Мессия
Челюсть в очередной раз свело от непреодолимого желания сблевать и вони, что густо растеклась по замкнутому, душному, полному запахов конского пота и экскрементов пространству, напоминавшему амбар для хранения зерна и давно использующийся не по назначению, а как отстроенная здесь конюшня.
- Сегодня с особой жестокостью, Флинт, — отметил генерал, долговязый, сухопарый мужчина в преклонном возрасте, с частой проседью в волосах и чем-то холодящем во взгляде. Чем-то почти убийственно зловещим, пугающе расчётливым.
Он переступил через пару маленьких, бездыханных тел, чья кровь уже успела впитаться в некогда сухую почву, дабы опустить крепкую руку на плечо верного своей работе рядового. Каин через силу поравнялся с собеседником, стараясь забыть болезненные крики детей, ещё даже не достигших десятилетия, и поступок их молодой матери, по своему желанию покончившей с собой под оглушающе безумное ржание лошадей в попытке доказать тем самым силу преданной материнской любови.
- Рад служить, сэр!
Сказать, что он нагло врал — ничего не сказать. Каждое убийство давалось с трудом, и сколько бы вони ни было вокруг, хуже всего был запах сырой земли после проливного дождя, тянувшийся по пятам на протяжении всей полуторагодовой службы, ведь в первый же день он дрожащими от ужаса руками сжимал рукоять лопаты до белизны костяшек, закапывая ещё свежие останки целой семьи незаконнорожденных, которые непонятным тогда образом дожили до сознательного возраста.
- Свободен до следующего приказа. Советовал бы тебе привести мысли в порядок и думать о работе, как о чём-то разумеющемся, не философствуй.
Оставшись наедине с плодами своей работы, ему снова пришлось держать лопату, вороша сырую землю тут же, за импровизированной конюшней.
В отличие от других солдат, набранных с улицы, брошенных родителями на съедение судьбы ещё в детские годы, бездомных, обозлённых на весь белый свет, он не был обделён банальными чувствами, почему заносил места захоронений в свой кожаный-потёртый ежедневник, а по прошествии некоторого времени изредка навещал погибших от своей руки, возвращаясь на места преступлений, и от настоящего убийцы отличался разве что наличием раскаяния и всепоглощающей совестью.
Однако, каким бы благородным Флинт ни казался, всë же существовали люди, которые, по его мнению, должны были умереть ещё в утробе матери хотя бы за предательства. Где бы он ни находился, на задании, в солдатских бараках или же как сейчас, в ночной темноте, — подле ветхого домика своих жертв, где больше никогда не будет места мирской суете, звонкому детскому смеху, нелепым песням и пляскам, подле застывшего в своей неизменности кирпичного великана. Везде он видел пред собой только одно лицо, арийские черты которого по сей день заставляли сердце биться чаще, несмотря на бесконечный поток заслуженной, по его мнению, ненависти. Кончиками пальцев он словно всë ещё ощущал тепло еë бедер, помнил пьяные поцелуи и совершенно разгульный образ жизни.
Приблизительно пару лет назад эта женщина призналась ему в любви и, конечно, в том, что по закону подлости следует за совместными ночами, полными, как это бывает, жадной страстью и отсутствием самоограничений. «Я ношу твоего ребенка», — так и продолжал разноситься в голове еë голос, словно странная мантра на пути к смирению.
Помнится, тогда Каин только скрепя сердце кивнул, предложив помощь в содержании малыша, но отвергая само отцовство. Большего от двадцатидвухлетнего, свободолюбивого идиота можно было не ожидать.
Это был первый момент его жизни, когда тело оцепенело, а ноги болезненно подкосились — он не был готов.
В пылу одной из бесчисленных ссор по поводу нежеланной беременности мужчине ненароком удалось сорвать бархатный напульсник с тощего запястья Луизы, который она по каким-то своим неопределëнным причинам не снимала даже во время принятия ванных процедур.
Тело девушки дрогнуло, сжавшись так, будто само еë существо являлось чем-то до невозможности постыдным.
