Империя Страсти||𝒥ℯ𝓃𝓀ℴℴ𝓀

Чонгук

Мои пальцы крепко сжимают портфель, когда я смотрю на нелестную версию лица моей мачехи.

Но я хочу разбить вдребезги не пластиковый вид. Дело в чувствах, скрывающихся за этим. Злоба, сверкающая в ее глазах-бусинках. Ухмылка, которая держится на ее губах.

Мы стоим перед зданием суда, но, поскольку свидетелей много, убийство точно не пройдет незамеченным.

Эта сука только что имела наглость заставить своего адвоката утверждать, что мои недавние инвестиции, моя причастность к законным подставным лицам Николо опасны для наследия моего отца. Она обвиняет меня в некомпетентности, плохом суждении, и поэтому, по ее ошибочной логике, акции Ким&Чон которыми владел мой отец, должны вернуться к ней. Они не вернутся. Они принадлежат мне по праву, и даже если будет доказано, что я некомпетентен, они перейдут к моему душеприказчику, а не к ней. Но она думает, что если подаст достаточно исков и бросит свой вес, то получит что-то.

Кроме моего непреклонного желания прикончить ее, она не получит ничего.

Минджу гладит розовый мех, лежащий у нее на плече, будто это домашнее животное.

— Я должна выразить должную признательность и поблагодарить тебя за то, что дал мне эту возможность. Лучше приготовь ключи от королевства.

— Единственные ключи, которые ты получишь, это ключи от клиники для отдыха, чтобы исправить то, что испортили твои пластические хирурги. — я смотрю на нее сверху вниз. — Твой адвокат немного некомпетентный тюфяк и, вероятно, забыл упомянуть, что деньги, которые я вложил, изначально были моими, а не моего отца, так что судиться за них все равно что ловить рыбу в Мертвом море. И никто, наверное, не сказал тебе об этом, но вот маленький совет, то, что ты можешь подать иск, не значит, что ты должна это делать.

— Не за этими деньгами я охочусь, дорогой сынок.

Я не упускаю насмешки в ее голосе, когда она говорит «сынок».

— Мне нужна остальная часть, которая изначально принадлежала твоему отцу и, следовательно, по праву принадлежит мне. Я буду продолжать биться в суде, пока не заполучу кусок пирога, который я заслуживала все это время. Каково это быть побежденным в своей собственной игре?

— Ты даже не начала распознавать игру, не говоря уже о том, чтобы победить меня в ней.

— Возможно, я лучше в ней разбираюсь, чем ты думаешь. — она похлопывает меня по руке, улыбаясь. — Как Дженни?

Я сужаю глаза, частично забыв об отвратительном прикосновении.

Почему она спрашивает меня об Дженни?

Никто не знает о наших отношениях, кроме Джису, и, возможно, Матео и Николо.

И тех, кто был в приватной кабинке в тот вечер и стал свидетелем всего этого инцидента с алкоголем и ревностью.

Не думаю, что Минджу настолько отчаялась, чтобы следить за мной, но, возможно, это так и есть.

Тот факт, что она даже знает об Дженни, заставляет меня стиснуть зубы. Ей, как никому другому, нужно держать свою разрушительную энергию подальше от нее.

Тем не менее, я не клюю на приманку и вместо этого смотрю на нее с торжественным лицом.

Она лишь улыбается, ее красные губы выглядят гротескно.

— Ты обещал забрать все мое, и я обещаю сделать то же самое, Чонгук. Особенно теперь, когда тебе есть что терять, кроме статуса миллиардера и того отродья, которое ты называешь дочерью.

С последним отвратительным прикосновением она уходит, ее шаги бодры и размеренны. И я желаю ей упасть на лицо и умереть самой ужасной смертью.

А, может мне стоит сделать это самому, ведь такие старые псины, как она, умирают не так легко.

Настроение резко падает до самого худшего на весь оставшийся день. Все знают, что нужно держаться от меня подальше, когда я возвращаюсь со слушания дела Минджу.

Все, кроме Дженни главная причина моего плохого настроения.

