18.
После долгой дороги по канализации, старым туннелям, шахтам и полузатопленным коллекторам, где приходилось брести по грудь в ледяной сточной воде, мне хотелось задушить голыми руками того, кто стоял за Голосом. Добравшись до дома уже далеко за полночь, я больше всего на свете желал отмыться хоть как-нибудь и согреться под одеялом. Холодный ветер и сырость забрали всё тепло, я словно одеревенел и не чувствовал ни рук ни ног. К сожалению, попытки вести себя как можно тише оказались бесплодными: сперва я долго не мог попасть ключом в замок, потом повалил какие-то лыжи в коридоре — чуть не упал, когда закружилась голова. Спустя пару минут на шум вышел всё тот же сосед. С мутными глазами, шатающийся, полуголый, он возник в дверях тесной ванной комнаты в самый разгар водных процедур.
— Э-э-э! — сказал он на пьяном языке и ткнул пальцем в загаженную одежду, которую я повесил на едва тёплой батарее. Я не обратил внимания: старался отмыться в раковине сам — под холодной водой, с помощью малюсенького кусочка хозяйственного мыла, злой и ненавидевший всех на свете людей без исключения.
— Э-э-э! — повторил пьяный настойчивее.
— Чего надо?! — огрызнулся я. — Пшёл отсюда, занято.
Вялое движение рукой, очевидно, означало замах, но сосед, у которого, похоже, в глазах уже не двоилось, а троилось, ударил фантом. С изумлением я наблюдал, как его кулак медленно пролетает в стороне от моего уха и попадает в трубу батареи.
Гулкий удар.
Пьяница взвыл и завалился на пол, а я, пожав плечами, продолжил мытьё. Через пять минут вышла его жена — худенькая, серенькая, всклокоченная, в старой ночной рубашке. Под её глазами виднелись выдающиеся круги, а на руках — россыпь синяков.
— Илья! — воскликнула она, увидев своего ненаглядного. — Вы что наделали, товарищ?! — соседка негодующе уставилась на меня.
— Я? — изображать удивление не пришлось, всё получилось очень искренне.
— А кто? — худые синие руки упёрлись в бока. — Как не стыдно бить пьяных? Хулиган! — женщина нахмурилась и топнула ножкой.
— Он сам упал, — я повысил голос от возмущения. Зубы предательски застучали. — И вообще, странно, что он досюда дошёл, а не возле порога лёг.
— Хулиган! — повторила соседка и, гордо выпрямив спину, удалилась, а я, мысленно покрутив пальцем у виска, продолжил отмываться. Ледяная вода бодрила, а мыло, попадая на кожу, легонько пощипывало.
— Простите, товарищ… — за моей спиной снова стояла жена пьянчуги, но в этот раз с чрезвычайно виноватым видом. — А вы не поможете его обратно затащить?
Я взглянул на неё, потом на мужа, лежавшего на пожелтевшем кафеле в луже мыльной воды, и кивнул.
— Сейчас.
Завершив омовение, я поднял алкоголика и под назойливое «Осторожнее… аккуратнее…» занёс нерадивого мужа в тесную душную комнату. От него воняло застарелым перегаром, нечищеными зубами, потом и мочой. Отвратительно.
— На кровать, пожалуйста, — хозяйка указала на узкую койку.
Я повиновался и уложил сопящее тело со всей возможной осторожностью.
— Спасибо, спасибо большое, — когда я закончил, женщина принялась меня благодарить каким-то ужасно извиняющимся тоном. — Так-то он у меня хороший, очень хороший, только выпивает немного после фронта…
В комнате негромко тикали часы, настольная лампа давала света как раз, чтобы разглядеть обстановку, но не поражаться её убогости. Мебель из опилок, ободранные обои на волнообразных стенах, шкаф с салфеточками, стаканами и обязательным сервизом, красный ковёр на стене. Там же висит ржавый велосипед, под ним — куча какого-то хлама — брезентовые сумки, старая обувь.
