Когда кончается охота

Лунный свет стекал по поверхности озера, как расплавленное серебро. Его холодное сияние ложилось на тёмную, бездонную гладь, и казалось, будто сама ночь дышит медленно, сдержанно, наблюдая. Озеро не шевелилось — и в этой неподвижности было что-то пугающее. Покой, больше похожий не на жизнь, а на застывшую смерть. Воздух был пропитан тишиной — не той, что убаюкивает, а той, что нависает наковальней: глухой, холодной, как предчувствие.

Она сидела на самом краю берега, босыми ногами касаясь ледяной воды. В руке — гладкий камень, в глазах — бездонная пустота. Сухой щелчок — и камень исчезал в чёрной глади, оставляя круги, расходящиеся в никуда. Одно движение. Одно напоминание о том, что поверхность может быть спокойной — даже если под ней плещется смерть.

Её хрупкая фигура, будто сотканная из лунного света и полночных снов, сливалась с ночью, становясь её частью. Длинные, золотистые, завитые волосы сияли в отблесках воды, спадая по спине мягкими волнами, словно солнечные лучи в тёмной ночи. Зелёные глаза блестели в полумраке, будто изумруды, спрятанные в тени. Прозрачная, белая ткань, едва накинутая на плечи, почти не скрывала обнажённое тело — худое, но изящное, с тонкой талией, округлыми бёдрами. Она казалась фарфоровой — от белизны кожи до хрупкости, в которой таилось нечто опасное.

Рядом с ней покоилось обнажённое тело женщины. Хрупкое, обескровленное, навеки застывшее, уже не принадлежавшее этому миру. Когда-то она была красавицей, на пути которой лежало светлое будущее — мечты, надежды, неведомые ей пределы. Но всё, что осталось от неё, — это мешок с костями, покрытий глубокими укусами и ранами. Она не была первой. И точно не станет последней. У каждой жертвы — своя история. Но никто из них не успевает её рассказать.

Смерть не вызвала в ней ничего. Ни жалости. Ни раскаяния. Ни даже удовлетворения. Лишь тишину. Глубокую, вязкую, в которой не остаётся места для сожалений. Возможно, эта девушка просто оказалась не в том месте, не в то время. В этом мире, полном случайностей, каждый шаг может стать последним. А может быть, всё было предрешено.

Но этого всегда достаточно, чтобы продолжать жить без сожаления об убийстве после каждой трапезы. Хотя, живут ли вампиры? Такие как она — давно мертвы. Кровь застыла, а сердце перестало биться. Сейчас они просто выживают. Охотники не дают им покоя, каждый день — как последняя битва. Сражение за выживание, а не жизнь. Жажда стала не мукой, а основой их существования — такой же необходимой, как воздух, и столь же опустошающей. Может, когда-то бог подарил им второй шанс, но теперь этот дар кажется больше проклятием Сатаны. Они не живут. Они просто доживают до следующей ночи.

Холодный ветер кружил вокруг девушки, но она не ощущала его. Тело её давно потеряло тепло — ещё около века назад. Она уже не помнила, что такое жара или тепло, они стали ей чужды.

Где-то в глубине чащи, среди кривых стволов и тяжёлых крон, чьи листья едва пропускали свет, затаился охотник. Высокий, с острыми чертами лица, он напоминал тень, выточенную из стали и льда. Ярко-голубые глаза — холодные, как океан в шторм, — выхватывали каждое движение сквозь ветви. Чёрные кудрявые волосы были спутаны ветром, а бледная кожа казалась почти серой в ночном свете. Стефан был молчалив и точен, как сама смерть, и в его взгляде всегда горел огонь — не ярости, но решимости.

Там, у самого озера, сидела она.

Заметила ли его девица? Нам остаётся лишь гадать. Мёртвые не делятся своими секретами. А те, кто мёртв внутри, — и подавно молчат.

Её силуэт завораживал. Бледный. Призрачный. Как будто сама ночь обнимала её, пряча от глаз своё дитя. И всё же в ней было что-то тревожное. Не страх. Не угроза. А спокойствие. До дрожи. До предчувствия беды. Будто ночь не предсказывала — а предупреждала. Сегодня прольётся кровь порождённой тьмой.

Она не выглядела хищницей, но Стефан знал: настоящие чудовища не рычат. Они молчат. Притягивают. Ждут. И только потом рвут — быстро, без сожаления.

