Цена свободы

В вязкой темноте, которая больше походила на черную трясину, затягивающую все живое, я видела белые проблески, искрометными вспышками возникавшие везде. Они слепили, заставляли жмуриться, плотно смыкая веки. Темнота на ощупь была липкая, пальцы то и дело приходилось отдирать от этой субстанции, но глаза я по-прежнему держала закрытыми. Каждой клеточкой тела я ощущала, как сквозь эту завесу пробиваются слабые голоса. Они отдавались перезвоном колокольчиков, которые мама вплетала мне в косы в детстве. Казалось, что все чувства обострились, достигли своего максимума, а затем темнота накрыла меня волной, заставляя задыхаться, боль пронзила мою голову стрелой, и я распахнула глаза.

Потолок, покрытый множеством витиеватых трещин, менялся незыблемым количеством цветов, начиная от белого и заканчивая голубым, как само небо в жаркий июльский день. Голова гудела, будто по ней кто-то нарочно бил молотом, а во рту образовалась пустыня, и я в тщетной попытке раскрыла губы, пальцами сжимая тонкую наволочку одеяла, попыталась выговорить хоть слово.

– В... во-ды...

Вместо того, чтобы дать воды, меня схватили за плечо, крепкими пальцами впиваясь в кожу, я лишь протяжно застонала на это, и резко подняли с постели, хорошенько встряхивая, отчего голова рефлекторно отклонилась назад, а затем повисла, из-за чего я могла разглядеть бетонный пол под своими ногами, противно холодящий ступни. Слабость чувствовалась во всем теле, язык присыхал к небу, но я набралась сил, медленно поднимая голову и сталкиваясь взглядом с лицом мужчины, в висках которого белым снегом припорошилась седина.

– Я рад, что вы очнулись, мисс Кларк, – и протянул мне железную чашу с жидкостью.

На тот момент мне было совершенно плевать, что там: вода, яд, чудодейственный эликсир ли. Но когда горло обожгло едким привкусом, отчего пришлось рефлекторно закрыть рот ладонью, дабы сдержать рвотный позыв и проглотить эту дрянь, я пожалела, что так опрометчиво накинулась на эту чашу. Мужчина смотрел на меня сверху вниз, в глазах его играли блики от лампы, предавая темной зелени более насыщенный вид. На секунду я вспомнила, что подобные глаза были у той девчонки, которая была у меня дома, и, переборов себя, сухо спросила, будто зная ответ на собственный вопрос:

– Где я?

–В Центре подготовки.

Сквозь губы вырвался приглушенный смешок, пальцы лихорадочно заметались по железной чаше, которую доктор поспешил изъять, усаживая меня обратно на койку и нажимая на плечи, заставляя лечь. Хватка у него была не такая жесткая, как до этого. Значит, это не он схватил меня.

– А где мой друг? – Мысли в голове путались, произошедшее в доме смазалось в одно пятно, и я не помню ничего после того момента, как Курт бросился на солдата.

– Мне очень жаль, мисс,– мужчина взглянул на меня с некой толикой жалости, будто сожалея о моей потере, которая для него не значила ровно ничего, но для меня она была сродни той, что разрушает тебя изнутри. Медленно, разъедая все внутренности. – Я понимаю вас.

– Не врите себе,– голос осел, вспотевшие ладони покоились подле моего туловища. Врут. Здесь каждый врет в угоду себе.

– Как знаете, мисс, – он вновь улыбнулся, отчего кожа вокруг рта покрылась тонкими полосками морщин, и сам он весь преобразился в доброго старика, которые у нас в городе гуляли по утрам, приветливо улыбаясь каждому. – Должен сказать вам, что у нас не так много времени. Скоро вам выдадут форму и отправят на медицинский осмотр.

Я поджала губы, закусывая изнутри щеку, чтобы хоть как-то остановить ту ярость, которая огнем горела у меня в груди, обжигая легкие. Это все какой-то дешевый фарс, неудачный спектакль. Так бы подумала прежняя я, которая не знала ничего, кроме отцовской отчужденности и материнской любви Марии. Сегодняшняя я, успевшая перевернуть в себе все, что только было возможно, лежит на койке в Центре подготовки, дожидаясь своего часа, когда в эту маленькую комнату зайдут солдаты и скинут на руки форму, а затем отправят зубами вгрызаться в глотку каждого, лишь бы выжить.

Статистика показывала, что из пяти ста подростков, завербованных в армию один раз в месяц, выживает не больше двухсот. Я умру одна из первых.

– Вас определили в войска специального назначения, таково было решение полковника Хоуп, –мягко прервал тишину мужчина.– Я запамятовал совсем. Меня зовут доктор Джеймс Эванс и нам с вами лучше...