Над маленьким телевизором портрет семейной пары: почему-то не цветной, а чёрно-белый. Мужчина — черноволосый, широкоплечий, статный. Подбородок квадратный, глаза умные и немного наглые, вся грудь в орденах, на плечах капитанские погоны. И девушка — юная, свежая, утончённо-красивая и очень-очень яркая. Я перевёл взгляд на женщину, которая набрасывала ватное одеяло с дырявым пододеяльником на спящего пьяного мужа. Да, это была она. И в кровати лежал он. Словно пародии на самих себя.
Хозяйка комнаты увидела, что я заметил фотографию.
— Да, это мы, — улыбнулась, она и именно улыбка вернула ей сходство со старой фотографией. — Он в отпуск приезжал, и мы расписались. Спасибо вам ещё раз. Хотите чаю?
Я прислушался к ощущениям. Ощущения дрожали от холода.
— Да, если не затруднит.
Через пять минут мы сидели за столом с горячим чаем и свежим печеньем. Хозяйка выдала мне кое-какую одежду, которая оказалась маловата и, честно говоря, попахивала затхлостью, но согревала.
— Вы не думайте, он хороший, — женщина изо всех сил оправдывала своего муженька. — Не каждый вообще выдержит то, что он перенёс. Вот и пьёт после демобилизации. Иногда, — быстро поправилась она, поймав мой взгляд.
— Это что получается, он уже больше десяти лет так?
— Ну… — замялась хозяйка. — Да. Но не всегда же. Он на работу ходит, в автобусный парк. На хорошем счету там.
— А, если не секрет, что случилось? Ну, на фронте, — поинтересовался я, глядя на то, как хороший работник и прекрасный муж пускает слюни на подушку.
— Он не рассказывал сам… Но я с командиром говорила. Им дали задачу высоту взять где-то во Франции. Высота укреплённая, а пространство голое, простреливается, почти половину его роты положили ещё на подступах. А потом, когда захватили, их окружили, — женщина тяжело вздохнула. — Наши просто пробиться не могли к ним — что-то случилось, то ли выбили их с позиций, то ли ещё что… Они держались там неделю. Без еды, воды патронов. Под атаками, обстрелами, раненые все. Люди с ума сходили, но держались. Осталось всего трое от ста пятидесяти человек, причём, двое — без рук без ног, а у моего — ни царапины, представляете? Как заговорённый. Вот с тех пор он и пьёт.
— Ладно, пьёт, — кивнул я. — Но руки-то зачем распускать? — мне было искренне жаль эту женщину. Без какого-либо желания её впечатлить, распустить крылья, показать, что я не такой, и прочее. Она рассказывала о том, какой её муж герой, а я видел только синяки.
— Что? — неумело солгала хозяйка. — А, это… Это я об углы в кухне постоянно бьюсь.
Сейчас я испытывал к хозяйке огромную благодарность и хотел сказать, что, если она ещё раз ударится об угол, то об угол ударится её ненаглядный, но прикусил язык. Не поймёт. Он его любит и рукоприкладства не простит: сцена в ванной тому подтверждение.
Перебравшись в комнату, я укрылся пыльным одеялом и постарался согреться и уснуть, но сон, несмотря на усталость, не шёл.
Зато очень хорошо думалось. Мысли, догадки, образы, предположения, факты и домыслы роились в мозгу, воюя друг с другом. Как протобелки в первичном бульоне они плавали, взаимодействовали, слипались или, наоборот, расщеплялись. Выстраивались в цепочки, отбрасывая ненужное, и создавали единый организм. Каким он получится — я не знал сам.
Голова была большой и горячей, как солнце, и, казалось, занимала собой всю комнату. Одеяло не сохраняло тепло, и меня крупно трясло, из-за чего, как мне мерещилось, дрожал весь барак. Пару раз приходил Голос — всё такой же насмешливый, но более громкий, заполнявший всё сознание. Я кричал, чтобы он убирался прочь, но мерзавец лишь хохотал и сыпал оскорблениями.
В один из таких приступов я увидел над собой женское лицо и с трудом вспомнил, что это — та самая женщина, которой я помогал затащить в комнату мужа-героя. На разгорячённый лоб легла холодная сухая ладонь.
— Господи! — воскликнула она. — Какой жар!
