Пробуждение
Сначала был белый, монотонно вибрирующий шум. Затем — из тёплого и слепого пространства — вылупился дрожащий оранжевый свет. Его лихорадочный хаос постепенно упорядочился в осмысленный ритм. Цветомузыка, возникшая из пустоты, обрела мелодию и начала искать благодарного слушателя. С яростью пробудив моё дремлющее сознание, она стремительным толчком катапультировала меня из сладкого рая снов — на грешную землю.
Первое ощущение — спинка деревянного стула, поддерживающая тяжёлое, едва ощутимое тело, которое только начинает восприниматься как часть меня самого. Я с недоумением вращаю головой, словно младенец, только что выбравшийся из чрева. Вокруг — покрытые скатертями столики, со стульями, такими же, как мои родительские, знакомые и домашние. Внезапно осознаю: я нахожусь в обычном кафе.
Можно записать в официальных документах — это кафе, название которого мне пока неизвестно, и есть место моего рождения. Следовательно, это — моя Родина. Пока что она мне нравится. Надеюсь, в ближайшем будущем она не призовёт меня к выполнению некоего гражданского долга. А пока — мне здесь довольно уютно.
Проходит, кажется, всего лишь одна секунда — и я слышу нечто знакомое. Быть может, эти звуки проникали в меня ещё до пробуждения? Сейчас я узнаю их источник — вступление к первому Бранденбургскому концерту. Я впитываю сочные и одновременно строгие гармонии, то и дело поддающиеся искушению развиться в разнузданный поток звуков, но в последний момент некая невидимая рука призывает их к порядку. Я взрослею.
Замечаю, как вокруг неспешно движутся люди, а воздух насыщен сладкими ароматами горячих яблочных пирогов и булочек.
Мимо проходит официант, заботливо оставляя на столе свежую газету, источающую запах типографской краски. Я листаю её внимательно. Слова понятны. Даже длинные предложения обрабатываются моим сознанием без труда. Но я не в состоянии осмыслить то, о чём кричат заголовки. Одни вопят об угрозе ядерной войны. Другие — с прикрытым сладострастием — сообщают, как ураганы с женскими именами разрушают Западное побережье. Дальше — унылая статья о том, как бедные беженцы захлестнули восточные города.
Но мне все эти новости — абсолютно ничего не говорят. Если бы только знать, где я и зачем здесь...
До меня вдруг доходит, как в кошмаре: цепочка предыдущих событий жизни мне совершенно неизвестна. А если прошлое стерто — как мне знать, что делать в будущем?
Пытаясь обрести точку опоры, я начинаю проверять багаж знаний — как человек, потерявший кошелёк, перебирает вещи в надежде найти документ.
Первое, что всплывает: арифметика. Я мысленно перемножаю два трёхзначных числа. Потом — проверяю результат, выстраивая всё в столбик. Тут же — геометрия Эвклида, элементы высшей математики.
Переходим к истории. Древняя Греция. Платон, ученик Сократа — 429–437 год до нашей эры. Рим. Пунические войны — даты и события легко всплывают в памяти. Что-нибудь сложнее? Древний Китай. Конфуций — проповедовал совершенствование человека и гармонию с небесными законами. 221 год до н. э. Император Цинь жестоко преследовал конфуцианцев.
Гражданская война в Америке — 1861 год. История человечества перелистывается перед моими глазами, как длинная рукопись.
Но я не уверен, на какой странице этой рукописи я нахожусь сейчас. Было бы полезно выяснить — я нелегал в Европе XXI века? Или беглый раб в Древнем Риме?
Продолжаю искать. Литература, музыка, живопись — пробелов нет. Я — настоящая живая энциклопедия.
Резюмирую: я в здравом уме, обладаю впечатляющим запасом знаний и осознаю реальность вполне адекватно. Но от этого мир становится только более загадочным. Я лишён той иллюзии, которую, возможно, лелеют образованные люди — уверенности, что накопленная информация и эрудиция дают ключ к тайне собственного появления.
Как будто желая не дать мне опомниться, к моему столику подходит официантка — молодая девушка с ясными голубыми глазами. В её взгляде — непонятная настороженность. Осторожно, почти шёпотом, она спрашивает: можно ли забрать тарелку? Я опускаю глаза на стол. Передо мной — тарелка с объедками курицы. Неужели я ел? Киваю: — Да, буду благодарен.
Она аккуратно убирает тарелку и сразу интересуется: — Не хотите ли кофе и что-нибудь на десерт? — Да, принесите, пожалуйста, кофе.
