Златоокий

Дану ослепило, оглушило, отбросило к стене. Конвульсивно подёргиваясь, она пыталась кричать, но вдох отозвался жуткой болью в лёгких, словно она вдохнула огонь. Она закашлялась, попробовала пошевельнуться — и провалилась в тёмное болезненное марево, лишь иногда на миг выныривая на поверхность. Мигалки, сирены, чьи-то силуэты... всё это доносилось будто бы из другого мира. Дане мерещилось, как где-то далеко хохотала бабка, вытирая слёзы, катящиеся из глаз, шипела нечисть, то ли торжествуя, то ли, наоборот, досадуя, а часы на здании городского управления били полночь, возвещая наступление самой долгой ночи в году.

А потом она открыла глаза, и боль ушла, а в лицо ударил ослепительный золотой свет. Змей был здесь, рядом с ней и вокруг неё. Он свернулся в кольцо, и обнажённая Дана лежала в центре этого кольца, как в колыбели, положив голову на сверкающую золотистую чешую.

— Мама... — прошептала Дана, садясь, и на уровень её глаз поднялась змеиная голова с горящими золотым огнём глазами. И, когда она глянула в них, её снова захлестнуло безумное, всеобъемлющее желание, выметающее из головы все прочие мысли.

— Забудь о ней, — сказало что-то, и крылья схлопнулись за спиной Даны, заключая её и змея в разноцветный купол. Дана судорожно вздохнула, закрыла глаза и подалась вперёд, отдала себя во власть могучего чешуйчатого тела, состоявшего, казалось, из одних мышц.

Змей обвил её, касаясь всех сокровенных частей, всех тайных уголков, прикосновения к которым ещё сильнее распаляли. Дана ощутила, как нагревается его чешуя: вначале прохладная, она стала тёплой, затем горячей, и наконец — почти раскалённой, точно как тогда, когда он снился ей в последний раз.

Перья мягко прошлись по спине, пересчитали выступающие позвонки, провели по лопатке, отчего кожа покрылась мурашками. Дана застонала, изгибаясь под ласками нелюдского, мощного существа. Всё отодвинулось на задний план, всё было неважным: взрыв, мать, старуха, чудовища... Здесь и сейчас был только золотой змей. Её золотой змей.

Когда руки, до того прижатые к телу, освободились, она провела ладонями по чешуе, наслаждаясь прикосновениями к гладкой, такой не похожей на человеческую, коже. Внизу всё горело и текло, и Дана потянулась вниз, нащупывая необычный раздвоенный орган.

Змей едва слышно зашипел, когда она, дотронувшись, обхватила один из отростков пальцами и задвигала ладонью вверх-вниз. Это было излишне — и он, и она были уже достаточно распалены, чтобы не нуждаться в предварительных ласках, но Дане просто хотелось сделать своему наречённому приятно.

Она не стала ждать, пока он кончит: чувствуя, как горит и пульсирует у неё под пальцами, Дана выгнулась, потянулась всем телом, направляя орган себе между ног, к истекающему соками лону. И сама толкнулась вперёд, чувствуя, с какой силой сжались вокруг неё кольца змеиного тела.

Когда змей проник в неё, Дана едва не закричала: таким желанным после долгого ожидания показался ей этот момент. Мгновение она не шевелилась, наслаждаясь моментом, а потом задвигалась: сперва медленно, привыкая к необычному ощущению внутри, затем всё быстрее, двигая бёдрами навстречу и почти хрипя в экстазе. Змей вторил ей оглушительным свистом и шипением, которые сейчас казались райской музыкой.

Хотелось больше. Ещё больше. Вспомнив о втором члене, Дана потянулась и к нему, сжала в ладони, задвигала, вынуждая выделить смазку. Её было много — скользкой, горячей. Достаточно, чтобы ей хватило для задуманного.

До того как в жизни Даны появился змей, она не любила эксперименты в постели. Со своим бывшим парнем она попробовала анальный секс лишь однажды — и отказалась от повторения, решив, что ей это не по нраву. Но сейчас, в исступлённом желании, ей хотелось лишь слиться со змеем как можно сильнее, любить его всеми способами, которыми только может любить земная женщина. Поэтому Дана ни на миг не усомнилась, а лишь выгнулась поудобнее, позволяя второму члену змея проникнуть внутрь своего ануса — и задвигалась с ним в такт, когда он наконец вошёл.

Короткая вспышка боли заглушилась экстазом. Тогда, с человеческим парнем, всё было иначе: некомфортно, больно, неудобно. То ли в смазке змея содержались особые вещества, то ли помрачение сознания сыграло роль, но Дана не чувствовала никакого дискомфорта, когда оба органа шевелились внутри, и лишь стонала в такт движениям. Тело змея, горящее и текущее по её коже, продолжало ласкать грудь, спину, бёдра, пока сама Дана дрожала, захлёбывалась и двигалась, насаживаясь на оба змеиных органа.

— Хорошо ли тебе, дивная?.. — прозвучала в голове уже знакомая фраза, и Дана наконец поняла, как змей общался с ней всё это время во снах. Телепатически, значит?

