Мученик

Темнеет лес где-то вдали, моросит дождь, бьет по асфальту и по крышам домов. Обыденный гул Петербургской жизни сегодня несколько другой: если обычно граждане много говорили, выпивали в барах, порою очень громко, читали "Вестника Европы" или другие журналы, то сегодня все сникло. По улицам не ходили люди, трактиры были пусты, а всякие ларьки с журналами оставались без покупателей. Случайный житель, только проснувшийся, по обыкновению выходил во двор, побеседовать с друзьями, выпить, и сделать все прочее. Но не замечая никого, он сначала проходил всю местность, чтобы точно удостовериться, что никого нет, а потом, схватившись за голову, все вспоминал и спешил обратно в квартиру. Там же молился от греха подальше и начинал смотреть в окно, в ожидании какого-либо действа.

Дождь усиливался, заливал ямы, учинял грязь и влагу. Сточные трубы будто уже не справлялись, вода текла рекой и казалось, что вот-вот труба сорвётся, а вся масса воды разольётся грязным водопадом. Но труба все также крепко держалась, оберегая тех немногочисленных прохожих внизу. Канализационные решетки играли новые сонаты и баллады, отбивая барабанные удары, посвистывая и звеня. Композиция не сильно красива, да что уж там, она жутко раздражала всех жителей. Но уж с этим ничего поделать нельзя было, потому жильцы терпели противные звуки. Те "счастливчики", чьи окна выходили на Неву, были, наверное, самыми испуганными людьми во всем городе. Река бушевала, качась всей массой из стороны в сторону, создавая огромные волны и намеревавшись выйти из берегов, учинить потоп и разруху, какие этот старый город помнит до сих пор. А потому все и сидели по домам, никому не было любо быть смытыми гребнями реки и унесенными куда-нибудь далеко.

Весь двор, в каком пойдет первое действо, был очень большим, по сравнению со всеми прочими. Там имели место быть и площадки, и магазины. Да и вообще внутри этого двора был ещё один, отдельный от Петербурга, город со своими законами, своей властью и со своими нищими. Здания образовывали кольцо, верхние этажи нависали над нижними, из-за чего солнце было видно только когда оно находилось в зените, в остальное время во дворе была ночь и темень. Дома трещали от старости, норовя упасть на всю дикую фауну города. Тут и там в фундаментах трещины, барельефы потихоньку откалываются, стены прохудились настолько, что во многих жили крысы и всякие насекомые - стены были полые. Как все дороги ведут в Рим, так и тут, все дороги ведут во двор, только если в Рим едут охотно, то этот квартал обходят стороной.

Население было сильно неоднородно. На нижних этажах были хибары, а по-другому это жилье не назвать, заселяли их люди рабочие или несильно богатые. Обычно это всякие коллежские и сенатские регистраторы, хотя встречались и люди военные, однако в звании соответственном - прапорщики да подпоручики. Судьба их тяжка, а жизнь немилосердна - цеплялись за каждую копейку, за каждую подработку, ибо по большей своей части никто из них не работал и жил на пенсии, либо заслуженные, либо завоёванные. Носили, обычно, грязные камзолы, или, если у кого были, то партикулярные платья, которые, правда, на них смотрелись смешно. Такие впору министрам, а щеголяют в них "карьеристы". Где-то по середине располагались господа положением лучше: всякие секретари, лишь зарплатой различающиеся. Они были золотой серединой. Денег, чтобы открывать счета у них не было, но и плотским утехам они не поддавались. Проводили время в работе. Вот уж кто правильные карьеристы, так это они. Грезили только лишь о повышении должности и добычи наследственности дворянского рода. Расхаживали в обычных черных платьях, но если предстояла важная встреча, то надевали и пиджаки. Наконец, верхние этажи — это всякие богачи высших должностей. Они потому и жили наверху, чтобы показывать свое преимущество над остальными. Не в том смысле, чтоб обидно остальным сделать, а в том, чтобы всем видом показывать, что они у самого Бога сидят, а потому и имеют такие богатства. Из сего описания вполне ясно, что люди эти были кальвинистами, а значит инородцами. Во дворе такие особы не появлялись, предпочитали сидеть на квартирах, культурно проводя время. Или не культурно. Уж этого никто не знает. На улицах их видно было редко, а значит и их одежду мало кто знал. Но предположения вполне обширны: фраки, смокинги, пиджаки, бархатные платья от лучших стилистов. Из их жилья постоянно доносились разные запахи парфюмерии, играла непринуждённая музыка на новокупленных патифонах, да и в общем весь обитель этих людей вызывал вопросы у всех остальных. Но интеллигенция на них отвечать не спешила, вещь никаких законов они не нарушали, а даже если бы нарушали, то как-нибудь да выпутались бы.

