Глава 3
Роман Громов
Я стоял на балконе второго этажа, наблюдая за вестибюлем сквозь стеклянные перегородки. Отсюда было видно всё — кто заходит, как себя ведет, что скрывает. Новички всегда казались немного одинаковыми: напряжённые, испуганные, надломленные — но каждый приносил с собой особую тень. И именно по ней я различал, кто есть кто.
Но когда зашла она — всё изменилось.
Я уже знал её. Видел, как она колебалась у порога, как её пальцы мёрзли от внутреннего напряжения, как ноги будто приросли к полу. Уже слышал, как сбивается её дыхание, когда шаг делает не она — а страх внутри неё. Я уже касался её.
Моя рука тогда легла ей на талию легко, но без возможности отступить — не для того, чтобы запугать, а чтобы дать опору. Проверить, дрогнет ли она или дастся в движение. Она дрогнула. Почти незаметно — но я почувствовал это. Лопатки будто сжались, а мышцы под ладонью застыли на миг. Но она пошла. Позволила себя вести. Не вырвалась, не замерла — пошла.
Я вёл её к ресепшну. Шаг в шаг. И в каждый этот шаг вплеталось её внутреннее "не могу", которое всё же прогибалось под не менее сильным "а вдруг".
Хрупкая.
Да. Телом, осанкой, но больше — внутренне. Она держалась, как человек, который слишком часто падал. В ней не было ни дерзости, ни самоуверенности. И именно это цепляло. Настоящая уязвимость — та, что не напоказ, а по-настоящему. В ней хотелось раствориться, как в тёплой тишине после грома.
Застенчивая.
До болезненного сжатия плеч, до невидимого изгиба спины, будто она извинялась за каждый вдох. И при этом — не пустая. Напротив. Плотная, насыщенная чем-то внутренним. Она словно знала, что опасно открыться, но уже слишком устала быть невидимой.
Мягкая.
И в теле, и в реакции. Она не сопротивлялась — это было главное. Она была на грани, но не ушла. Не сбежала. Не толкнула мою руку, когда я её обнял за талию. И в этом — доверие. Пусть даже на пределе. Пусть подсознательно.
Моё сердце — обычно сдержанное, привычное к чужим эмоциям — вдруг пропустило удар, а потом сбилось с ритма. На секунду я забыл, как дышать.
Она двигалась неловко, будто каждый шаг отрывался от земли усилием воли. Казалось, тело хочет вперёд, а душа — назад. Внутренняя борьба отражалась в каждом её движении. Я видел, как она вцепилась в подол своего лёгкого платья — светлого, с мелким жёлтым цветочным узором. Жёлтый. Неправильный цвет для неё. Он её не держал — наоборот, подчёркивал уязвимость, чужую ей яркость. Она выглядела так, будто случайно надела что-то чужое, как будто пыталась показаться «светлее», чем чувствовала себя внутри.
Волосы — русые, мягкие, с естественным изгибом. Передние пряди аккуратно заплетены и собраны крабиком на затылке. Милое, почти детское решение. Всё в ней кричало о том, что она хочет быть незаметной. Незаметной, но… Увиденной.
Она села в кресло, в самом дальнем угле вестибюля, будто инстинктом выбрала место, откуда можно быстро сбежать, если что. Никто, кроме меня, её не заметил. А я — не мог оторваться.
Я присмотрелся. Её плечи подрагивали. Она смахнула слезу с щеки и вытерла ладонью, словно боялась, что кто-то увидит. Глубокий вдох. Ещё один. Грудная клетка едва заметно дрожала. Паническая атака? Или просто слишком много эмоций? Я знал, как бывает, когда человек заходит за грань. Это видно по глазам, по дыханию, по тому, как пальцы вцепляются в ткань — не ради красоты, а чтобы не рассыпаться.
Маленькая зверушка.
Сильная тем, что всё-таки пришла. Но ранимая настолько, что хотелось обнять, не сказав ни слова.
Я задержал взгляд на ней ещё на мгновение. Потом отвернулся. Нет. Я не мог просто стоять. Не мог — и не хотел.
Я привык ждать, наблюдать, не вмешиваться, пока не стану нужен. Но с ней — было иначе. Она уже тонула, и если сейчас не протянуть руку — она может больше не вернуться.
Решение пришло легко. Быстро. Я повернулся и пошёл вниз.