Он прищурился. Тень ветви скользнула по щеке, но он не шелохнулся. Рука легла на арбалет. Пальцы нащупали холод металла. Серебряная стрела блеснула в лунном свете. Стефан уже видел её раньше — издалека, сквозь дождь, сквозь снег, сквозь кровь. Он охотился за ней месяцами, а то и годами. Знал все привычки и силу на которую она способна. Но сейчас было иначе. Что-то в ней изменилось. Что-то неуловимое — как запах ещё не пролитой крови. Как предчувствие гибели, которое приходит до звука выстрела. Но она же не может умереть сегодня?

Он медлил. Что-то в нём знало: выстрел — это не победа. Это утрата. Если она умрёт, он останется один. Без цели. Без смысла.

Охотники не умеют отпускать. Им протягивают освобождение — а они отворачиваются. Потому что живут не ради жизни, а ради погони. Без этого всё рушится. Боль даёт им форму. Ненависть держит их на ногах. Это проклятие, от которого они не хотят быть исцелены. И когда наступает момент выбора — они всегда выбирают продолжать. Потому что иначе придётся признать: внутри давно уже пусто.

Решив напоследок насытиться её образом — образом, который приносил и боль, и надежду столько лет, — парень замер, при опустив арбалет. Взгляд был устремлён на неё. Он знал: каждое мгновение, каждое дыхание сейчас имело значение. Её фигура, сказочная и убийственная, словно сама кровавая луна в его глазах, притягивала его. Но внутри росло странное чувство. Она не была просто целью. Она была всем, и это "всё" было невыносимо. Он знал, что должен стрелять. Это было необходимо. Но всё тело сопротивлялось.

Она провела окровавленными пальцами по губам. Медленно, с наслаждением, словно вкус крови был напоминанием о бессмертии, которое уже давно стало её проклятием. Затем, скинув прозрачную ткань, что обнажило её голое тело, она сделала шаг в воду. Босыми ногами, скользя, как тень, она вошла в ледяное озеро. Рябь разлетелась по поверхности, как след от её присутствия.

Он сжал арбалет сильнее,  пытаясь заставить себя выполнить свой долг. Серебряная стрела терпеливо ждала. Время тянулось. Он выжидал, но всё в нем кричало, что этот момент — не просто момент смерти. Это была развилка. И следующий шаг всё изменит.

Парень поднял арбалет. Прицелился.

Выдох. Горячий пар с его рта поднялся, закружился и исчез.

— На этот раз, — прошептал он. — На этот раз я положу этому конец.

Пробираясь глубже в озеро, девушка скользнула вперёд. Её руки гребли воду, тело покачивалось — будто в танце, затерянном во времени. Луна отражалась на её фарфоровой коже. Даже ночь, казалось, замедлилась чтобы этот момент длился вечность. Момент решающий судьбу одиноких душ.

И тогда — будто по команде из тьмы — свист. Один-единственный звук, острый как шипы кровавой розы.

Острая, как предательство, стрела разрезала тишину. Она вошла в неё под рёбро — точно, неминуемо, предрешённо. Мгновение — и на её теле раскрылась алая звезда. Ни крика. Только дыхание боли, украденное ветром. Она вздрогнула, словно вспомнила, что когда-то умела чувствовать.

Крик — короткий, пронзительный — сорвался с её губ, но ночь поглотила его почти сразу. Будто всё живое отреклось от её боли. Она пошатнулась. Мгновение — и тело начало тонуть в неизвестной глубине, теряя грацию, тяжелея. Руки расслабились, голова откинулась. Кровь расплылась по воде, как чернила по письму, которое никогда не прочтут. Тёмный ореол раскрывался, как венок смерти.

Пузырьки воздуха поднимались к поверхности — последние следы её существования, немые слова, которые никто не услышит. Луна смотрела сверху — с скорбью, грустью, как бог, что устал быть богом.

И вода снова стала гладкой. Как будто ничего не было. Ни красоты. Ни боли. Ни жизни.

Чудовище больше не всплыло.

Стефан спрыгнул с дерева, беззвучно приземлившись на влажную, податливую землю. Трава пружинила под его ботинками, холод щипал кожу, но он не замечал ни сырости, ни холода. Всё его существо было сосредоточено на водной глади, которая теперь снова казалась мирной — как будто она не приняла в себя смерть.

Он подошёл ближе, сжимая арбалет так, что побелели пальцы. Его дыхание было прерывистым, будто сам воздух отказывался входить в грудь. Он всматривался в озеро, ища хоть тень, хоть след, хоть знак того, что всё кончено. Он не мог в поверить в это. Королевский вампир за которым он гонялся так много — и погибла от одной стрелы? Нет, это бред. Она жива и скоро всплывет.