Скрипнула и хлопнула дверь моей комнаты, затем ещё раз — и соседка появилась снова, на этот раз с небольшим потёртым чемоданчиком-аптечкой: белым, с крупным красным крестом.
— Перевернитесь на живот!
Я попытался, но не смог и, к собственному стыду, был вынужден принять помощь.
Трусы поползли вниз, и я запротестовал — вяло, не в силах полноценно сопротивляться. По ягодице провели чем-то влажным и холодным, и в следующий миг туда вонзилось что-то тонкое и острое, а задницу начало словно распирать изнутри. Я негромко застонал.
— Терпите! Ох вы, мужчины. Все такие суровые, а стоит укол сделать…
Я очень плохо соображал, что со мной происходит, и подчинялся соседке бездумно, словно зомби. Мне дали таблетки — я послушно их принял. Принесли горячего чая — я выпил его, не чувствуя вкуса, но ужасно обжёг нёбо.
Сказали спать — и я, закрыв глаза, провалился в глубокий сон.
Утром я подскочил на кровати, как ошпаренный. В голове и теле была необыкновенная лёгкость, казалось, что я сейчас взлечу. Весь в липком поту, одеяло и подушка влажные, очень хочется в туалет.
Когда я сел, вставив ноги в сапоги, голова закружилась: пол как будто стал отдаляться и крениться, но схватившись за спинку кровати, я смог-таки подняться и, держась за ледяную стену, добрести до туалета.
Коридор показался бесконечно длинным и ужасно холодным. Сил не осталось совершенно: ночь, проведённая в бреду, едва меня не убила. Если б не внимательная соседка, услышавшая крики, то кончился бы майор Иванов — тут и к гадалке не ходи.
Как только я вернулся в комнату и снова лёг в постель, накрывшись омерзительно мокрым одеялом, дверь открылась и на пороге возникла спасительница — всё такая же растрёпанная, в сером махровом халате.
— Проснулись? — поинтересовалась она и исчезла: я даже не успел раскрыть рта для того, чтобы её поблагодарить. Однако скоро женщина появилась вновь: принесла табуретку, на которую водрузила поднос с тарелкой дымящегося густого куриного супа, куском чёрного хлеба, стаканом воды и целой россыпью таблеток.
— Спасибо большое э-э… — я сделал паузу, чтобы соседка представилась.
— Мария.
— …Мария. Вы спасли мне жизнь.
— Да о чём вы? — отмахнулась женщина. — Ешьте-ешьте. Потом таблетки.
Не было нужды просить дважды. Очень скоро суп согрел меня изнутри, даря ощущение приятной истомы и сонливости. Даже не помню, когда последний раз ел такую вкуснотищу.
— Теперь таблетки! — скомандовала Мария.
Я повиновался.
— Лежите! — приказала спасительница, внимательно проследив, чтобы я выпил всё, как будто я был ребёнком, который мог их выкинуть. — Я на работу, если плохо будет, звоните в скорую.
— Спасибо, — меня переполняла благодарность к этой женщине. То ли от температуры, то ли от бессилия я стал ужасно сентиментальным: когда я благодарил Марию, глаза были на мокром месте.
— У вас есть, чем ещё перекусить?
— Да-да, — быстро соврал я, не желая более обременять соседку.
Она недоверчиво осмотрела мою пустую комнату.
— Ага, так я и поверила. Ладно, мужу передам, чтобы супом поделился. Вам есть надо.
— Не надо мужу, — сказал я, но соседка уже упорхнула.
Провалявшись в кровати и ещё раз вздремнув, я осознал, что мне стало намного лучше. А это значит, нужно проделать то, о чём я думал прошлой ночью, когда ползал в грязии незлым тихим словом поминал Голос.
Одежда не успела просохнуть до конца, но на улице, кажется, немного потеплело. Я быстро оделся и, покинув барак, с наслаждением вдохнул свежий и слегка горьковатый московский воздух. Слабость постепенно отступала, но я всё ещё чувствовал себя довольно скверно: пошатывался и часто терял равновесие, когда кружилась голова.
Кое-как доковыляв до Бауманской, я увидел, что возле телеэкрана с новостями толпился народ. Подобраться поближе не было никакой возможности, но я и так догадывался,о чём там говорится.