Я могу сражаться с Минджу до бесконечности и дальше. Причина, по которой я не прикончил ее, не в том, что я не могу, а в том, что мне нужно, чтобы она страдала и делала больше пластических операций, заполняя дыру в ее черной душе.

Мне нужно, чтобы она была на чеку до самой смерти, а когда умрет, одна и без наследника, то пойдет целовать землю, по которой ходила моя мать, прежде чем ее запихнут в ее особое место в аду.

Но зловещее чувство засело у меня в груди с тех пор, как она спросила о Дженни. Используя имя.

Поэтому я иду к ней в кабинет. Последний раз я проводил с ней время три дня назад, когда Йерим решила, что это хорошая идея обломать меня.

Как будто это недостаточно кощунственно, с тех пор она продолжает красть время Дженни каждую ночь. Иногда с Джином.

Сказать, что мой член планирует массовое уничтожение этих двоих — это преуменьшение века.
Я мог бы нанести им визит без предупреждения прошлой ночью и обломать с сексом Джина, пока Йерим не заснула, за что он пнул бы меня в голень. Естественно, я пнул бы его в ответ. Потом мы устроили бы боксерский поединок по старинке.

Но это все равно не сняло бы напряжение.

И я снова отказался дрочить, как тринадцатилетний подросток. Так что это оставляет Дженни с проблемами с сексуальной неудовлетворенностью, которые необходимо решить, желательно сейчас.

Так что представьте мое чертово удивление, когда ее помощница, невысокая женщина с длинными волосами и очками в золотой оправе, говорит мне:

— Она взяла выходной, сэр.

— Мы говорим об одной и той же Ким Дженни, или вы взяли подработку и стали чьей-то помощницей?

Она выглядит ошеломленной на секунду, затем говорит:

— Я говорю о мисс Ким. Она обычно не работает в этот день года.

Я проверяю дату на часах, чтобы убедиться, что это не день рождения Йерим. Дженни упоминала, что, поскольку она думала, что ее дочь умерла, она напивалась на ее могиле и оплакивала ее.

Хотя пьянство это неприятная привычка, которое она соблюдает и без траура.

— Вы знаете, почему она не работает именно в этот день?

Женщина медленно качает головой.

— Мисс Ким не очень-то любит делиться.

Разве я не знаю, черт возьми?

Когда я выхожу из кабинета Дженни, между моими бровями может поместиться Атлантический океан. Пятьдесят процентов вероятности, что Джин знает, в чем дело, но я не хочу рисковать остальными пятьюдесятью процентами, чтобы он что-то унюхал.

Кроме того, учитывая, что она никогда не говорила с ним по душам о своем темном происхождении, я могу снизить этот процент до тридцати.

Достав телефон, я делаю паузу, глядя на мучительные снимки, которые она присылала мне в течение последних нескольких дней.

Потому что, видимо, неспособности прикоснуться к ней недостаточно, поэтому ей приходится дразнить меня тем, чего мне не хватает. Или чем я мог бы заниматься, если бы Йерим не взяла привычку виться вокруг нее, как навязчивая тень.

Я осматриваю свое окружение, убеждаясь, что никто не видит ее наготы, а затем печатаю.

Чонгук: Ты не отвечала на мои звонки весь день, так что сейчас самое время.

Чонгук: И тебе лучше прогнать Йерим сегодня под предлогом простуды.

Не отвечает.

Даже знака о прочтении нет.

В течение дня я посылаю ей тысячу сообщений следующего содержания:

Если никто еще не упомянул, то я не терпеливый человек, ведьма. Так что двухсторонняя игра приведет лишь к тому, что твоя задница станет красной, а твоя киска будет жестоко захвачена моим членом.
Ты можешь хотя бы дать мне знать, что с тобой все в порядке?

Клянусь, Дженни, я прикажу собакам Николо разыскать тебя и запереть в какой-нибудь хижине. Потом установлю на тебя маячок отслеживания. Ты давно не видела мою сумасшедшую сторону, так что, возможно, соскучилась по ней, но обещаю, дорогая, ты пожалеешь об этом трюке, когда завтра будешь не в состоянии ходить.

Что-то случилось?