— Да, — выдохнула она, — очень.

И, осмелев, добавила:

— А тебе?

Ответом ей было оглушительное шипение — а потом крылья хлопнули, раскрываясь, и змеиные кольца стиснули Дану так, что у неё чуть не перехватило дыхание. И это движение, такое сильное и властное, стало последней каплей, которой ей не хватало до полного удовлетворения.

Оргазм накатил волнами, сильный, не похожий ни на один из тех, что Дана ощущала ранее. Она вскрикнула; собственный голос донёсся будто издалека, сквозь вату. Затряслись, теряя контроль, бёдра, сбилось дыхание, Дана изогнулась в экстазе, вцепилась в горячую золотую чешую, и, отвечая её ласке, змей напоследок сжал её ещё сильнее — и излился внутрь, заливая Дану изнутри густой горячей жидкостью.

— Я понесу твоего ребёнка, — беззвучно шептала Дана, едва шевеля губами, пока стальные тиски змеиных объятий разжимались, превращались в ласки, в едва заметные прикосновения, в мираж, а затем и вовсе исчезали, таяли в накатывавшем забытье. Она засыпала, умиротворённая, желанная, окружённая шевелящимся кольцом золотистой чешуи и разноцветными перьями.

Когда Дана открыла глаза снова, первым, что она увидела, был унылый потолок больничной палаты. Сначала она даже изумилась, не поняла, где находится, как оказалась здесь — но, когда Дана попыталась шевельнуться, пришла боль, возвращая её к реальности.

Нечисть. Долгая ночь. Взрыв газа в маминой квартире. Беспамятство и страстный секс с золотым змеем, принесший ей долгожданное облегчение. «Я понесу твоего ребёнка»... дети... мама!

— Что с моей мамой? — прошептала она, когда перед глазами появилось лицо врача. Из-за ужасной неправильности произошедшего хотелось кричать, плакать и выть, но из обожжённого горла вырывался лишь слабый шёпот.

Куда исчез золотой змей, почему оставил её тут, в этом сыром промозглом мире? И что случилось с её несчастной матерью?!

— Мы сожалеем, — ответил врач, опуская глаза, и Дане всё стало ясно.

Он говорил ещё что-то, и она шевелила головой, имитируя кивки (получалось похоже скорее на конвульсивные подёргивания), заранее зная, что он ей скажет: мать в коме и, возможно, не выйдет из неё никогда; вы и сами пострадали, вас едва спасли, ближе к ночи у вас начало останавливаться сердце — но после полуночи стало лучше, и состояние стабилизировалось; с тех пор прошло несколько дней, и всё это время вы провели без сознания; сейчас вы вне опасности. Отдыхайте, пожалуйста.

Молодая ассистентка врача сочувственно посмотрела на Дану, когда сам доктор ушёл, оставил больную наедине с тяжёлыми мыслями.

— Не отчаивайтесь, — почти ласково произнесла она, касаясь перебинтованной руки, — всякое случается. Может, и выберется ваша мама, вы, главное, верьте. И вас починим. Волосы отрастут, кожу вылечить можно... жизнь продолжается, верно?

— Это я во всём виновата, — прошептала Дана, не слушая последних слов девушки. Волосы? Кожа? Какое ей дело, если тот, кому она хотела подарить их, сгинул в небытие и оставил её в этом мире? Да и достойна ли быть красивой та, что погубила родную мать ради единственной ночи с исчезнувшим наутро любовником? — Это я зажгла огонь... из-за меня всё взорвалось.

— Не говорите так, — сочувственно ответила девушка. — Вы ведь не знали, что в квартире газ, когда... Это ужасная случайность, не более.

Дана отрицательно шевельнула головой и закрыла глаза. Как объяснить этой молодой девушке, что искренне сочувствует ей, страшную правду: если бы не она, в тот злополучный вечер мать не оставила бы в квартире открытый газ. Ничего бы не случилось.

— У вас очень красивые глаза, — зачем-то добавила помощница врача, — необычные такие, жёлтые.

Когда ассистентка ушла, Дана откинулась на подушки и уставилась в белёсый потолок. В голове хохотала бабка, грустно вздыхала мать и шипел золотой змей. Звуки были невыносимыми, и впервые в жизни ей по-настоящему захотелось умереть. Она всё испортила.

Словно отвечая мимолётному желанию, тени в комнате зашевелились, потянулись к ней, обрели плотность и форму. Кинулись на Дану, утробно клекоча — и отпрянули, болезненно завизжали, спрятались обратно в укромные уголки. Исчезли.

— Что это... — прошептала Дана, чувствуя, как тело наполняется нелюдской силой, как проходит боль, а внутри живота растёт странное ощущение... заполненности?

«Я понесу твоего ребёнка».

Она вспомнила передачу, которую смотрела совсем недавно, а казалось, давным-давно: после спаривания змеи-самцы запечатывают партнёршу, залепляют её клоаку клейкой жидкостью, чтобы ни один другой самец больше не смог до неё добраться.