Мои слова рефлекторны — произнесены автоматически, без осмысления. Как дыхание, как невольное движение ресниц. Я по-прежнему не знаю, кто я. Это хаос? Шок? Или всё же причудливая рождественская сказка? Пока не решил.
Представьте: вы только что появились на свет. Акушерка привычно хлопнула вас по влажной спине, и из вас вырвался первый вопль — полное отчаяния возмущение и боль. Вас затопил новый, незнакомый, угрожающий мир. Из тишины — в свет, из покоя — в тревогу.
И добавим один штрих: вам, только что открывшему узенькие глаза, понятна каждая фраза, каждое слово, каждый смысл. Вы уже знаете прочитанное, виденное, услышанное. Вам знакомы книги, спектакли, история человечества, мифы и притчи. Вам известны теоремы, философские доктрины, биологические законы. Но при всём этом — у вас нет ни биографии, ни имени. Нет прошлого. Нет лиц, вызывающих чувство родства. Пока нет.
Можно ли вообразить более парадоксальное существование? Именно это я переживаю, сидя за столиком в кафе — которое, по праву, могу назвать Родным.
Я тщетно пытаюсь напрячь память, извлечь хоть крупицу личной истории. Но что может вспомнить младенец, только что увидевший свет? Он даже не знает, как выглядит его собственное лицо.
— Пожалуйста, ваше кофе, — говорит девушка, аккуратно ставя поднос передо мной.
Она кажется мне смутно знакомой. Возможно, дело в том, что она — первый человек, с которым я сталкиваюсь в этой новой, едва начавшейся жизни. Перед глазами всплывает образ из Книги Бытия: шестой день творения, момент, когда первая женщина предстала перед взором первого мужчины. Мысленно я даю ей имя — Ева.
— Кофе со сливками, как вы и просили, — добавляет она, сопровождая слова мягким жестом.
— Постойте, — бормочу я, слабо вскинув руку. — Не уходите, пожалуйста.
Она останавливается — с лёгкой улыбкой и едва заметной нерешительностью. Её взгляд — тёплый, с оттенком иронии, будто она догадывается о моём внутреннем смятении. И тут во мне рождаются странные ощущения, которых нет ни в одном из хранилищ знаний, не зафиксировано в моей ментальной энциклопедии. Это что-то личное, мимолётное. Волнение? Или — смущение?
— Скажите... я давно здесь? Мне кажется, будто задремал за едой... — произношу я на выдохе.
— Думаю, около часа, — отвечает она с лёгким удивлением. — Да, мне тоже показалось, что вы немного задремали. Наверное, вы устали?
Из всей возможной россыпи вопросов вдруг рождается нелепая мысль: а сколько мне лет? Разве не существует более важных вещей, которые следовало бы узнать о себе? Но именно этот вопрос вцепляется в моё сознание. Как бы невзначай, я провожу рукой по голове. Ладонь скользит по почти лишённой волос поверхности. Насколько мне известно из курса биологии, это может быть свидетельством возраста — зрелого, возможно даже преклонного. Надо бы уточнить.
А пока — нужно поддерживать хрупкий диалог. Он — как спасательный круг в этом странном мире, где всё знакомо, и ничего не понятно.
— Да, я немного перерабатываю в последнее время, — произношу небрежно, стараясь придать голосу интонацию человека, уставшего, но не сломленного.
Девушка широко раскрывает глаза.
— А где вы работаете, если не секрет? — спрашивает с любопытством, от которого веет живым интересом, а не профессиональной вежливостью.
Мне это нравится. Но что ей ответить, если я даже не уверен, в какой стране нахожусь? Нужно сказать что-то нейтральное — универсальное, пригодное для всех эпох и регионов. Я задумываюсь на секунду.
— Я... писатель.
Версия срабатывает. По её глазам вижу: она приняла мой ответ с доверием, может быть, даже с лёгким очарованием. Забавно — только что появился на свет, и уже интуитивно избегаю говорить правду. А может, причина проста: я её не знаю. И, кто знает, возможно, я действительно писатель. Вполне допускаю.
Я выглядываю в окно, щедро промытое недавним дождём. На улице — деловая суета. Светло. Люди спешат, как будто всё ещё утро, или уже вечер. Сидеть в кафе среди бела дня — занятие, вполне соответствующее образу писателя или журналиста. Это я знаю из французской литературы XIX и XX веков.
Девушка быстро окидывает взглядом полупустой зал. Клиентов мало, каждый сосредоточен на своём. Она снова поворачивается ко мне и, сверля меня светлыми глазами, пододвигает свободный стул. Присаживается. Уже после этого, негромко спрашивает:
— Можно я присяду?