Мимолетный взгляд Каина оказался куда более быстр, чем еë неловкие попытки поправить рукав воздушного платья цвета спелых персиков: всё тот же знак, неидеально круглый, искусно подражающий форме прицела с накрест лежащими линиями внутри безобразно, но на удивление осторожно устроился аккурат у запястья еë хрупкой руки.
Уравнитель сорвался, сначала кричал о предательстве, а после и вовсе заверил девушку в том, что такие, как она, не имеют прав на размножение.
Она бежала через всю военную часть и никто не решался потревожить убитую горем новоиспечëнную мать.
От Флинта не ожидали чего-то иного, с его страхом пред отношениями и семейными узами.
Припомнив подобную глупость, его рука всегда неизменно тянулась к правому карману жёстких рабочих штанов в поиске никотиновой палочки.
Сигареты сильно изменили своему стандартному запаху.
Вместо табака в воздухе клубились химические ароматы лайма, травы и сладости, что вкупе превращалось в типичный купаж старых моющих средств.
С каждой затяжкой Каин обращался к образу дядюшки по материнской линии.
Из целой семьи только он знал где достать сигареты старых марок.
«Мир сошëл с ума, когда перестал ценить вкус настоящего табака», — так он парировал высказывания отца в защиту новых вкусов фруктов, свежести и прочих изысков,
которые продвигала компания, выкупившая все табачные предприятия округа Кааво и ближайших к нему мегаполисов.
На каждой сигаретной пачке красовался толстячок с пышными, почти гусарскими, как их принято было называть раньше, усами и лисьей ухмылкой — казалось, маскот компании не оригинален, и то было совершенно верно, — это всего лишь попытка главного предпринимателя увековечить свой образ в истории.
Каин закурил, задумчиво изучая рисованные морщинки на лице Трэвиса Макхейла, того самого человека с бордовой упаковки сигарет.
Только вдохнул нежный дым полной грудью, как вдруг уловил тихий звон моноскопа. Это устройство находилось под его кожей, близ сбитых казанков левой руки.
Краем глаза он подметил показатели здоровья где-то в углу темного голографического экрана.
Красная полоса жизненной энергии почти достигла критического уровня, а побочным эффектом отобразилась легка депрессия, настигнувшая его во время простой миссии.
- Легче жить, когда не знаешь о своих проблемах.
На тёмном дисплее яркими, почти неоновыми буквами вырисовывалось имя отца — Рубис Флинт. Ничего не оставалось, кроме как покорно принять звонок.
- Здравствуй, отец, что за вид у тебя?
Видео немного барахлило в силу перебоев уровня связи, но Каин смог разглядеть счастливый взгляд седого, измученного родителя и его в хорошем смысле растерянный вид.
- Приезжай скорее к нам в Партус, тут для тебя сюрприз.
- Терпеть не могу сюрпризы, можно конкретнее?
За узкой спиной Рубиса шустро проскочила мать, будто гналась за кем-то или чем-то маленьким, но посторонних шумов не наблюдалось.
- Сейчас прямо садись в экспресс, к завтрашнему утру будешь.
- Я так понимаю, отказы не принимаются? — Отец задорно шевельнул усами и хитро прищурил глаза.
- Как и всегда.
Теперь путь лежал к отчему дому, в старую деревню, основанную пару поколений назад, но прежде необходимо было пройти унизительную процедуру с начальником безопасности и официально подтвердить своë временное отбытие.
Каин вернулся в военную часть на рабочем, слегка модифицированном для более скоростной езды круизере, собранном для таких, как он, на коленке в главном гараже их отряда старым сварливым механиком. Под залог ушли многие вещи, начиная с документов и заканчивая его единственным золотым перстнем, напоминавшем о прежнем-горьком опыте любви.
Подписав договор, в случае расторжения которого полагалась самая страшная публичная казнь, что будет утверждена советом учёных и правительства
Каин осторожно разместил дубликаты бумаг в битком наполненной кожаной сумке. Раздался пронзительный писк, а плоский индикатор на правой лямке походного предмета ярко моргнул красным светом.