Когда вышел в вестибюль, её глаза метались — от дверей к полу, от пола к людям, к стойке на сцене, но ни на ком не задерживались. Как зверёк в западне. И я знал: если сейчас подойти неправильно, она замкнётся навсегда.
Я подошёл со спины. Медленно. Не спеша. Я не хотел пугать. Мои шаги были мягкими, но целенаправленными. И когда я оказался рядом — достаточно близко, чтобы она почувствовала моё присутствие, но ещё не повернулась — я положил руку ей на плечо. Легко. Не навязывая давление, но так, чтобы она ощутила — я рядом.
Её тело вздрогнуло. Замерло. Она обернулась, широко раскрыв глаза. Встала и я сместил руку на ее талию.
И вот — наши взгляды встретились.
Мгновение. Всего одно. Но в нём было столько всего — страх, растерянность, удивление. И… Слабый-слабый отблеск интереса. Тот самый, что вспыхивает не в голове, а глубоко под кожей, почти в животе. Это была не влюблённость, нет — но первичная химия, та, что не требует слов.
Она смотрела на меня, как на кого-то, кого не ожидала встретить. Я знал это выражение — между «я боюсь» и «я тянусь».
Я не улыбался. Только слегка приподнял бровь и спросил, спокойно:
— Все в порядке? Может воды?— ещё одна слеза, а затем ещё одна скатывались по ее щекам и я повернул ее в сторону кабинета и направил. Мне хотелось успокоить ее, обнять. Хоть я обычно безразличен к эмоциям незнакомцев, но не с ней.
В кабинете я подвёл её к креслу и мягко надавил ладонью на спину, заставляя сесть. Она послушалась, но села неловко, будто не чувствовала собственного тела. Плечи приподняты, руки прижаты к животу, взгляд упрямо в пол. Ни капли опоры.
Я достал бутылку воды из небольшого холодильника у стены, налил в прозрачный пластиковый стакан и протянул ей.
— Возьми.
Она подняла глаза — медленно, с подозрением. Пальцы дрожали, когда она обхватила стакан. Держала его неловко, как чужую вещь. Не пила. Просто смотрела в воду, как в пропасть.
Лицо побелело, губы стали почти серыми. Вдох — прерывистый. Ещё один. Беспорядочный.
— Дыши, — сказал я спокойно, с нажимом. Опустился на корточки перед ней, ловя её взгляд. — Смотри на меня. Не в пол, не в стену. Только на меня. Вдох. Медленно. Выдох. Вот так.
Она хлопала ресницами, часто, судорожно, будто глаза не хотели фокусироваться. Грудная клетка вздымалась, дыхание срывалось. Паника подступала уже к самому горлу.
— Слушай. Сейчас очень важно — сосредоточься, — я чуть подался ближе. — Назови мне жёлтые вещи в этой комнате. Прямо сейчас. Что ты видишь?
Она замерла. Секунда. Другая. Затем глаза метнулись по сторонам.
— Ва... ваза... — пробормотала она еле слышно.
— Хорошо. Ещё.
— Ручка... Платье... — она замялась, руки сжались сильнее. — Ковёр...
— Умница, — я сжал её ладонь. Она была холодной, влажной. Я провёл большим пальцем по внутренней стороне запястья, медленно, размеренно, задавая темп. Её дыхание стало чуть ровнее. — Хорошо. Молодец, зверушка. Ты справляешься.
Её взгляд ещё блуждал по кабинету, будто сознание не до конца вернулось. Как будто она всё ещё не верила, что не нужно никуда бежать.
Я взял со стола мягкую бумажную салфетку, нагнулся ближе и осторожно вытер мокрые следы с её щёк. Двигался медленно, без суеты, не отрывая взгляда от её лица. Она не вздрогнула — просто позволила. И это уже было много.
Потом я взглядом указал на стакан, который она всё ещё сжимала в дрожащих пальцах.
— Пей. Маленькими глотками.
Она посмотрела на воду, как будто только сейчас поняла, что держит её. Поднесла стакан к губам и сделала один глоток. Потом ещё. Уже жаднее. Будто только сейчас ощутила, как горло пересохло, как жгло изнутри всё, что она сдерживала.
Я наблюдал за ней молча. И чем больше приходило осознание, что она здесь — живая, настоящая, не убежала, — тем крепче становилось внутреннее решение: я не дам ей снова утонуть.
