Глава 3
Песня закончилась. В кафе заходило все больше посетителей. За стойкой бариста принимала новые заказы, молниеносно готовила напитки и чуть ли не бегом доставляла их клиентам. Прежде царившая в помещении музыка теперь стала фоном для разговоров, иногда сопровождаемых смехом. Атмосфера в заведении заметно оживилась. Однако молодые люди, сидевшие за двумя круглыми столиками у окна, как будто застыли.
Давид посмотрел на друзей, а потом прервал молчание:
- Можешь повторить. Кажется, я не расслышал.
Женя закрыл ноутбук и ровным голосом ответил:
- Думаю, у всех у нас была история в школе. Нам рассказывали про Вторую мировую войну, про ужасы, которые она принесла... – тут Евгений ненадолго отвлекся, чтобы проверить дату на смарт-часах. – Я читал, что до 20 марта 41 года всем евреям нужно было переселиться в этот район. Официально он назывался «еврейский квартал».
— То есть гетто? – сказал Карлос.
- Верно. А это место называется площадь Героев Гетто.
Тут память сработала как при игре в квиз, и Женя начал сухо перечислять факты: - Под «квартал» выделили 20 гектаров, 15 улиц, на которых стояли 320 домов. Для проживания отвели чуть больше трех тысяч квартир.
- Каждой семье по квартире? – спросил Марко, не отрываясь от экрана телефона.
- Думаю, это было невозможно, ведь человеку полагалось только 2 квадратных метра жилой площади.
Услышанное, не произвело впечатление на иностранцев: Марко занят телефоном, а Давид все также улыбался. Евгений уже подумал, что зря поднял эту тему, пока не взглянул на Карлоса. Тот смотрел прямо на него и явно ждал продолжения рассказа. Немного воодушевившись, Женя продолжил:
- Раньше это место называлось площадь Согласия. Вон то серое небольшое здание было центром туризма. Отсюда в довоенные годы отправлялись на курорты. Скорее всего, здесь было людно и шумно. Каждый хотел отдохнуть, попутешествовать... Прямо как вы сейчас.
Карлос решил пристально изучить объект, о котором шла речь. Давид, попивая кофе, мило улыбался официантке, а пальцы Марко на мгновение зависли над экраном телефона, но вскоре продолжили прыгать в определенном порядке – возможно, набирая очередное сообщение.
- Примерно шестнадцать тысяч человек согнали сюда. Район изолировали от внешнего мира трехметровыми плитами. По форме они напоминали еврейские надгробия. А здесь, на площади, каждое утро собирали жителей для сортировки... Вот еще что. По указанию новых властей название заменили на «погрузочная платформа». Из места откуда раньше уезжали на отдых, теперь же люди отправлялись в свое последнее путешествие.
Произнося последние слова Евгений вздохнул. Пожалуй, он рассказал туристам все, что хотел. Он уже собирался сменить тему разговора, но вспомнил черно-белые кадры хроники о переселении в гетто. Тревожные, измученные люди тащили за собой нажитое. На несколько секунд крупным планом камера выхватила лицо женщины с ребенком на руках. Незнакомка остановилась и в поисках ответа на самый страшный вопрос заглянула в объектив. Но ничего не найдя, продолжила путь вместе с гонимой толпой.
Как при просмотре, так и сейчас Женя испытывал грусть. Одновременно с ней парень кое-что осознал: масштаб трагедии, что ускользает от понимания. В памяти остается лишь количество погибших, с которым в мирное время человек не сталкивается. О последствиях войны пишут, рассказывают, снимают фильмы, открывают памятники и проводят торжества. Только теперь это делают люди, выросшие в иной реальности.
Так как же можно передать?
Женя посмотрел на Карлоса. Телефон, часы, кольцо на мизинце.
«Это же так очевидно», - подумал Женя.
Как будто в продолжение своей мысли он произнес:
- Здесь жили люди. Пользовались вещами. Ходили в обуви. Хотя возможно не все шестнадцать тысяч, скорее меньше... Ведь дети начинают ходить ближе к году, поэтому им не нужна обувь... А женщины... Возможно пытались прихватить что-то для быта, детские игрушки... Кое-какую мебель, стулья – все сгрузили на повозки. Запряглись сами и потащили на новое место. Им нельзя было пользоваться лошадьми, а тем более транспортом.