Так выглядела внешняя структура дома, но ведь была и внутренняя. Внизу, в темных помещениях, в подвалах кипела вся прочая жизнь. И речь не только о крысах и грибах, но и о жильцах. Там, внизу, жильцы оборудовали трибуны и подиумы для разных выступлений и дебатов. Видите ли, Петербургское правительство не сильно беспокоилась о благополучии дворов и всяких кварталов, а потому эту работу взяли на себя жители домов. Такие собрания проводились не только в этом квартале, но и во всем районе, такая уж мода пошла. А мода эта в свою очередь вылилась из настроений того времени: там и тут выступления, демократия, и вся прочая ересь, и с вводом «Приказа номер 1» пошли похожие тенденции и на гражданскую жизнь.

Несмотря на страшную погоду сверху, собрание сегодня должно было состояться. Обычно такого не бывало в ливни, ведь крыша протекала, а потому в "зале" становилось мокро, но сейчас был особый случай, страшный для всех слоев. Петр Иванович сидел на кресле, прямо рядом со входом, ожидая появления первых гостей. Он был худощав, высок, одет в бежевое пальто с фуражкой, на которой красовалась голубая лента. На ногах были потёртые сапоги. Сложив руки на груди, он свесил голову и задремал - так рано он пришел. Соп его слышался по всему "залу" и не оттого, что он сопел громко, а оттого, что тут была превосходная форма комнаты, благодаря которой все было слышно всем, даже тем, кто сидел по самую удаль. Там и тут стояли столики, главное действо происходило впереди, на небольшой старой сцене. Там же располагались два разрубленных напополам бревна, использующиеся как стойки. Стояли они напротив друг друга, чтобы соперники могли видеть друг друга в глаза. Зрители же стояли на ногах.

Наконец послышались торопливые шаги и сразу несколько голосов. Петр Иванович вмиг проснулся и встал перед входом, встречая товарищей. А это были именно его товарищи: соседи, знакомые и друзья. С обыкновенным "О-о-о!"-каньем они поприветствовали друг друга, пожимая потные и грязные руки. Первыми пришли именно они, ведь они жили ближе всего к подвалу. По именам перечислять их смысла нет, ведь по сути своей, они были все как один: неряшливы, небрезгливы, нетолерантны и глупы. Увидев только одного из представителей, можно было судить и об остальных. Нижние господа разместились в центре комнаты за круглым столиком, приволоченным сюда со двора.

Следующие пришли средние люди. Их было всего 3 человека, ибо остальных эти собрания никак не волновали. В общем-то, и этих господ дебаты не сильно увеселяли, но хоть какое-то представительство быть обязано. Они отошли в дальний угол и начали вести разговоры о деньгах и о должностях, ради которых так усердно работали. Удивительно, но и у них работал тот же закон: увидев одного, можно было распознать и остальных. Обычные маленькие люди, при том во всех смыслах. Из-за безвылазной жизни в бумагах они совсем не росли. Самый высокий их представителей был всего 170 см.

И вот спустя пол часа, соизволили явиться и высшие люди. Неторопливой походкой, все как один (по тому же закону), они отошли к сцене, держа рядом свою прислугу. Помещение не было большим, а потому и прислуга была максимум из двух человек. На высоких каблуках, во французских туфлях они прошлись по каменному полу, из-за чего цоканье было громче всяких, даже самых бурных обсуждений. Они окинули взглядом зал, прищурив глаза, как бы выражая свое презрение. После же, они свернулись в свой кружок, став неприхотливо хохотать, то и дело поглядывая на нищих.

Наконец, когда все собрались, Петр Иванович, как представитель от низших людей, вступил на сцену, встал у стойки и громогласно крикнул: "Начинаем!".

Тут же замолчали все группы и обратили свое внимание на Петра Ивановича. Он же, сделав пригласительный жест, вызвал на сцену представителя любого другого слоя. После небольшой паузы, единственно тихого момента на протяжении всего собрания, на сцену вышел Рудольф Бранденбургский-Баденвюртенбегрский и прочий, прочий. Его фамилия, казалось, была длиннее "Войны и мира". Он был немцем, выходцем из какого-то именитого дома, которого, правда, никто не знал. Он был одет немцем: черная мантия, с Прусской фуражкой на голове, белой рубашкой под мантией и кожаной коричневой жилеткой. На ногах, с прямыми стрелками, совсем не ношенные, темно-синие брюки, на ступнях из-под штанов виднелись белые носки, а может и гольфы. Носил кожаные глянцевые черные туфли на небольших каблуках. На шее и в ушах - дорогая бижутерия, на пальце - кольцо, на котором написано: "Gott mit uns!".