— Ну как?— она кивнула головой в знак того что лучше, она врала, это было видно по ее жестам. По тому как дрожали ее рубы и как сильнее она сжала мою руку.
Я поднял ее с кресла и она ухватилась за мою шею как за спасательный круг. Я сел и умостил ее на своих коленях. Сейчас платье на ней казалось слишком коротким и она слишком хрупком, не физически — морально.
— Тише,— я держал ее, как свою сабу после сессии. Когда она наиболее уязвима и нуждается в моих сильных руках. Она тоже нуждалась, нуждалась больше всего, нет не в моих руках, а в этом физическом контакте. В том доверии что я позволил ей ощутить.
Я медленно гладил её спину, проводя ладонью вдоль позвоночника, чувствуя, как под кончиками пальцев дрожит каждая мышца. Она не сопротивлялась. Напротив — будто растаяла в моих руках, как воск под теплом. Послушная. Покладистая. Хрупкая, будто порцеляновая кукла, которую страшно уронить. Её дыхание сбилось, то замирало, то вновь вырывалось судорожно. Слёзы, горячие и солёные, капали мне на плечо, медленно пропитывая ткань рубашки.
Я не спешил говорить — просто прижимал её к себе, чуть покачивал, позволяя слезам течь. Она нуждалась не в словах, а в разрешении быть слабой. И я дал ей это. Дал молчаливое убежище — простое, тёплое, надёжное.
— Всё хорошо, — прошептал я ей на ухо, едва касаясь губами её виска. Она всхлипнула, неуверенно. — Ты в безопасности, милая. Никто тебя не тронет.
Я знал, как это работает. Знал, как успокоить — не голосом, а прикосновением. Рукой, лежащей на затылке. Медленным, размеренным дыханием, которое она невольно начинала копировать. Присутствием. Я не давил, не торопил, просто был. Рядом.
Посмотрел на часы. Ещё десять минут. Десять драгоценных минут, пока мы здесь одни. Десять минут, чтобы дать ей опору, прежде чем снова отпустить в реальность. Она сидела у меня на коленях, словно ребёнок, который пережил бурю. Неуклюже спрятала лицо у меня под подбородком, будто хотела исчезнуть.
— Спасибо... — прошептала она еле слышно, и её голос дрогнул, как тонкая нить. Она пошевелилась, будто собиралась встать. Я не позволил — только крепче обнял.
— Не торопись, — мягко сказал я, но в голосе звучала та самая нотка, которая не оставляла пространства для спора. — Побудь так. Пока не отпустит.
— Я… Перенервничала, простите, — пробормотала она, сжимая край моей рубашки пальцами. Потом резко прикрыла рот рукой, будто поняла что-то ужасное.
Я проследил за её взглядом — вниз, на грудь. На белой ткани моего делового наряда расплылось пятно. Мокрое, с серым оттенком, словно запекшийся след чего-то другого. Ее тушь. Эмоции глубже, чем просто слёзы.
Она ахнула и отпрянула чуть назад, лицо залилось краской — и от стыда, и от смущения. Я не дал ей опустить глаза.
— Ничего, — сказал я спокойно, не давая ни капли осуждения. Я видел, что для неё это катастрофа. А для меня — лишь повод установить контакт. — Но ты будешь должна мне услугу, зверушка.
Она моргнула, не сразу поняв. Застыла, будто боялась спросить, что именно я имею в виду. Я решил не дразнить её дольше.
— Как тебя зовут?
— Аня, — выдохнула она, глядя на меня снизу вверх, будто ожидая кары.
— Меня — Роман, — мягко, но уверенно произнёс я. — Сейчас ты пойдёшь в уборную, приведёшь себя в порядок. Глубоко вдохнёшь, смоешь с лица всё, что тебе мешает дышать. А потом вернёшься — договорились?
Я указал ей на дверь сбоку, и она, не задавая лишних вопросов, юркнула туда, как пугливая зверушка, которой дали лазейку к спасению. Движения у неё были быстрые, но неуверенные — как у тех, кто до сих пор не верит, что с ними обошлись по-человечески.
Я остался в комнате. Потянулся к сумке, извлёк запасную рубашку — чёрную, более повседневную, не такую формальную, как белая, в которой я встречал гостей. Переодевался не спеша. С каждой складкой ткани, с каждым выдохом отпускал напряжение. Она проявилась. Показала настоящую себя. А значит — доверилась.
И я использую это сегодня, и возможно не только сегодня...