III
Город гудел с самого утра.
Машины летали ниже обычного, сигналы перебивались, и дважды за день включалась тревожная сирена — без причины, без комментариев. Новостной канал кто-то взломал, включив архивные видео со старыми бунтами. Теми, где толпы шли сквозь искры, а металлы трещали под ударами. Это крутили по всем экранам, включая центрального. Несомненно, кто-то хотел, чтобы мы вспомнили, как это бывает — когда железо ржавеет от крови.
Официальные источники молчали. Или, что хуже, врали.
«Реорганизация воздушных потоков», «оптимизация связи», «обновление блоков безопасности».
В это не верили даже те, кто это озвучивал.
С террасы Элиона город казался почти красивым. Всё было как обычно. Прозрачный купол, уровни, транспортные ветки, огни. Но что-то в этом порядке начало сбиваться. Не резко. Незаметно. Как будто кто-то чуть сместил тональность. Песня та же — ощущение другое.
Я смотрела на улицы сверху и не чувствовала страха. Только отстранённость. Как будто в голове включился внутренний экран — один из тех, что транслируют всё с задержкой, без эмоций. Я замечала больше, чем раньше. Как дрон зависает над одним человеком чуть дольше, чем над другим. Как под левой аркой здания возле Управления патруль появляется каждое утро в 07:00 — одинаково, по сантиметру в секунду. Как будто кто-то прогоняет сценарий, проверяя, когда мы среагируем.
Город молчал. Но в этом молчании чувствовалась тяжесть — как будто бетон дышал.
В последнее время я просыпаюсь с тяжёлой головой. Не болью — нет. Скорее, будто где-то в глубине черепа — тонкая паутина, едва ощутимая, но не дающая дышать свободно. Сны оставляли послевкусие, похожее на металлический привкус крови. Просыпаясь, я каждый раз не могла вспомнить ни сюжетов, ни лиц — только странную тяжесть, как после долгого разговора, которого, вроде бы, и не было..
Я говорила об этом Элиону. Он сказал, что, возможно, нужно сменить матрас или калибровать подушку. Что это бывает при смещении режима сна.
Он всегда всё объясняет. Очень вежливо. Очень спокойно. Иногда — даже слишком.
Он встречал меня каждое утро. Уже одетый, причесанный, с двумя кружками кофе — моим любимым, и своим. У него не сбиваются будильники, не ломаются экраны, не путаются чипы в картах. Всё работает безупречно. Мои устройства, напротив, начали вести себя странно — особенно в последние недели. Будильник то срабатывал на час раньше, то вообще не включался. Музыка не запускалась с первого раза. Один раз холодильник выдал ошибку доступа. Я рассмеялась. Кто вообще блокирует холодильник?
Он выглядел обычно. Но неделю назад — или чуть больше — он был другим.
Я зашла на кухню, как всегда, в половине восьмого. Он сидел у окна, чашка стояла перед ним, кофе уже остыл. Он смотрел куда-то в сторону, почти не двигаясь. Я позвала его, попросила подать капсулу с добавками. Он не ответил, а потом, не глядя, резким движением кинул коробочку на стол. Капсулы рассыпались. Одна покатилась по полу, врезалась в стену.
Я посмотрела на него. Он всё ещё смотрел в ту же точку.
Что-то в его лице изменилось. Жёсткость, которой я раньше не замечала.
Но через несколько секунд он моргнул, будто проснулся, посмотрел на меня и вдруг сказал:
— А-а... как твой отец? Каким он был?
Я чуть нахмурилась.
— Ты про моего отца?
— Ну да. Мне просто любопытно. Он же был известной личностью. Даже легендой, в каком-то смысле. Я читал много о нём. Но одно дело — тексты, другое — семья. Ты же его знала.
Я вздохнула.
— Не так уж и знала. Он всегда был на работе. У нас не было какого-то особенного общения. Всё, что есть — в архивах. Ты и сам это знаешь.
Он склонил голову на бок и улыбнулся.
— Ну... вдруг ты что-то помнишь. Какую-нибудь мелочь. Что-то личное.
— Элион, я правда не знаю, зачем тебе это. Я не думаю о нём. Он был важной фигурой, но для меня — почти незнакомец. Так получилось. Всё.
Он кивнул. На его лице на секунду мелькнула тень. Но почти сразу он снова стал прежним — ровным, уверенным, внимательным. Улыбнулся, поднялся, убрал капсулы, налил мне кофе, как всегда.
Больше он о нём не спрашивал. По крайней мере, в тот день.
А я... я даже не задумалась, почему он вообще вспомнил. Мне запомнилось лишь его выражение лица.