Сумка начала раздуваться, достигая формы идеального шара.
Почти сразу она извергла из своих самых потаëнных мест пару-тройку связок табачных листьев, рулон настоящего меха и друг за другом два цветных пузыря, доверху забитые фиолетовым порошком.
Одна из банок, достигнув каменной кладки пола, предательски разлетелась на множество блестящих черепков, обнажив свои поблескивающие внутренности. Флинт судорожно ринулся собирать свои вещи, осыпая сумку отборной бранью.
- Дьявол! Снова взял слишком много барахла.
- Не в моих правилах совать нос в подобное, но заверь меня в том, что надежда нашего отряда не жалуется веществами. — Во взгляде толстяка читалась надежда, с долей едкой, почти кислотной неприязни.
- Изъял не так давно у одного из наших.
Уверенным движением руки уравнитель со звоном опустил оставшийся в целости пузырь на стол инспектора, не в силах признать своë поражение в словесной перепалке.
- Ты буквально истерзал мальчишку из младшей группы, а теперь идёшь по его следам?
- Не смей сравнивать меня и своего отпрыска! К тому же всем известно, что я исполнил наказание, утверждённое свыше. Выбора не было.
Лицо толстяка ещё никогда не покрывались столь сильной испариной, доселе не краснело от злобы почти никогда, и пока оно больше походило на бутон молодой, мясистой розы.
- Ждать твоего возвращения? — Мужчина внëс его имя в список отсутствующих и с заново вспыхнувшей ненавистью сверкнул глазами-пуговицами за толстым стеклом круглых очков.
- Снова нет выбора...
- Выбор есть даже в нашей профессии, но чаще всего он сводится к смерти.
Слушать бесполезный вздор местного философа-недоучки не входило в планы, не сочеталось с плотным графиком. Хлопнув пунцовой металлической дверью, уравнитель двинулся в путь до ближайшего населенного пункта, откуда вполне мог прыгнуть в первый попавшийся поезд, что и предпочëл сделать.
Ночь казалась безумно долгой, медлительной, а дорога извилистой и слишком непригодной даже для его мотоцикла, однако это никогда не являлось значительным препятствием.
«Давно не видел отца таким», — за долю секунды пронеслась мысль, что заставила его улыбнуться, слепо поверить в лучшее. Затем последовал печально известный поезд под номером 166, который прославился огромным количеством несчастных случаев и грабежей, но это оказался единственный прямой рейс до Партуса, ещё и в поздний час.
Когда Каин ступил в свой вагон, моноскоп сразу начал светиться под кожей неприятно-голубым оттенком. «Капитан Люциус Франо». Выходить на связь крайне не хотелось. Старик, который совсем недавно сопровождал мужчину на задании и был его прямым начальником, скорее всего пришëл в ярость, когда увидел журналы инспектора по безопасности, и это вполне оправданно: на Флинта много планов, много надежд, и он сам об этом знает.
Поезд размеренно двинулся, и наконец слуха коснулся стук колëс и покачивание старых скрипучих вагонов. В руки попалась гитара, ветхая и расстроенная. Она стояла тут давно, и уже многие коснулись еë струн, почему каждый, кому довелось сыграть на ней, чаще всего оставлял на корпусе свой знак или подпись, что уже превратилось в незыблемую традицию.
Каин делать этого не стал, дабы обезопасить себя и своих близких — уравнители не должны оставлять после себя следы обычной жизни. Мужчина принялся перебирать струны, пытаясь вспомнить мотивы любимой кантри песни.
Путь прошëл за гитарой, вылазкой в вагон-ресторан и парой симпатичных девушек, что, как они говорили, «никак не могли сдержать себя от флирта». Только вот Каин поставил крест на женщинах, и попытки заманить уравнителя в постель не увенчались успехом. Его больше не интересовали ни отношения, ни эгоистичные, единоразовые утехи. Поиски правды и нерукотворной свободы — вот что стало основой его существования за какие-то полтора года несправедливости, вопиющей жестокости и наглой лжи.