Он вальяжно, опираясь на руку своего слуги, взобрался на сцену, неторопливо прошел к своей стойке, встал за ней.

Дождавшись своего неторопливого оппонента, Петр Иванович обратил свой взор на зал и стал говорить:

- Господа, приветствую на очередном собрании. Прекрасно понимаю ваше негодование насчёт времени проведения, ведь на улице такая непогода и всякая другая запара, а нам, людям простым, впору бы работать да чаевничать, но да не важно это вовсе. А знаете, что важно? - он сделал паузу, окидывая зал своим зорким взглядом, - арест! Вот что важно! Арест нашего уважаемашего (Б) Орла Юрьевича! - сразу началось какое-то взволнованное обсуждение среди слушающих, - вчера, али раньше, Орлу Юрьевичу пришло письмо с угрозой. Написана на буржуйском, богатом всяком: там и эпитеты, метафоры, и другая ересь. Очевидно, что заявление написать могли только одни люди! - Петр Иванович повернул свою голову на Рудольфа, соответственно поразив его глазами. Он же, на вид, нисколько не заволновался, лишь повел головой в другу сторону. Петр Иванович продолжил, - но не столько важно "кто", сколько важно, что теперь делать? Ратовать за него, молиться, оно все понятно и будет исполнено, но помимо всякого духовного, полезно было бы и действенное. Вот что предлагаю, товарищи, штурмуем же суд! Когда Орла повезут туда и начнут процесс, мы ворвемся и высвободим нашего дорого адвоката!

Петр Иванович прокричал это с такой уверенностью, с такой бодростью духа, что работяги тоже воскликнули вместе с ним: "Да!", "Штурмуем!", "Ура!". Они подняли фуражки и кепки вверх, начали ими махать, все также восклицая. Воцарился невыносимый гул, и из-за эха он усиливался в разы. Рудольф и все высшие люди закрыли уши, то же сделали и средние. Наконец, не выдержав гама, Рудольф заорал на всю комнату: "ЗАТКНИТЕСЬ!". И это сработало - жители замолкли. Выпрямившись, отряхнувшись, он окинул свирепым взглядом зал и начал говорить:

- При всем своем понимании и, на сколько это возможно, уважении к вам, дорогие солдаты и рабочие, я не могу принять факта о том, что вы, в своих стихийных порывах уничтожить все и вся, не можете принять во внимание банальную логику, а самое печальное, и вместе с тем главное - законы! Кто же вам даст штурмовать Храм справедливости? Неучто вы считаете, что жандармерия вам все позволит! Imbésiles! (Глупцы!) Я, да что уж я, все мы, - Рудольф обвел пальцами группу высших людей, - понимаем необходимость Орла Юрьевича и, конечно, считаем заявление варварским и vil (подлым). Но увы, в наших силах нет ни власти квалифицированных и сильных военных, ни умов в сфере юриспруденции, а потому я считаю, что стоит смириться с приговором и проводить достопочтимого, и предварительно подписавшего некоторые бумаги (сказал он в пол тона, тараторя), Орла со слезами на глазах.

Рудольф отошёл от стойки, встав в такую позу, что спина у него искривилась в обратную сторону, а руки оставались лежать на бревне.

Петр Иванович за время выступления оппонента, с виду поседел от злости. Он сделал два шага, очутился у стойки и громогласно восклицал:

- Как?! Что вы несёте?! Да как смеете?! Да Орёл Юрьевич, да Божеский человек, да великий собой, да он студент юридического факультета! Да он горы свернёт, если не отдать его сейчас.

- Чьи горы, любезнейший? Чьи? А наши, только лишь наши! Вы, mendiants (нищие), только и жаждите того, чтобы забрать все блага в свои руки, при том за счёт более успешных людей.

- А вы лучше? До коли он меня, нас, товарищи, будет травить, а?

- Нечего на зеркало пенять, коли рожа крива!

- Ах, это у меня крива? Засранец!

Поднялся балаган. То и дело норовили низшие начать бить высших, Петр Иванович еле держался от того, чтобы влететь в Рудольфа и дать ему знать, где дворяне зимуют. Вдруг Рудольф воскликнул:

- Господа! Если мы собираемся драться, то я лучше позову жандармов и они скорее увезут Орла Юрьевича под стражу. Я призываю вас, imbésiles, замолчать и сесть за стол переговоров.