Не заставляй меня подавать заявление о пропаже человека в некомпетентную полицию Нью-Йорка.

Ты сказала своим телохранителям не отвечать на мои звонки?

Когда я возвращаюсь домой, у меня настроение кислее лимона и такое же горькое. Я позвонил Йерим, чтобы разузнать обо всем, а она сказала, что проводит время с Джином.

Я повесил трубку, пока она не начала рассказывать отвратительные подробности.

Это тоже исключало Джина поскольку этот стоический ублюдок забывает обо всем на свете, когда он рядом с моей дочерью.

Джису тоже ничем не помогла и даже продолжила до крови в ушах рассказывать о том, что Дженни бессердечна и позвонила ей всего один раз с тех пор, как она окончательно съехала.

Я набираю номер Николо, выходя из машины. Когда я говорил с этим ублюдком о последнем нападении возле его клуба, которое, несомненно, было организовано Кегваном, он, как обычно, пропел «нет улик». Но он предложил несколько своих людей для защиты, от которых Дженни отказалась, выбрав вместо них людей Матео.

Если Кегван выкинет еще один трюк, я сурово снесу голову Николо с его шеи.

Мои пальцы замирают, когда я обнаруживаю машину Дженни на своей подъездной дорожке.

Она... здесь.

Я отказываюсь называть чувство в моей груди именем, когда вхожу в дом, одержимый желанием отшлепать ее по заднице, пока она не попросит меня остановиться.

Дженни сидит в центре большого зала перед картиной с демоном, ее плечи ссутулились, а глаза прикованы к произведению искусства.

— Почему, и я не могу это достаточно подчеркнуть, какого черта ты не отвечаешь на звонки?

Я останавливаюсь перед ней, и меня поражает краснота ее щек и бездонное отсутствие цвета в глубине ее глаз, когда она медленно смотрит на меня.

— Я не знаю, где я его оставила, — говорит она низким, почти кротким голосом.

Я хватаю ее за руку и поднимаю на ноги. Я так привык к тому, что Дженни чертов гладиатор, что мне неприятно видеть ее такой уязвимой.

Когда она хватает меня за лицо и пытается поцеловать, на меня нападает запах алкоголя. Один из немногих случаев, когда она делает это первой. Еще один тревожный знак.

— Ты пьяна, — констатирую я очевидное.

— Не будь скучной алкогольной полицией. И я не пьяна, просто немного навеселе.

— Ты вела машину в нетрезвом состоянии?

— Нет. Я украла одну из твоих бутылок вина, как только приехала сюда, и до сих пор не понимаю, к чему эта шумиха. Текила лучше.

Мышца напрягается в моей челюсти.

— Где Ынгён?

— Не упрекай ее в этом. Она думала, что я в комнате Йерим.

Она скользит своими маленькими ручками вниз по моим бокам и к моему члену.

И хотя этот ублюдок больше всего на свете хотел бы вновь познакомиться с ее киской, я хватаю ее за запястья и освобождаю их.

— Что происходит?

— Я хочу, чтобы ты меня трахнул. Вот что происходит.

— Поверь мне, дорогая, я выебу из тебя все живое, но не раньше, чем ты расскажешь мне, почему выглядишь так, будто увидела привидение.

Я провожу пальцами по ее огненным волосам, и она вздрагивает, медленно закрывая глаза.

— Разве ты не можешь просто трахнуть меня? Обычно ты прыгаешь от радости от такой возможности.

— Обычно нет. Так что ты можешь начать говорить.

— Черт бы побрал тебя и твое упрямство, и твое раздражающее контролирующее поведение.

Она прижимается лбом к центру моего торса, но не обнимает меня, ее руки безжизненно свисают по обе стороны от нее.

— Рад, что ты все это вынесла из своей груди.

Она вздрагивает, ее дыхание разбивается о мою грудь, и я кое-что понимаю.

Она прячется.

Полностью намерена не позволить мне увидеть ее лицо.

— Сегодня годовщина смерти мамы. — она вздрагивает, будто ее слова ее встревожили. — У меня есть два дня в году, когда я позволяю себе побыть эмоциональной. День, когда я думала, что моя дочь умерла, и день, когда мама проглотила все таблетки, которые смогла найти, чтобы наконец сбежать от моего отца. Теперь, зная, что Йерим жива, я думаю, что все эти глупые эмоции возвращаются, чтобы преследовать меня. Я ненавижу это.

