Добро пожаловать в плен
Имя, которое всё это время не произносили вслух, теперь будто ожило — в звуках шагов, в шёпоте охраны, в том, как воздух стал тяжелее.
Марко.
С того самого момента, как он сошёл с тюремного транспорта, стало ясно — он не принадлежал этому месту. И в то же время — оно уже принадлежало ему.
Он не шёл, как арестант. Он двигался, как человек, привыкший приказывать.
Ни одного грубого слова. Ни рывка за локоть.
Даже взглядов в спину старались избегать.
Его шаги были свободны. Слишком свободны. Будто его не вели по коридорам тюрьмы, а проводили по музею в центре Европы.
Слишком почётное для того, кто должен был быть сломлен системой.
Он знал, куда идёт. Кабинет начальника. Без стука. Без разрешения. Всё — по его плану. Плану, о котором не знал даже Дюк, хотя тот дышал им, как одержимый.
Кабинет встретил его затхлым запахом власти, у которой давно истёк срок годности. Простые, местами облезлые обои. Деревянный стол. Компьютер с экраном, на котором отражались годы коррупции. Окна выходили во двор, где гуляли заключённые. Пейзаж из жизни, в которой Марко никогда не жил.
Начальник тюрьмы, Лопес, несмотря на возраст, держался молодцом: выглаженная рубашка подчёркивала худобу, волосы были аккуратно зачёсаны, тонкие очки прятали жадность до наживы.
Он был карикатурой на власть. Взяточник, нарцисс, старик с манией величия. Но он умел одно — договариваться. Особенно с теми, кто мог стереть его имя с таблички у входа.
— Господин Гонсалес... — с фальшивой вежливостью он протянул руку.
Марко даже не посмотрел на него. Просто поднял скованные руки, показывая наручники.
В другом случае он бы и не взглянул на такого, как Лопес. Это был из той дешёвой категории людей, которых он не просто избегал, но и презирал. Но опыт подсказывал — если хочешь взять то, за чем пришёл, иногда нужно сыграть в их театр.
Лопес сразу уловил намёк.
— Почему он всё ещё в наручниках?! Немедленно снимите это! — заорал он, обращаясь к двум молодым надзирателям.
Те метнулись искать ключи. Марко не сказал ни слова. Он просто стоял. Этого молчания хватило, чтобы по лбу Лопеса скатилась капля пота. Сердце участилось.
Железки сняли. Марко потер запястья. След от золотых часов сменился отпечатком тюремного металла. Он осмотрелся по комнате. Ничего впечатляющего. За те деньги, что текли через Лопеса, можно было бы и заменить эти убогие картины.
Он без приглашения сел на кожаный диван. Не просто сел — по-хозяйски. Лопес даже в собственном кабинете не смел сдвинуться, пока Марко не махнул рукой: садись.
— Господин Гонсалес... Чем могу быть полезен? — начал он с той самой натянутой улыбкой, от которой тошнило даже стекло в окне. — Ваша камера уже готова. Мы всё устроили, как вы просили. Ваш американо будет подаваться ровно в девять утра. Все книги — Сунь-Цзы, Макиавелли, остальные — уже на месте. Одежда выглажена. Фильтр над кроватью установлен...
Он читал, как по списку. Списку, который получил ещё до суда.
Марко не слушал. Он смотрел на свои руки. На след, который оставили не часы, а унижение. Пару часов в цепях — и вот уже его собственное тело напоминало о том, чего никто не имел права делать.
— Подготовь список всех заключённых за последние два года. Судебные дела. Личная жизнь. Семьи. Адвокаты, которые за них выступали. Судьи, которые их сюда отправили, — произнёс он ровно, монотонно. Это был не вопрос. Это был приказ.
Лопес только покорно кивнул.
И именно тогда стало ясно:
Марко не вернулся в игру.
Он был тем, кто её начал.