Наверное, так принято у современных девушек. «Современных» — это значит, в мире, где я живу свои первые пятнадцать минут. Сначала садятся, потом спрашивают разрешения. В отличие от самолётов. Но раз так принято — я киваю. Мне это вполне подходит.
Возможно, она меня здесь когда-то видела. Может, расскажет хоть что-то о моей биографии. Я собираюсь задать вопрос — но она опережает меня:
— Меня зовут Ева. А ваше имя?
Я не удивляюсь. Человек без прошлого ничему не должен удивляться. Теперь моя очередь ответить. Лихорадочно думаю: Чёрт побери, откуда новорождённый может знать своё имя? Ему его даёт кто-то другой. А если так — почему бы не предложить ей выбрать?
— А какое имя, по-вашему, подошло бы мне больше всего? — начинаю хитрить.
Она смеётся глазами и охотно включается в игру. Смотрит пристально — нарочито задумчиво.
— Вам бы подошло быть... скажем, Адамом.
— Поразительно! — восклицаю, приподнимаясь на стуле. Делаю вид, что поражён её проницательностью. Пусть будет Адам. А вдруг... вдруг это и правда моё имя?
— Как изумительно точно вы его угадали!
Она отводит взгляд, отмахиваясь от комплимента:
— Честно говоря, я слышала, как вас кто-то позвал. Так что... я не совсем угадала, — признаётся Ева.
Очень хорошо. Она либо видела меня раньше, либо запомнила людей, которые ко мне обращались. Это — преимущество. Доверие растёт, и я должен воспользоваться моментом. Мой следующий ход — более информативный. Для меня, разумеется...
— А может, вы угадаете и мой возраст? — бросаю с лёгкой ухмылкой. — Вам, я думаю, двадцать пять.
Ева удивлённо смотрит на меня, приподнимая брови.
— Как вы догадались? А вам, я думаю, примерно сорок пять.
— Ева! Вы невероятно догадливы! Мне действительно сорок пять. Только не говорите, что слышали это от кого-то.
— Нет, правда. Это было моё предположение. Смелое, но интуитивное. Хотя, выглядишь ты, кстати, моложе...
Неожиданно я ловлю себя на мысли: эту фразу стоит запомнить для любого разговора с женщиной. Но Ева реагирует сдержанно. Ни кокетства, ни благодарности — только мягкая улыбка. Она явно привыкла к комплиментам, но не к банальности.
— Ев-ва... — осторожно продолжаю разведку. — Мне почему-то показалось, что мы были немного знакомы... когда-то.
Я делаю паузу, давая ей пространство. Её улыбка становится чуть лукавее.
— Честно говоря, я наблюдала за вами. Несколько раз. Вы приходите сюда раз в неделю, уже месяц как. Всегда одни. Погружены в работу, что-то пишете, не поднимая глаз. Поэтому я вам верю. Вы — писатель.
Она делает акцент на последнем слове, словно подтверждая собственный вывод.
— А сегодня... вы впервые посмотрели на меня. И так удивлённо... Я даже немного испугалась. Всё в порядке?
Я продолжаю складывать пазл. Регулярные визиты. Пишу. Значит, живу где-то рядом. Возможно, даже веду записи. Надо бы их найти. Мой собственный архив мог бы стать окном в моё происхождение.
Если бы Адам захотел узнать, зачем его сотворили — он бы начал с Евы. Или... с самого себя.
Да, для начала, стоит обыскать себя — буквально.
— Ева, — говорю, почти шёпотом, — могу я попросить вас об одном небольшом одолжении?
— Конечно, — отвечает она, улыбаясь тепло.
Очарование этой девушки обволакивает. Мне определённо повезло оказаться в её времени и пространстве.
— Принесите мне, пожалуйста... пачку сигарет.
— Вы курите? — она удивлена, даже чуть потрясена, поднимаясь со стула. — Я ведь ни разу не видела, чтобы вы курили! Но... я принесу. Если хотите.
— Ну да... — бормочу, не совсем уверенно, — пытался бросить... но в последнее время ужасно тянет...
Она уходит — будто бы чуть-чуть разочарованная. А я торопливо выворачиваю карманы брюк, словно ищу донос на самого себя. Пальцы натыкаются на кошелёк. Внутри — ручка и клочок картонной бумаги.
Там что-то написано.
Снова удивляюсь — насколько много мне известно об этом мире. Я знаю, как держать вилку. И даже умею говорить с девушками. Хотя живу лишь пятнадцать минут.
Сейчас мне тепло. Запах кофе утешает. Она — прекрасна. Место — уютное. И в этом странном моменте я начинаю наслаждаться жизнью. Какая, в сущности, разница, откуда я родом и где рос?
