Глава II. Непредвиденное обстоятельство
На лестнице - кромешный мрак. Парадная - глухая, со двора. Жильцов не обреталось ни над ним, ни ниже.
Сначала он решил, что, видимо, ослышался. Стучат?
Минуты две он вызволялся из петли. Другие две - отыскивал в карманах ключ. Возился с дверью... А дальше несколько минут как будто вынули из жизни.
- Что?.. Что вы говорите?
- Я говорю, пожалуйста, очнитесь. И закройте дверь. Мне кажется, за мной могли следить. К тому же холодно.
- Как понимать следить? Кто... Кто вы такая? - бормотал он, с ужасом смотря на барышню.
- Сейчас я все вам объясню.
- Что вы хотите объяснить? Мне ничего не надо объяснять. Послушайте...
Он чувствовал, что ничего не понимает.
***
Мы жили в крайнем доме, у реки. Помню веранду, сад. Помню, что временами было скучно. Сидишь, рассматриваешь воду, облака. Глядишь на ветви, тени на земле. Смотришь, как неспешно катится река. И будто бы перестаешь помалу понимать, что происходит.
По вечерам обычно собирались у огня. Мама играла на рояле что-нибудь или читала вслух. Отец прохаживал по комнате, посматривая на портреты, на огонь; покашливая, будто бы готовил речь, и ковыряя пальцем в трубке. Часто до ночи так и сидели там, словно позируя со скуки для французского романа...
Вам, впрочем, скучно может быть? Все это детские, размытые воспоминания, жалобы. Было другое. Пасмурный, осенний день, как и положено всем скверным дням, который все переменилось.
В доме были шум, какая-то возня по случаю гостей. Все бегали по комнатам, роняли стулья. Жалко дребезжали в кухне окна, по которым стукал дождь. Хоть, вероятно, и никто того не слышал. Как ни слышали и стука в дверь, который раз от раза делался все более настойчив.
На пороге стоял странный человек в жабо, который сообщил, что некий граф изволили вернуться после длительного странствия и ожидают чести лицезреть, имеют честь надеяться и прочее, и прочее. Мама мгновенно побледнела. Отец коротко глянул на нее и тоже побледнел. Человек же, с небрежением поклонившись, удалился.
Следующие две недели в доме было невозможно жить.
Днем бесчисленные взгляды, вымученная тишина и в ней отрывный, нарочито громкий выкрик каждой вещи: двери, блюдца. Ночью - бесконечный шепот и шаги. Затем, когда по исчислении названных недель, вновь появился человек и объявил, будто желает слышать о решении сударыни, мама с усилием отвечала, что муж ее недавно прихворал, но что сама она сердечно принимает приглашение.
Грянули месяцы. За каждый раза два исправно объявлялось, что отец был болен. Он, впрочем, и правда как-то помрачнел, осунулся. В лице похожие на птиц легли загадочные тени. Мама ездила одна. Что делалось у графа мне, разумеется, откуда было знать. Казалось только то, что мама раз за разом возвращалась все печальней и тревожнее. Раз, приехала и вовсе вся в слезах. На робкие расспросы няни и отца ответом были неизменные стенания.
- Так же нельзя. Ты объясни... - твердил отец, носясь и делая руками, словно конфетти бросал. - Скажи, скажи... - шептал он, подбегая и с тоскою тормоша ее за плечи.
Мама запрокидывала голову, с усилием взглядывала на него и тут же, окунув лицо в ладони, снова принималась за рыдания.
Все оборвалось стуком в дверь. Не дожидаясь, чтобы дверь открыли, бледный с бешенством в глазах в гостиную ворвался граф. За ним какие-то солдаты, слуги.
- Где он?! - впиваясь в маму мутными глазами, закричал граф. Сцена была жуткая.
Отец было, бледнея, выступил вперед. Граф тростью ткнул ему в лицо и снова закричал, дрожа и стервенея.
- Где он?! Где он?!
Граф бросился к окну. Что-то хватал там, разграбляя подоконник.
- Кто? Я безумный? - оборотясь вдруг, зашипел с нажимом граф. - О, ты права, права. Я, вероятно, помешался. Помешался...
- Там обыщите. - Прохрипел граф, головой кивая в сторону двери и безотчетным взглядом наблюдая, как отца с сипением возят по полу.
- Живей, живее! Обыщите.
- Ваша милость?.. - прошептал с ухмылкой человек в жабо и указал шкатулку подле зеркала.
Шкатулку отперли. Внутри в числе различных серег, бус, другой подобной мишуры был медальон. Смешнее прочего, что медальон этот я помню с детства. Лет с четырех мне уже запрещалось с ним играть и под угрозой нехороших обещаний подходить к шкатулке.
Граф протянул ладонь и с видом, словно этим объяснялось совершенно все, потребовал чернил, бумаги и чтобы его оставили с сударыней.
Дверь заперли, слов разговора было не понять. По миновению получаса грянул выстрел. Потом еще... еще... еще и... Надо полагать, что выстрелов все-таки было два. Просто девица вдруг запрятала ладонями лицо и начала тихонько всхлипывать...
- Вам, может быть, воды? - в смущении пробормотал он.
- Воды-ы? Ах, я совершенно позабыла. Стойте... Где? Сейчас, я покажу письмо...
Он замер, недоумевая, для чего еще понадобилось, чтобы он смотрел какое-то письмо.
Должно быть, графово и вероятно, завещание. Или другое - то письмо, где граф писал, что ожидает чести лицезреть, надеется... Или какое-то еще письмо, что в общем было положительно без разницы.
Поскольку никакого графа отродясь он и в глаза не знал. Девицу видит в первый раз. А замечательней всего: никак не может забрать в толк, что, в сущности, такое происходит.