с дочерью не справляется. Родила ее поздно, в тридцать пять лет. Все ждала любви, так и не дождалась. Отец девочки не пробыл с ними и месяца... А теперь еще этот пубер... пубертатный период, как говорила ей школьная психологиня. По-русски это значит подростковый возраст: гора двоек в дневнике, куча мальчиков в голове и непонимание в семье.

Немного помолчали, поедая торт.

- Свечки бы хоть поставила, - сказала Люба.

- В церкви? - опомнилась от своих мыслей про пубертатный период Нина Степановна. Люба рассмеялась:

- На торт. Знаешь, такие продают сейчас: там цифры. Не надо ставить пятьдесят свечек, а можно всего две: пятерку и нолик, - Люба откусила от своего куска, и на носу у нее осел крем.

- Да зачем свечки. Я и так помню.

- Могла бы задуть и загадать желание.

- Я загадала.

- Без свечки не сбудется.

- Не нагнетай, - Нина Степановна откусила кусок от торта и принялась медленно жевать.

- Да сбудется, сбудется, - весело проговорила Люба, выцеживая остатки водки себе в рюмку. - Вот за это и выпьем.

- У меня только чай остался.

Люба чокнулась рюмкой о чашку Нины Степановны и опрокинула содержимое в себя.

- И все-таки, любви тебе, подруга! Может, тогда и Надька по струнке ходить станет. Если в доме мужик появится.

- Спасибки, Любка.

- И тебе чмоки.

Они снова чокнулись, уже пустыми чашками.

В двери закопошились ключом. Слегка осоловевшая Люба не услышала и продолжала:

- В твоей жизни начинается новая пора, Нинка! Пятьдесят - это не просто так. Пятьдесят - это что-то да значит. А знаешь, какая Моника Белуччи была в пятьдесят? - как-то совсем не к месту вдруг сказала она и показала большой палец: классная Моника Белуччи была в пятьдесят.

- А сейчас ей сколько? - рассеянно спросила Нина Степановна, прислушиваясь к звукам в прихожей.

- А сейчас пятьдесят два. Но она тоже еще ничего.

- Надя! - позвала Нина Степановна.

- Привет, ма! - крикнула дочь из прихожей и прошла в свою комнату.

- А поздравить... - начала Люба громко, но ее голос сорвался на какой-то визг. - А поздравить мать с днем рождения? - закончила она свою мысль.

- Ну Люба, - одернула ее подруга.

- С днем рождения, ма, - крикнула дочь из комнаты. - И пока.

- Куда ты идешь, уже десять вечера, - Нина Степановна вышла в прихожую, за ней подтянулась и Люба.

- Я вижу, тебе весело, - ответила Надя. - Я зашла переодеться. Целую и все такое! - она махнула рукой в направлении матери, схватила свою сумку и выпорхнула за дверь.

- Хоть бы в день рождения матери не шлялась! Дома бы посидела, как все. За тортом, - выкрикнула Люба и икнула.

Нина Степановна высунулась из входной двери:

- Когда тебя ждать-то? В одиннадцать чтоб дома была!

- Пока, ма! - сделала вид, что не услышала, или правда не услышала та. Шаги удалялись, пока совсем не стихли.

- Распустила дочь, - пьяно проговорила Люба.

Нина Степановна мельком глянула в зеркало на свое осунувшееся круглое лицо, раскрасневшиеся от водки щеки и потерянные глаза.

- Давай еще по кусочку, что ли? - нарочито весело сказала она и направилась в кухню.

- Водка кончилась, да? - спросила Люба и пошла следом.