Взоры обратились на Рудольфа. Некоторые наполненные злостью, некоторые благодарностью, при этом благодарными были не его друзья, а как раз наоборот, средние и низшие. Остальные высшие смотрели с притупленной ненавистью на их представителя. Видимо, они и хотели вызвать охрану, чтобы наконец избавиться от неугодных простаков, но то ли по незнанию, то ли по совести, Рудольф спокойно смотрел на бунтарей.

- Вам стоит укротить свой бунтарский пыл и обзавестись манерами. Если уж вы на дебатах, так будьте добры на дебатах не буянить, Mon Dieu! (Боже мой!). Вы думаете нам выгоден уезд Орла? Отнюдь, господа. При этом, давайте быть честными, по ровно таким же причинам, по каким это невыгодно и вам.

Рудольф посмотрел свирепым взглядом на Петра Ивановича. Он же, будучи ещё на взводе, намеревался опять начать колыхать толпу. Заметив это, на сцену выбежал Степан Григорьевич, портной, славный своим мирным духом, неспособностью на причинение боли. Он закрыл рот Петру Ивановичу, пригрозив пальцем, после чего обернулся на Рудольфа и стал вести дискуссию.

- Видите ли, Рудольф Бранден... Рудольф, что положение наше совсем не завидно. Да и ладно с этим (с ними), но мы люди ратные и в таком условии, наше положение становится несправедливостью. Вы видели наше жильё? Да как же там жить! Это пристанище муравьев и крыс, но никак не людей.

- Так кто же Вам мешает работать, голубчик? Устройтесь официально портным, башмакмейстером (он улыбнулся), и будет вам достаток. А там и гляди будет и новая квартира.

- В том то и дело, что мы бы так и сделали, но у половины из нас неспособности есть по этому поводу. Вон, у Герасима ноги нет, а Юрьича - руки, у Петра Ивановича зрение никакое, а у меня хроническая глухота. Я только однажды слышал, а сейчас слышу, как будто в марле нахожусь. Не можем мы работать, по законодательству не можем.

- Простите-с, а как Вам мешает глухота в работе с обувью? Это Cirque (цирк). Вы прикрываетесь травмами, хотя они вам никак не мешают.

- Ну че, пёс, с того? Мы свое отслужили, будь уж уверен, а ты то что? Какие у тебя могут быть интересы? Деньги есть, а он и ещё больше заграбастать хотят! - закричал Петр Иванович из-за спины Степана.

- Деньги мои я заработал честно и тратить их - мое право, ровно, как и зарабатывать. Это вы из-за своей лени не стоите не моем месте. А могли бы вместо того, чтобы пить водку и играть в воблу, пить шардоне и играть в карты.

- Да причем тут твоя работа? Это дворянство твое, наследственное, а не ты сделал! У тебя батек тоже богатый, небось, а? Он и дал денег, а ты... Только и рад, что пользоваться. - опять выкрикнул Петр.

- А что прикажете с ними делать? Раздавать?

- А почему и нет? Где совесть то ваша? - крикнул кто-то из зала.

- Там же, где и ваши деньги. - сухо отрезал Рудольф.

- Ну ладно вам, господа! - опять вступился Степан из-за поднимающегося шума, - хватит ссоры. Вам наши позиции ясны: улучшить условия нашего существования.

- За наш и за средний счёт, верно? - лукаво зыркнул Рудольф.

- Вы тоже хороши! Вы же тоже за счёт средних и нас все собирались провернуть! - крикнул Петр Иванович.

- Причем тоже при помощи Орла...- закончил всякие обсуждения Степан.

Никто не кивнул одобрительно, соглашаясь с последним высказыванием, но никто и не повел головой. Молчание - далеко не всегда знак согласия, но когда молчание настолькошумное, что дребезжит от напряжения, то молчание - действительно знак согласия. Все смотрели на всех, в особенности низшие на высших. Средних, однако, никто не замечал, как и они, в общем-то, никак не следили за выступлениями. Голос Рудольфа, томный, наглый, пронизанный капиталистичной манерой говорить о выгоде, прорезал мёртвую тишину:

- Не вздумайте, le sot (глупцы). Gendarmes (жандармы) вам trop dŭr (не по зубам).

Снова воцарилась тишина, что значило окончание собрания. Вдруг, из-за стены, глухо послышались шаги, спускавшиеся вниз и вдруг дверь открылась, на пороге стоял какой-то из низших.

- Там, этого, вашего то, везут.

- Кто везёт? Кого? - в страхе спросил Степан.

- Да вашего этого... Орёла, что ли.

Петр Иванович сбился с ног и упал на деревянный пол. Все, кто сидел, встали, а Рудольф лишь успел произнести.

- Догонят...