Мои пальцы путаются в ее волосах, медленно поглаживая их.

Она замирает от моего прикосновения, как маленький ребенок, которого впервые успокаивают.

— Ненавидишь что?

— Эмоции. Я плохо с ними справляюсь, и все, о чем я могу думать, это о том, какой бесполезной я была, как проводила как можно больше времени на улице, лишь бы не возвращаться домой и не видеть, какой жалкой слабой была мама. Я ненавидела отца за то, что он бил ее, но иногда я ненавидела и ее за невозможность постоять за себя. Я ненавидела ее, когда промывала ей раны, разогревала консервы и купала ее. Я ненавидела ее за то, что она заставляла меня стать ее родителем, а не наоборот. Поэтому я больше гуляла, больше сидела в школе, надеясь не становиться свидетелем папиных приступов насилия и ее слез, которые всегда следовали за этим. Я также надеялась вырваться из орбиты отца, потому что всякий раз, когда он злился, действительно приходил в ярость, его яд насилия распространялся и на меня. Он не бил меня так часто, как маму, но если я вставала на его пути, то получала пощечину или удар ногой в живот. И эта жизнь душила меня. Постоянная тревога, страх и беспокойство калечили меня, и я не надеялась изменить это. Поэтому предпочитала безличный внешний мир. Пока однажды не вернулась домой, и там было слишком тихо. Слишком... безжизненно. Раньше она всегда включала радио, слушала ток-шоу и сосредотачивалась на проблемах других людей, а не на своих собственных. В тот день она была призрачно... молчалива. Мне кажется, я поняла это еще до того, как зашла в ее спальню, я знала, что что-то не так. Как... как... как... как...

— С нее было достаточно, и она покончила с этим, — шепчу я, слова звучат слишком хрипло, как мне кажется.

— Да.

Ее голос трещит, когда она впивается пальцами в мою талию, используя меня как якорь.

— Она лежала в своей кровати, словно спала, но не дышала, и... Впервые в жизни я увидела улыбку на ее избитом лице. Она была счастлива, что наконец-то ушла и покончила со своими страданиями. И по сей день я думаю, могла ли я спасти ее, если бы осталась рядом. Если бы не уходила, избегая ее и папиной негативной орбиты. Возможно, если бы я была более надежной дочерью, она бы выжила.

— Нет, она бы не выжила. Она уже приняла решение, быть может, за несколько месяцев или даже лет до этого момента. Ты была ребенком и не могла остановить это, так что винить себя не только бесполезно, но и нелогично.

Она кладет подбородок мне на грудь и смотрит на меня с неестественным блеском в глазах.

— И все же, ты винишь себя в смерти своей матери.

— Я не виню себя.

— И поэтому преследуешь Минджу с духом злопамятного призрака?

— Это называется местью, дорогая. Мой вклад в человечество, избавить его от одной золотоискательницы.

— Бред, — мягко говорит она и протягивает руку, чтобы погладить меня по щеке, сначала нерешительно, будто не знает, как это сделать, потом более усердно и с чистой решимостью. — Ты чувствуешь себя таким же виноватым, как и я, возможно, даже больше, потому что решил остаться с отцом, чтобы помучить свою мачеху вместо того, чтобы жить с мамой.

— Откуда, черт возьми, ты вообще это знаешь?

— Джин.

Этот ублюдок.

— Ты тоже был молод, Чонгук. Ты не мог ничего сделать, и пора, наконец, забыть об этом.

— Ты отомстила своему отцу, засунув его в тюрьму. А я нет.

— И посмотри, к чему это меня привело. Вот уже двадцать пять лет я оглядываюсь через плечо, считая дни и месяцы до его возможного освобождения. Месть это не выход, не тогда, когда на карту поставлены более важные вещи.

Моя челюсть сжимается под ее прикосновением.