– Подружиться?.. – перебила я его. Он кивнул мне головой, листая какие-то бумаги. Я вернулась к лицезрению потолка.

Войска специального назначения. Что это?

Коснулась пальцами своего виска, убирая прилипшие темные пряди и собирая подушечками капли пота, которые проступили сквозь кожу. Доктор Эванс приглушенно что-то пробормотал, а я не смогла разобрать и слова. Мысли роились в голове подобно осам, которые неистово жалят. Аляповатыми пятнами вспыхивали все события того дня, когда я последний раз видела отца и своего друга детства, обнимала хрупкую Марию и целовала в темную макушку весело хохочущую Чарли. Посевное поле в моей голове шумит колосьями, покачиваясь в такт вечному ветру, а солнце обжигает кожу. Все это теперь кажется эфемерным, совершенно ненастоящим.

– Доктор, –нарушила я его скупое бормотания, сделав лишний глоток воздуха, – это правда? Я про Генриха Кларка.

– Простите, мисс, мне не разрешено беседовать на подобные темы с вами. Я – ваш лечащий врач, не более,– он бросил увесистую папку с бумагами на стол, стянул очки в роговой оправе с крючковатого носа и протер линзы тканью белого халата.

– Откуда вы? – выпалила я. Стены давят на меня, а гнетущее молчание и вовсе сводит с ума. – Я с пятой внешней квадры. Округ Уинстон вам знаком? Это в дне езды на экспрессе от столицы. Мы жили вдвоем с отцом, он был хорошим человеком, скудным на заботу, но хорошим, – я растянула губы в широкой улыбке, ощутив, как ранки нещадно горят от боли, но мне плевать, потому что единственное, что я сейчас могу, это забивать себе голову идиотскими разговорами с незнакомым мне мужчиной, который представился моим врачом.

– Я оттуда же, мисс, только с округа Черчилль. Я даже был знаком с вашим отцом. Хороший человек, мало выражающий эмоции, но беспокоившийся за свою дочь, – он произнес это совсем тихо, будто не хотел об этом говорить.

Мне хочется спросить его о посевном поле в округе Ландстрат – главном округе в нашей квадры, о центре города, когда в конце декабря там устанавливали огромную елку, и каждый мог повесить на нее ленточку с пожеланиями, о парке в пятом квартале, где делали самую вкусную сахарную вату. О большем экране на здании МИР, где каждый месяц высвечивалось имя одного подростка, которому уготована такая судьба.

Не помню, почему это здание начали называть МИР. Раньше оно было огромной гостиницей с незамысловатым названием "Зенит", а потом, когда указ президента разлетелся по стране, туда приехали солдаты и сотворили там пресс-центр Центра подготовки. На экране транслировались новости об армии, о ходе набора подростков, о том, что мы творим благую вещь – создаем лучшую армию, чтобы защищать свои границы от вражеских нападений. И раз в месяц высвечивалось имя. Ярко-зеленое, что глаза слепило. Было в этом что-то гипнотическое, поэтому мы всегда смотрели на этот экран, когда приезжали в центр Ландстрата. Когда я впервые увидела его, то остановилась прямо посредине дороги, что один автомобиль едва не сбил меня. Отец тогда впервые прижимал меня к себе крепко-крепко, прерывисто дышал в волосы, которые выбились из-под шапки, и шептал на ухо, чтобы я такого больше не делала.

А я смотрела.

Смотрела и ждала, когда увижу там свое имя.

– Мисс Кларк, пора, – доктор Эванс прервал поток моих мыслей хрипловатым голосом, откашлялся в кулак, вернув свои очки на законное место, а затем подал мне руку. Я не обратила на нее внимания. Мужчина неопределенно хмыкнул, сжав ладонь в кулак и убрав ее в карман, а я сидела и слушала, как кто-то чеканит шаг, лишь на секунду замерев перед самой дверью.

В палате свет был тусклым, а как только дверь распахнулась, то меня ослеплепила вспышка яркого света, ударившая по глазам. Я сощурилась, постаравшись разглядеть фигуру в проеме, но она лишь бросила мне на колени одежду, кивком головы указывав, чтобы доктор вышел.

Я осталась совершенно одна, наедине лишь с электронными часами, где зелеными цифрами высвечивается время. Половина первого. Ночная рубашка на мне хлопковая, до самых щиколоток, и я завела руки за спину, расстегнув две верхние пуговицы, ощутив, как ткань приятно освободила мою шею, до этого стягивавшая ее, будто накинутая удавка. Рубашка полетела на койку, на ее место пришла черная майка, мешковатые штаны и легкая ветровка камуфляжного цвета. Я застегнула молнию почти до самого подбородка, на секунду задерживав пальцы там, куда мне некогда воткнули иглу с каким-то препаратом. Если Джеймс Эванс мой врач, то он должен рассказать мне многое, что здесь происходит.