Поэтому, скурив заначенную в кепке сигарету, запрыгнул в ближайший автобус и, протолкавшись сквозь плотную толпу, вцепился в жирный скользкий и нагретый чьей-то ладонью поручень. Со всех сторон меня стискивали тела других пассажиров — разгорячённые и мокрые.
Чёртова жестянка очень часто и резко поворачивала, подпрыгивая на мелких ямах, а недостаток воздуха и жара дурманили сознание, поэтому через десять минут, показавшихся несколькими часами, мне в очередной раз стало очень плохо.
В глазах потемнело, рука соскользнула с поручня, и я бы точно упал, будь в салоне хоть немного просторнее.
— Мужик, ты держись, а не виси на мне! — пробасил кто-то над ухом.
— Простите… — сказал я и попробовал схватиться за один из трёх поручней, маячивших у меня перед глазами и периодически собиравшихся в один. Промах, ладонь зацепилась за горячий воздух.
— Да он же пьяный! — я повернул голову и рассмотрел, словно сквозь туман, сморщенное старушечье лицо. Его обладательница гордо, как на троне, восседала на «месте для инвалидов и ветеранов».
— Я не пьяный, — дёрганье головой должно было означать отрицание, но получилось больше похоже на нервный тик.
— Да ты себя-то видел? — не унималась старуха. Её громкий высокий и скрипучий голос звучал как скрежет мела по сухой школьной доске. — Алкаш! Уже нажрался!
— Я болею, — огрызнулся я. — Плохо… Температура.
— Как не стыдно обманывать-то, а? — заголосила бабка. — По тебе же видно, что ты уже шары залил!
К моему удивлению, у старушенции нашлось много сторонников, народ загомонил, в мою сторону поворачивались и смотрели: кто с интересом, а кто — с осуждением и неприязнью. Бесплатное представление, чёрт бы его побрал. Я послал старуху по-матерному и локтями проложил себе путь к выходу, вызвав этим ещё большее общественное порицание. Едва оказавшись на улице, я отчаянно закашлялся, согнувшись напополам и едва не выплёвывая лёгкие. Плохо дело. Очень плохо. Люди косились и как бы невзначай отодвигались.
— Всё в порядке, дяденька?
Я поднял глаза. Передо мной стоял тощий светловолосый мальчишка — почти прозрачный. Синяя школьная форма, красный галстук, портфель из кожзама, значок тимуровца и горящие желанием помогать глаза.
— Да, — я попытался изобразить улыбку. — Всё хорошо, просто приболел.
— А-а, — с недетской серьёзностью кивнул пацан. — Берегите себя, — он помолчал и добавил: — Болезни запускать нельзя!
— Спасибо. Хороший мальчик, — выдавил я и сделал вид, что всё в порядке.
До знакомой дырки в заборе пришлось добираться несколько часов: где пешком, а где на общественном транспорте. Несколько раз нападали приступы кашля, температура успела подняться и опять прийти в норму, голова кружилась, ноги подкашивались, а ладони не сжимались, но я всё-таки с грехом пополам доплёлся до места назначения.
Знакомый забор с нарисованным инвалидом войны, дыра в нём, пустынная дорога по разрушенному городу и оранжевая вывеска. Вскоре, окунувшись в привычное многолюдье, я почувствовал небывалое облегчение. Тут можно было играючи затеряться и, хоть ненадолго, но побыть собой: человеком, привыкшим к капитализму и не делавшим вид, будто ему интересны какие-то великие идеи и решения очередного съезда. В этой толпе я был как дома. Дух Горбушки подхватил меня и понёс по кривым улицам, как щепку в реке.
Первым делом я переоделся.
Чёрный флотский плащ со споротыми погонами и перешитыми пуговицами, нормальная рубашка, свитер с горлом и флотские же брюки. Одежда была куплена у очкастого старикана, одетого в нелепую фиолетовую куртку и сиреневый берет, вывалянный в белой кошачьей шерсти. Дед постоянно курил гадкие папиросы и ронял пепел на товар — завёрнутые в брезент тюки с одеждой. Он вытер рукавом мутное зеркало с отбитым углом и дал посмотреть на себя. «Ну вот, другое дело», — думал я, отряхивая плащ от пыли, пепла и шерсти. — «Совсем другое дело».