Чтобы она могла спокойно выносить детёнышей.

Дана прислушалась к своим ощущениям: нет, ни во влагалище, ни в анусе не ощущалось никакого чужеродного вещества — хотя сейчас, когда всё тело было покрыто бинтами, судить она толком не могла. Видимо, золотой змей свою суженую запечатал иначе: никакая нечисть отныне ей не страшна.

И глаза... что там сказала помощница врача? Красивые? Жёлтые? В злосчастный день перед катастрофой, когда Дана выходила из дома, они были обычного серого цвета — такие же, как всю её жизнь. И то, что они сменили цвет, могло значить лишь одно.

— Детёныш змея... — прошептала она, сама не веря произнесённому. И, впервые с самого пробуждения, улыбнулась — робко и слабо, словно боялась спугнуть неожиданную хорошую новость.

Этой ночью Дана спала спокойно, без сновидений.

А наутро к ней наведалась неожиданная гостья.

— Привет, пропащая, — крякнула старуха, заходя в палату. — Ну что, получила своё? Говорила я тебе, что погубишь мать, так нет же — всё равно в пекло полезла. И где сейчас твой любовничек? Куда он делся? Ищи-свищи его теперь!

— Уходите, — попросила Дана и закрыла глаза, чтобы не видеть ликования на лице бабки. — Пожалуйста, уходите.

— Э, нет, — донеслось из-за закрытых век, — так просто ты не отделаешься. По глазам вижу, что понесла ты змеёныша, а значит, жить тебе, милая, и жить, и вечно грех свой помнить. Да вот только не справиться тебе одной. Или плод потеряешь, или сама загнёшься, совсем без надежды останешься, как я когда-то. Потому я здесь.

От удивления Дана распахнула глаза и приподнялась бы на постели, если бы не мешали повязки.

— Вы предлагаете мне помощь? Серьёзно?

— А что тут поделать? Меня не послушала, дров наломала, мать сгубила. Если ещё дитя потеряешь, вообще ничего не останется. Да и... раз уж понесла, надо бы дать ему наконец родиться, сыну зверя златоокого-то. Своего не понянчила, так хоть...

— Как я могу вам верить? — прервала её Дана. — Где доказательства, что вы не лжёте мне из зависти, чтобы убить моего ребёнка?

Старуха расхохоталась.

— Убить? Змеёныша-то? Девка, ты совсем дурная или шутишь глупо? Да ему ничья злая воля не страшна, как и тебе теперь! Наведывались к тебе небось уже твари-то? Как понравилось?

— Убежали...

— Видишь? И всё зло от него убежит, если только навредить ему захочет! Разве что сам выкинется, если ты не сдюжишь. А чтоб сдюжила, тебе как раз помощь и понадобится. Поняла? Я сама в юности дурой была, от помощи своей предшественницы отказалась, вот и поплатилась. Знание-то потом пришло, когда поздно уже было, эх... Завидую, говоришь? Может быть. Но тебе своей участи не желаю.

— Кто я теперь?.. — пробормотала Дана, окончательно сбитая с толку. — Кто ты? И кто... он?

— Да кто ж его знает, — старуха вздохнула грустно, но без злости. — Дикая сила. Природная, необузданная. Златоокий. Зверь. Два хуя, чешуя огнём горит, в глазищи глянешь — пропадёшь. Такой вот он. А мы с тобой теперь, значит, жёны его. Змеиные женщины.

Дана призрачно улыбнулась: почему-то от слов старухи ей стало почти спокойно.

— Жить будешь долго, нечисть вся шарахаться станет. Никто навредить не сможет. А если сможешь выносить и родить сына его — говорят, сама змеицей станешь и в синее небо улетишь.

Они говорили долго, до самого вечера, и почему-то бабку не прогоняли ни врачи, ни медсёстры — словно и не видна она была им. О том, как жить теперь, как прятать свою нелюдскую силу, как справляться с растущим внутри тела змеёнышем. И о будущем. Лишь о змее, общем своём любимом, не говорили: а толку, если всё, что могло быть сказано, они обе знали уже и сами?

Когда старуха — звали её, как оказалось, по-старинному, Агриппиной — наконец ушла, Дана долго лежала на белых простынях, всё так же бездумно, как вчера, глядя в потолок. Но сейчас, в отличие от вчерашнего, ей было тепло и спокойно. Грела душу грядущая судьба: зная, что ждёт её, если всё пройдёт как надо, Дана была готова пойти на что угодно, чтобы сохранить змеиное дитя у себя под сердцем.

Уж теперь-то она точно не сдастся.

Ассистентка, зашедшая в палату, чтобы проконтролировать состояние больной, нашла ту улыбающейся и умиротворённой — и обрадовалась, что пациентке стало легче на душе.

— Вот видите, — зачем-то сказала она, — я же говорила, что будет лучше.

Дана не ответила и лишь едва заметно кивнула, продолжая улыбаться и глядеть вверх, будто увидела там что-то завораживающее.

На потолке плясали золотистые всполохи.