— Я нашел свою мать плавающей в собственной крови со слезами на глазах и проклятой зажигалкой моего отца между пальцами, когда мне было тринадцать чертовых лет. Поэтому я ни при каких гребаных обстоятельствах не позволю женщине, устроившей эту сцену, уйти от наказания.

— Ты делаешь это не для нее, ты делаешь это для себя. — она хватает меня за галстук, трясет и одновременно притягивает к себе. — Разве ты не видишь, как это лишает тебя человечности? Как это мучает тебя? Даже Йерим знает, что в дни Минджу нужно держаться от тебя подальше, потому что ты больше похож на незнакомца, чем на ее отца. Хочешь быть таким до конца своих дней?

— Ты закончила?

— Нет. — она поднимает подбородок, несмотря на собравшиеся слезы. — Ты не избавишься от меня так просто.

Эта чертова женщина.

Я высвобождаюсь из ее объятий, или, скорее, заставляю ее отпустить меня, иду на кухню и наливаю себе стакан воды.

Моим первым выбором было бы виски, но выставлять его на всеобщее обозрение перед закрытым алкоголиком — не больше, чем давать пистолет дураку.

Дженни следует за мной и безоговорочно встает между мной и стойкой, заставляя посмотреть на нее.

На эти чертовы глаза, которые преследовали меня дольше всего.

— Ты можешь бежать, но от меня тебе не спрятаться, Чон.

Мой член дергается в брюках от того, как она меня так называет. К черту этого мудака и то, как легко он возбуждается от нее.

— Ты удивительно прилипчивая, — говорю я с неприкрытым укором.

— И все же, ты все еще заинтересован.

— Быть может, я передумал.

— Быть может, ты лгун.

Дикий огонь скрывает ее черты, когда она осторожно встает на колени с изяществом ангела.

Ангела, которого я превращаю в своего дьявола, сделанного на заказ.

Все мои планы и мысли покидают здание, когда она расстегивает мои брюки и достаёт член. Предатель, который, очевидно, любит ее больше, чем меня, встает в ее руках во всей своей красе.

— Видишь? — она лукаво улыбается мне, медленно двигая руками по мне. — Твой член тоже считает тебя лжецом.

— Он физический. Его мнение не имеет значения. — другой рукой она гладит мои яйца, а ее маленький ротик обхватывает головку, высасывая сперму. — Блядь, дорогая. Твои губы созданы для меня. Теперь будь хорошей девочкой, открой ротик и возьми меня, как хорошая маленькая шлюшка.

Она берет меня — или столько, сколько может вместить — до самого конца и сосет с решимостью дьяволицы.

Иисус, блядь, Христос.

Эта женщина заставит меня кончить, как подростка во время его первой мастурбации.

Мои пальцы погружаются в ее волосы, и я наматываю их на кулак. Дженни ускоряет темп своего выступления, голова покачивается вверх-вниз с одной целью — заставить меня кончить.

Я вижу решимость в ее ярких глазах, вызов и даже потребность доставить мне удовольствие.

Ни за что в жизни я бы не подумал, что Дженни окажется в такой позиции. Она не только гордая, но и ненавидит проявлять любую форму уязвимости.

Но она стоит передо мной на коленях.

Чувство собственичества пробирает меня до костей при данной мысли.

Дженни может быть дикой лошадкой, но она моя дикая лошадка.

Вцепившись в ее волосы, я проникаю внутрь, ударяя по задней стенке ее горла. Она замирает, ее лицо краснеет, и я ожидаю, что она станет бороться со мной, даже оттолкнет меня.

Но что-то происходит.

Она разжимает челюсти и позволяет мне трахать ее рот так же безжалостно, как я трахал бы ее киску.

Я не сдерживаюсь и, конечно же, не успокаиваюсь. Как мы оба этого и хотим. И эта дикая женщина принимает каждую каплю моего безумия, даже когда слюна и сперма стекают по ее подбородку.

Даже когда ее глаза наполняются слезами.

Трахните меня. Эта прекрасная ведьма станет моей погибелью.

Я уже собираюсь кончить в ее красивое горло, когда из коридора раздается крик того, кого я ожидал увидеть здесь в последнюю очередь.

— Я приехала, папа!