К лачуге подходил осторожно: за сотню метров навострил глаза и уши, проверил окружающие дома во всех возможных диапазонах, пытаясь высмотреть ловушку, но ничего ненашёл. Узкий переулок был тих и безлюден.
Я протиснулся между стенами хибар и встал у двери, приводя дыхание в порядок. Входить внутрь было страшновато: старый еврей, благодаря мне близко познакомившийся сработой спецназа, мог и пулю в голову всадить без разговоров. А я ещё и болею, драться не смогу, реакция не та… Страхи и сомнения грызли безо всякой пощады, я таращился на дверь, словно хотел открыть её взглядом, но, наконец, тряхнул головой, отгоняя дурные мысли. Чему быть, того не миновать.
Заскрипела дверь, я вошёл в полутёмное помещение, где совершенно ничего не поменялось с момента прошлого визита: разве что вещи снова лежали на своих местах, а не были разбросаны по полу. Взгляд грустных глаз Моисея пронзил меня насквозь. Старый еврей находился на своём рабочем месте — за стойкой, там, где я оставил его в тот раз.
— Здра-авствуйте, — протянул он, увидев меня. Холода в голосе хватило бы для восстановления всех растопленных ледников Антарктиды. От картавости не осталось и следа.
— Здравствуйте, Моисей, — кивнул я. — Мне нужен Яша.
— Тем нужен Яша, другим нужен Яша. Всем нужен Яша, — неопределённо сказал хозяин лавки, пожимая плечами. — Уходите. Вам тут больше не рады.
— Рады вы или нет… Мне. Нужен. Яша, — сказал я твёрже. — Только он может мне помочь.
— Ой, да шо ви такое говорите? — отмахнулся Моисей. — Какая помощь? Зачем помощь? Неужели ваша бурильная контора не может справиться самостоятельно?
Я покачал головой:
— Во-первых, наши с конторой пути разошлись. А во-вторых, вам, наверное, будет приятно слышать, но не может. Помогите! — в голосе против воли проявилось отчаяние. Мнебыло мучительно даже просто стоять на ногах.
— Мы вам уже как-то помогли, — Моисей сделал быстрое брезгливое движение ладонями, словно стоял по грудь в воде и отгонял мусор. — Уходите.
— Не уйду, пока не поговорю с мальчиком, — процедил я сквозь зубы. Хотите вы этого или нет! — рука скользнула в карман пальто к пистолету, но в следующий миг старый еврей словно взорвался. Из его ладоней, плеч, груди и живота взметнулись тонкие нити, похожие на струны. Не успел я моргнуть глазом, как был оплетён ими и полностью обездвижен. Пистолет глухо стукнул по полу, а я с удовольствием закричал бы, если б те же холодные нити не зажали мне рот.
— Я так и знал, — сказал Моисей со вздохом. — Так и знал, шо вы там, в Конторе, не умеете решать проблемы по-человечески, всё бы вам, коммунистам, шашками махать, да на амбразуры бросаться… — Моисей выглядел по-настоящему жутко. В сочетании со щуплым телосложением, грустными глазами и спокойным голосом он внушал такой страх, как ни один из моих противников до этого: прежде всего, потому, что я находился в его полной власти. Сердце застучало часто-часто, захлёбываясь адреналином, и я едва не потерял сознание. — И что теперь с тобой делать, а? Тут ведь опять придётся убираться, а я убираться не люблю, потому шо жуть как не люблю своими руками снимать чужие кишки с люстры.
«Опять?» — подумал я с ужасом, но быстро взяв себя в руки, нахмурился, посмотрел старику в глаза и промычал нечто, чего он не понял.
— Что? — стальные нити у моего рта чуть приподнялись и изогнулись, я почувствовал, как они едва ощутимо царапают мою кожу при движении.
— Давай сделаем так, — предложил я: — Дай мне поговорить с мальчиком. Пять минут, не больше. И если он сам откажется мне помочь, можешь меня убить. К чёрту, всё равно я больше не жилец. Яша говорил, что я спас или спасу нас всех, и сейчас я напал на след чего-то крупного, чего-то, что может всех коснуться. Дай мне поговорить с ним, прошу. Потом убьёшь, в любой удобный момент.