Я всматриваюсь в картонку. Здесь должно быть что-то обо мне.
На одной стороне — номер: 157Ф.
Переворачиваю её — и замираю. Там — две фразы:
Моё имя — Адам. Она — Ева.
Похоже, я начинаю кое-что понимать.
Очевидно, моя история началась раньше, чем я способен вспомнить. Но мои пятнадцать минут памяти ценны мне не меньше, чем девяносто пять лет воспоминаний старика. Бывает — старец помнит лишь последние мгновения своей жизни. В этом смысле мы с ним совсем не различаемся.
Эта мысль охватывает меня целиком. Я решаюсь — углубиться в свои краткие воспоминания. Вспомнить — прожить заново каждую секунду.
И вдруг осознаю: даже самые точные воспоминания в ретроспективе ощущаются иначе, чем в реальности. Знание будущего меняет цвет событий — точно так же, как знакомая мелодия воспринимается совсем не так, как при первом прослушивании.
Вот почему погружение в память — почти как дополнительная жизнь.
Иногда воспоминание занимает больше времени, чем само событие. И для моей короткой жизни это — способ её продлить.
Я не знаю, как началась моя история. Но так же мне неведом её конец...
Итак, я вспоминаю. Всё началось за столиком в кафе... Звучала музыка — и мне было приятно её слышать. Ещё мгновение — и я понимаю, почему не придал ей значения. Мелодия была до того знакомой, что воспринималась как часть фона, как дыхание — естественное, неотделимое.
Я слушал эту вещь не впервые. Знал, куда она приведёт, чем завершится. Её звучание текло сквозь меня, не требуя внимания — словно моя память и она были давно знакомы.
Я вглядываюсь глубже — и вспоминаю: за соседним столиком сидел человек, следивший за мной слишком внимательно. Тогда я не придал этому значения. Был ли я странным? Или он меня узнал?
Сцена меняется. Я чувствую, а не просто вижу — тонкий аромат духов. Он появился раньше, чем она. И, как с музыкой, я не заметил запах сразу — потому что он был знаком. Это было как приветствие старого друга, который приходит без стука.
Занырнув вглубь памяти, я осознаю: именно этот аромат лишил меня удивления, когда она подошла. Я будто знал, что она должна быть здесь.
А потом... она спросила, не забрать ли мою тарелку. Но если приглядеться к воспоминанию, всё становится интереснее — я протянул ей тарелку ещё до того, как она заговорила. Как будто предугадывал её шаги. Но сознание отказывает в объяснении — всё произошло будто автоматически, вне моего контроля.
Я двигаюсь дальше. Смакую детали, как глотки кофе. Показал рукой на чашку на соседнем столике — и сразу же она спросила: — Не хотите ли заказать кофе и что-нибудь на десерт?
И вот что удивительно — всё это произошло одновременно. Как будто мы двигались в унисон. Как будто она знала мой вопрос раньше, чем я его сформулировал.
А затем — момент, который кажется значительным. Я попросил её остаться. Но вспоминается кое-что ещё: до того, как я это произнёс, она уже стояла рядом, с мягкой улыбкой, будто ждала, чтобы я попросил её не уходить. Как сценография — всё уже готово, осталось только реплику произнести.
События памяти ускоряются — как это и бывает со временем. Она садится рядом, и задаёт вопрос, смутивший меня. Но снова, приглядевшись: прежде чем сесть, она смотрит на меня вопросительно — и я киваю. И тогда её вопрос оказывается формальностью, риторикой. Мы понимали друг друга без слов — так естественно, что я даже не заметил этого.
В этом свете всё наше общение выглядит иначе. Не как случайная встреча, а как давно начатый диалог, просто продолженный спустя неизвестный промежуток времени.
Но вот мои мысли прерываются чем-то сиюминутным, резким, чужеродным. Слышится диссонансный топот — бегут. В кафе врываются двое крепких мужчин, каждый словно вышедший из инструкции по силовому воздействию. А третий — тот самый, что бросал на меня косые взгляды из тени — появляется в углу, будто материализовался из недоверия.
У всех троих — недружелюбные лица. Решительно двигаются в мою сторону.
Ева внезапно возвращается, что-то им говорит — взволнованно, но уверенно. Один из них, гримасничая, слушает, качает головой в несогласии. А другой — коренастый, с квадратной челюстью и руками, как резные дубовые балки, — просто грубо отодвигает Еву. Продолжает приближаться ко мне.
Он останавливается вплотную и выразительно указывает на дверь, не оставляя сомнений — мне предлагают последовать за ним.