Спустя пару минут в палату вернулся солдат и поставил передо мной армейские сапоги. Мне пришлось гадать, как он узнал мой размер ноги, но обувь приходится в пору, даже немного великовата, но это дело секундной заминки: нужно лишь затянуть шнурки посильнее, чтобы сапоги не слетели. Солдат за это время не проронил ни слова, зато я успела вполне четко разглядеть его лицо. Шрам расчерчивал его переносицу горизонтально, рваной полоской разделяя щеку и уходя куда-то к уху; серые глаза, словно сама сталь, следили за каждым моим неловким движением, а руки постоянно находились за спиной. Видимо, там был пистолет. Он постоянно поджимал тонкие обветренные губы, будто брезговал находиться со мной в одном помещении. Что ж, я тоже не в восторге.

Он открыл передо мной дверь и бросил короткое и безразличное «За мной». Я пошла следом, взглядом скользя по металлическим стенам серого цвета, лишь изредка позволяя себе коснуться их пальцами, чтобы ощутить холод. Солдат даже не смотрел в мою сторону, а я не питала мысли о том, чтобы сбежать. Меня все равно поймают, только накачают еще какой-нибудь дрянью, что я едва смогу на ногах стоять. Они и так кажутся мне ватными, ступать совсем непривычно, а сапоги приятно греют ступни. За все время дороги мы встретили от силы трех человек, которые провожали меня колкими взглядами. В душе засел маленький червячок, который неприятно извивался, заставляя нервничать.

Впереди нас встретила тяжелая металлическая дверь с кодом. Солдат ввел цифры так быстро, что я не успела даже запомнить. Сигнал, оповещающий правильность набора, пронзительно ударил по ушным перепонкам, и когда дверь распахнулась, я лихорадочно сглотнула спертый воздух, насыщенный запахом спирта и медикаментозными препаратами. Мы вышли на небольшую площадку, и солдат дал мне всего минуту разглядеть здесь все. Под нами целые лабиринты, из которых я совершенно не вижу выхода. Врачи в белоснежных халатах снуют туда-сюда, подростки в такой же форме, как у меня, выстраиваются рядами. И все здесь бурлит жизнью, будто это отдельный организм.

– Вперед, – прохрипел мужчина и толкнул меня в спину, заставив спуститься с лестницы. Я уцепилась пальцами за поручень и аккуратно спустилась вниз. Там даже не успела проронить и слова, как меня поймала миловидная девушка в медицинской маске, схватилась своими длинными, словно щупальца, пальцами за мое запястье и поставила штамп, прожегший мою кожу.

№42000.

Я разглядела его и меня бросила в холод. Сорок две тысячи детей из нашей страны и, примерно, в семь раз больше пленных. И выживает лишь два из пятнадцати. И это только за семь лет существования Центра подготовки. Жесточайший отбор для идеальной армии. Немыслимое количество девушек и юношей, которые погибли из-за испытаний, немыслимое количество подростков, которые просто не перенесли вживление чипа. Я –  одна из многих тысяч, которые пока еще живы.

Девушка указала мне на один из лабиринтов, которому присвоен пятый номер. Послушно пошла туда и остановилась позади рыжеволосой девушки, которая потирала свою руку. Стены здесь из стекла, и я могла спокойно наблюдать, что творится в остальных лабиринтах. Где-то проверяют горло и уши, где-то прощупывают позвоночник. Каждый занят своим делом. Когда наша очередь продвинулась дальше, а девчонка передо мной уже начала нервно шарить руками по своему телу, будто пытаясь отгородиться от всего этого или стряхнуть невидимых блох, гул разорвал истошный крик, и мы всей колонной рефлекторно повернули головы в сторону. Двое солдат пытались удержать мальчишку, который бился в их руках, извивался и лягался, как лошадь. Он кричал, а по щекам у него горошинами стекали крупные капли слез. У меня перехватило дыхание, а дородный врач, который все это время пытался его успокоить, что-то гаркнул, стерев ладонью пот со лба. Все молчали ровно до того момента, пока мальчишку не вывели из помещения, а затем разразилась паника. Все начали вертеться, пробиваться обратно к той заветной металлической двери, но натыкались на каменных солдат, которые охраняли лабиринты. У меня ладони ладони начали потеть, а взгляд заметался по всему, что попадалось в поле зрения, и только тогда я вскинула голову вверх, заметив стеклянные кабины, которые выступали из стен Центра. Там букашками метались люди, стучали по стеклу, тыкали пальцами и безумно улыбались. Для них все это дешевое развлечение–  наблюдение за теми, кто будет бороться за свою жизнь, охраняя их крепкий сон в особняках. Взгляд зацепился за мужчину, в глазах которого я едва могла различить безразличие. Он как будто не раз бывал здесь и привык ко всему, что тут происходит. Он не смотрел на меня или кого-то конкретного, а скользил взглядом по нам медленно, выверено, едва ли на ком-то задерживаясь, словно фермер, наблюдающий за своим скотом, который забьют. 