Моисей склонил голову набок, подумал пару бесконечно долгих секунд и хмыкнул.
— Что ж, ладно. Давай по-твоему. Но учти, что я не спущу с тебя глаз и освобождать не стану.
— Да хоть как-нибудь… — проворчал я, ощущая, как хватка слабеет — везде, кроме запястий. Стальные нити уходили обратно в тело Моисея: втягивались сквозь дыры в одежде и исчезали. — Что это за штуки? — любопытство возобладало над страхом.
— Что? О чём ты? — улыбнулся Моисей.
Мне оставалось лишь заткнуться. Старик открыл дверь, за которой стояли мётлы, вёдра, банки-склянки с химией и прочий хозяйственный инвентарь. Я хотел спросить, что тут вообще происходит, но очень быстро понял это безо всяких пояснений: на моих глазах деревянный пол начал медленно раздвигаться, являя пандус, ведущий куда-то в темноту. Я мысленно выругал спецов, которые во время обыска не приметили эдакого слона. Впрочем, скорее всего, дело не в них, а в умениях Яши и Моисея.
Короткий туннель с ржавыми металлическими стенами, увитыми кабелями, как плющом, снова дверь… «Мама дорогая! Вот это да…»
В просторном зале царила полутьма: его освещали десятки тёмных экранов. По одним бежали строки кода, по другим Волк бежал за Зайцем и кричал ему бессмертное «Ну, погоди!». Новости, фильмы, текст, снова код, странные символы… Экраны повсюду — стены, потолок, пол. Разные — как старые маленькие мониторы, так и большие, размером со стену моей квартиры. К ним вели десятки проводов, о которые было проще простого споткнуться — тоже разных видов, цветов, толщины. У стен гудели и перемигивались диодами сервера и системные блоки, нагромождённые друг на друга. Всю эту техногенную мешанину объединяло только одно: каждое устройство было повёрнуто «лицом» к центру комнаты, где в инвалидном кресле, стоявшем на небольшом возвышении, сидел Яша. К разъёмам в тощем теле были подключены десятки кабелей, а сам ребёнок едва ли производил впечатление живого — не в последнюю очередь из-за того, что закатил глаза.
— Яша, дорогой! — позвал Моисей, и картинка на экранах тут же сменилась: теперь они все показывали детское лицо. Яшино лицо.
— Да? — от голоса, донёсшегося отовсюду сразу, стало жутко. До мурашек и волос, вставших дыбом. — О! Здравствуйте! Как у вас дела?
Исполинское сознание, стократно усиленное массивом компьютеров, обратило на меня своё внимание, и это было похоже на ощущение от посмотревшей на тебя бездны.
— Не очень, — сказал я. — Мне нужна твоя помощь.
— Какая? — поинтересовался мальчик, глядевший на меня со множества экранов.
Я откашлялся: говорить из-за волнения и какого-то религиозного трепета стало очень трудно.
— Недавно я попал в тюрьму. КГБ-шную тюрьму, — Моисей, стоявший позади меня, издал ехидный смешок. — Там со мной связался кто-то, пообещал помочь и активировал моё железо. После этого я стал практически заложником: он уже заставлял меня сделать кое-что противозаконное и, боюсь, это не последний случай. Сейчас я расследую кое-что очень крупное и чувствую, что этот… Голос как-то связан с теми, кого я ищу. Только он умеет активировать отключенное боевое железо. Но я не смогу его найти, пока у него на крючке. Это что-то важное. Очень важное. Ты можешь помочь мне обезопасить себя?
Мальчик молчал. Слишком долго для сознания, разогнанного в десятки раз. Я начал нервничать, стальные нити на запястьях затянулись туже.
— Да, — наконец, ответил Яша десятком голосов. Клянусь, в тот момент я почувствовал, как моих мозгов касаются маленькие ледяные пальцы. Кто угодно перепугался бы, ия не стал исключением, вскрикнув, казалось, на всю Горбушку. — Да, я могу тебе помочь. Но будет больно.