Женя замолчал. Потом не отрываясь от окна, сказал:
- Как выглядят сотни скрипок или тысячи пар обуви? Не могу представить комнату, забитую до отказа мужскими, женскими, детскими волосами... Вы, кстати, можете съездить в Освенцим – чтобы собственными глазами увидеть, что остаётся после тысяч жизней...
Давид допил кофе. Рука ненарочно дрогнула, а чашка с резким звоном опустилась на блюдце. Марко заблокировал телефон, отложил его в сторону и уставился на Женю. А Карлос скрестил руки на груди, откинулся назад. Женя опять сжал кулаки, только уже от давящего чувства, осевшего внутри.
— Это твое предложение? – спросил Давид.
- Да, если решитесь, конечно. Я вот до сих пор чувствую, что не смогу, – со стыдом признался Евгений.
- Так почему здесь стулья? – непонимающе спросил Марко.
Рассказчик перевел взгляд на задавшего вопрос, а затем – на площадь, попутно отвечая:
- Гетто решили ликвидировать. За сорок восемь часов убили около двух тысяч человек. После «очистки» квартал был завален телами и мебелью, принадлежавшей погибшим.
Все это время державшаяся на лице Давида дружелюбная улыбка исчезла. Евгений снял очки, привычным движение помассировал переносицу и задумчиво добавил:
- Если за каждого пострадавшего ставить по стулу, здесь не хватит места. Поэтому каждый стул стоит умножить на тысячу. Всего их – семьдесят.
- Семьдесят тысяч? – с волнением уточнил Марко.
- Да. Четверть населения города до войны.
Настроение рассказчика передалось остальным. Атмосфера в компании стала еще тяжелее.
Не замечая шумных разговоров вокруг, Женя продолжил молча наблюдать за внешним миром. Все сказанное снова прокручивалось в его голове. Он остался один на один с площадью. Лишь музыке удалось пробиться сквозь эту невидимую стену. До него доносился мягкий голос Синатры, восхвалявший бессонный Нью-Йорк: город, способный подарить свободу, безграничные возможности и успех. А это беларуса совсем не трогало.
Блуждающий взгляд остановился на здании с серым фасадом и железными цифрами. Женю охватило чувство дежавю. Цвет здания был до боли знаком ему.
Он так долго всматривался в него, что строение, а вслед за ним и площадь начали растворяться. Вдруг вместо весенней прохлады он ощутил летний зной пятилетней давности. Компактная мощеная площадь превратилась в большой заасфальтированный двор, окруженный многоэтажками. Вместо серого здания с цифрами «1941–1943» на фасаде, перед его глазами предстала трансформаторная будка. На ней красовался мурал с изображением двух парней за диджейским пультом. И детская площадка, с металлическим ограждением, на котором аккуратно развешаны разноцветные ленточки.
От нахлынувших чувств нижняя челюсть задрожала. Жене совсем не хотелось «упасть в грязь» перед иностранцами, поэтому он еще сильнее отвернулся к окну.
Карлос, уже долгое время наблюдавший за ним, придвинулся вплотную к столу, и спросил:
- Ты в порядке?
Яркая картина начала блекнуть. И вот Женя снова очутился где-то далеко за границей, в кафе. Напротив него сидели испанцы, которым он решил рассказать о площади Героев Гетто. Но внутри что-то окончательно сломалось.
Приученный к мысли, что мужчины не плачут, не жалуются, а молча несут ответственность, он стремился подавить любые «постыдные» эмоции. Чтобы хоть как-то совладать с собой, он взял салфетку и стал складывать ее в гармошку. Мысленно посчитав до трех, поднял голову и встретился взглядом с Карлосом. От чего-то у него в глазах застыли слезы. Будто упустив смысл вопроса, Евгений произнес:
- Знаете, а ведь эта площадь не больше обычного двора... В Минске.
После чего замолчал. Из глаз медленно потекли слезы – вместе с ними наружу вырвались давно мучившие его сожаления, беспомощность и одиночество.