– Это президент, – я вздрогнула, когда горячее дыхание обожгло раковину уха, и инстинктивно подалась вперед, толкнув девчонку, а только потом развернулась вполоборота.

Это парень. Он долговязый и с дурацкой улыбкой на потрескавшихся губах. Я перевела дыхание, пока он изучал меня взглядом, под которым мне было совершенно неуютно, а затем посмотрел на меня прямо, глаза в глаза, и я сдалась под этим давлением, опустив голову вниз и намереваясь развернуться обратно. Не надо на меня так смотреть. 

– Я слышал, что он каждый раз приходит на медицинский осмотр и Посвящение. Еще ни разу не пропускал, – парень пожал плечами, и я остановилась, задерживав взгляд на его руках. Они скованны железными наручниками с красным мигающим индикатором. А потом я подняла голову и только сейчас заметила черничный синяк, растекающийся у него на четко вырисовавшейся скуле, когда он слегка повернул голову, разглядывая кого-то со стороны. Он неопределенно хмыкнул, заметив мой взгляд, и отворачивает голову так, чтобы я не могла рассмотреть гематому, и совсем тихо ответил: - Буйным был, вот они и решили обезопаситься.

 –Извини, – в тон ответила ему и развернулась обратно, сделав шаг вперед.

– Я Ноа.   – Он говорил это весело и совершенно беззаботно, будто мы знакомимся с ним на улице или в театре, а не в Центре подготовки. Я втянула голову в плечи, сжав пальцами ткань своей ветровки.

– Флэй, – коротко ответила я.

– О, так это ты! Та самая! – Он произнес это чертовски громко, вдобавок присвистнув на деревенский манер. Все обернулись на него, взглянули с любопытством, солдаты явно недовольны, а он лишь поднял закованные руки и потряс ими, отчего наручники противно зазвенели. – Эй, не обращайте внимания, я просто очень эмоциональный.

Я прыснула. Эта ситуация кажется мне забавной, а Ноа – смешным. Таким был Курт, когда мы играли в детстве, а потом он замкнулся в себе. Реальность ломает, перебирает каждую косточку и заставляет пытаться выживать любым способом. Ноа улыбался каждому, а я лишь ждала своей очереди, потому что друзей здесь заводить очень опрометчиво. Они прикинутся, что ты дорог им, а затем воткнут нож в спину, хорошенько провернув.

Когда очередь дошла до меня, врач надел новые перчатки, выбросив другие в небольшой ящик под столом. Он заставил меня открыть рот, проверил зубы, осмотрел горло, взял мазок с языка, а затем приказал закрыть рот. Дальше идет нос и рядовой вопрос о том, ломала ли я его, отчего тут же ответила, что нет. Затем уши и голова. Поставил галочки в своих документах, попутно задумчиво кивнув, после заставил развернуться к нему спиной и задрал мне ветровку, проходясь пальцами вдоль позвоночника. Потом он взял кровь из вены, отчего я едва заметно поморщилась, сведя брови на переносице, и поставил заключение.

Здорова.

Дальше все как в тумане. Слышался голос Ноа и его фраза, что мы скоро встретимся; ощутила крепкую хватку на своей руке, чуть повыше локтя. Солдат посмотрел на меня сверху вниз, на поясе у него какой-то датчик. Мне собрали волосы, которые едва доставали у меня до лопаток, и одним резким движением срезают их. Темные пряди упали на белоснежный пол и создали контраст, а глаза застилила белая пелена. послышался голос, а затем я ощутила  холодное дуло у себя прямо у основания шеи, как мне приказали вслух считать до трех.

Раз.

Солдат вставил чип в специальный пистолет.

Два.

Шея затекла, но я лишь сжала пальцами свои штаны, закусив нижнюю губу до крови.

Три.

Пистолет выстрелил резко, а чип впился в кожу похуже оголодавшей собаки, отчего я негромко вскрикнула, позволил себе секундное проявление эмоций. Кожа на месте вшитого постороннего тела нещадно жглась и кровила, и мне приложили туда кусок ваты, предварительно промокнув его в спирте. А затем отправили обратно в палату к доктору Джеймсу.

Краем глаза заметила, как мою фамилию в списке зачеркнули, подписав «№42000. Объект: Флэй».