Его лицо — угроза в чистом виде. Но раздражает меня не он, а то, как он обошёлся с Евой. Его гнев воплощается в крик — грудной, хриплый, с пульсирующими венами на шее, словно он собирается лопнуть от злобы. Челюсть подскакивает, как катапульта, выбрасывая тяжёлые слова.
Но тут происходит нечто комичное: голос его предательски мяукает. Вместо рыка — кошачье вопльё. Сердитый лев, у которого внутри застряла кошка.
Он тычет в меня пальцем и сипло повторяет:
— Посланник Дьявола! Сатаны! Люцифера! Вельзевула!
А затем, с апокалиптическим надрывом:
— Антихрист!
Я вдруг вспоминаю: Антихрист — термин из посланий апостола Иоанна. Противник Христа, принимающий облик Мессии. Апостол Пётр писал — посланник Сатаны, человек греха, выдающий себя за Бога. Но если следовать пророчеству, именно его приход станет катализатором для возвращения Христа.
Для внешнего мира они — антиподы. Враг и Спаситель. Но если ввести немного схоластики, допустить гипотезу: что если они появляются одновременно? Один несёт избавление со знаком минус, другой — со знаком плюс. И до самого конца никто не знает, кто из них кто. Ведь остальное — без различий.
А может, это одно лицо? Может, он и сам не знает, чем всё закончится? Монетка, подброшенная в небе — орёл или решка. Забавно: мысль, которую публично озвучить значит подписать себе приговор — костёр, без оговорок.
Неужели это и есть суть моего появления?
Если я — Антихрист, то это, право же, самый прекрасный обман из всех возможных.
Меня начинает забавлять мысль, что Антихрист сам не в курсе, кто он — как электрон до измерения. Я безудержно смеюсь. И именно это — смех, искренний, освобождённый — доводит крепыша до бешенства.
Мой адский хохот, кажется, для него — доказательство. Мяукающий рык переходит в стоны и угрозы:
— Негодяй! Мы не позволим тебе разрушить наш мир!
Я не удивляюсь. Мне уже нечему удивляться. Я смотрю на него со стороны — будто это просто эпизод. Впечатление для дневника.
С удовольствием отпиваю кофе со сливками, улыбаюсь и отвечаю ровным тоном:
— Здесь так уютно и обслуживание на высоте. Кстати, не скажете ли, любезный человек, какой сейчас на улице век? Хоть я и Антихрист, но моё святейшество сбилось со счёту...
Почему-то это вызывает новую волну ярости. Он кричит громко, зверски:
— Встать! Немедленно встать!
Я продолжаю сидеть спокойно. Лишь наблюдаю, будто всё происходящее — театральная сцена, где я зритель, случайно оказавшийся на авансцене. Крепыш делает свирепое лицо, хватает меня за плечо и резко тянет. Я пытаюсь вспомнить, что принято делать в подобных ситуациях... но тело, словно с опережающей интуицией, действует само.
Резко отбрасываю его руку, и — не думая — тычу пальцем куда-то вслепую.
Тихий хрип. Он исчезает из поля зрения.
Стук — тело падает. Глухо, увесисто. Краем глаза фиксирую движение второго — того, что любит кривить лицо. Мысленно называю его Клоун. Он ловит мой взгляд и в спешке отступает, теряя свой грим.
Третий — наблюдатель, человек из тени — медлит. Осторожен, будто не уверен, продолжать ли.
Пауза.
Я использую её — беру картонку, достаю ручку. Рядом со словом "Адам" добавляю: 45. У "Ева" — 25. Думаю. Пишу: "кофе со сливками" и "антихрист".
Зачем — пока не знаю. Просто записываю.
Убираю картонку обратно.
Ева возвращается. Медленно. С достоинством обходит лежащее тело, ни на мгновение не отводя от меня взгляда. Протягивает сигареты. В её пальцах — зажигалка. Вспыхивает огонёк. Я наклоняюсь.
И вдруг — нежный жест: она гладит меня по голове, почти ласково. Но затем — нажимает на какую-то точку, точно знает, куда.
Сознание тает.
Голос — громкий, резкий, но в нём почти игра:
— Поднимайся, битый чемпион! 157Ф опять здесь! Очистили ему память — как обычно. Но он снова уходит. Каждый раз уходит... А сегодня ещё и закурить попросил. Забавный номер!
Потом — тише. Только для меня:
— Приходи и в следующий раз. Неужели ты не помнишь?
Эти слова — как ключ к неведомому замку. Слишком много смысла для ускользающего сознания.
Я погружаюсь в небытие.
И думаю: Неужели я — робот? 157Ф...