Но он попал. И он знал это. Удар был точным — как у всех тех, кого он прежде укладывал в землю. Но почему тогда... не было ни облегчения, ни гордости, ни торжества? Только гулкая пустота, как звон в ушах после взрыва.

Охота длилась так долго, что превратилась в его смысл. Он дышал этой погоней, спал с её тенью, просыпался с её именем в голове. Она была чудовищем, да. Она убивала. Она пила кровь невинных людей. Но она также была его дорогой — мрачной, вечной, единственно знакомой.

А теперь дорога исчезла. Смысл его жизни разлетелся в прах.

Он стоял на берегу, будто потерянный ребёнок. В груди не пылал огонь — там остался только холод. Чужой, нестерпимый. Он вдруг понял: он не хотел её смерти. Он хотел продолжения. Хотел шагов в темноте, которые можно отследить. Хотел этой тишины, наполненной угрозой. Хотел чувствовать.

Он убил не врага. Он убил то, что напоминало ему, зачем он жив.

Охотник опустил арбалет. Повернулся спиной к озеру собираясь уходить. Охота окончена. Сделал шаг... другой...

Ночь вдруг стала неестественно тихой. Даже ветер замер, будто боялся потревожить тишину. Хотел оставить его одного со своими мыслями. Парень остановился.

Что-то внутри него дрогнуло. Незримая нить — та, что связывала его с целью, с болью, с проклятием — натянулась до предела... и оборвалась. Пустота охватила грудь.

Он отбросил арбалет в траву, словно тот обжёг ему ладони, сорвал с себя серый пиджак и без колебаний бросился в озеро. Холодная вода сомкнулась, как челюсти зверя. Тьма проглотила его без следа.

Он нырнул — глубоко, судорожно, почти вслепую. Пальцы шарили в ледяной пустоте, пока не наткнулись на неё. Она была как белая звезда в бездне — недвижимая, лёгкая, будто соткана из белых полотен. Без сопротивления. Без дыхания. Холоднее самой воды.

Стефан обхватил её за тонкую талию, бережно, как если бы она могла раствориться в этой бездонном озере, и изо всех сил оттолкнулся вверх, сражаясь с невидимой тяжестью — будто сама смерть отказывалась отпускать то, что уже считала своим. Он вырвался на поверхность и жадно вдохнул, но она... оставалась тишиной.

Её глаза были закрыты. Губы — бледны. Лицо — чужое, спокойное, словно принадлежало тому, кто давно ушёл за грань.

Он держал её так крепко, будто мог удержать саму душу. Будто можно было не дать ночи забрать то, что стало больше, чем просто целью. Будто, если отпустить — её мучительные изумрудные глаза больше никогда не откроются.

Он вытащил её на берег — осторожно, как самое хрупкое из созданий. Её безвольное тело лёгло на влажную траву, бледное, как лунное сияние. Стефан опустился рядом, грудь вздымалась в резких, рваных вдохах, будто он только что спас не её — а самого себя.

Он не знал, зачем нырнул. Не знал, зачем держал её так крепко, будто мог вырвать из лап самой смерти. Он не был героем. Не был спасителем. Он был охотником. И всё, что знал — как убивать.

Но теперь он стоял на коленях перед своей многолетней головой болью. Сущностью, ради уничтожения которой отдал полжизни.

Рука дрожала, когда он коснулся её щеки. Кожа была холодной, как лёд, но под ней таилось что-то иное — не просто смерть, а её пародия. Безвременье. Застывшее между мирами существование.

Он прижал пальцы к её горлу. Ни биения. Ни тепла. Ни признака жизни. Только мёртвая тишина.

Стефан закрыл глаза, проклиная себя — за то, что не выстрелил раньше. За то, что всё-таки выстрелил. За то, что вытащил её. За то, что не дал ей умереть под покровом ночи.

Он потратил годы, чтобы настичь её. И теперь, когда месть свершилась — внутри только пустота. Не триумф. Не облегчение. Только глухая тоска, будто его вырвали из самого себя. Он потерял значение своей жизни.

Он посмотрел на неё снова. Как она могла быть злом, если в этой неподвижности была такая хрупкая, болезненная красота? Или это и есть настоящее чудовище — в притягательном образе, в умении разрушать без боли, без крика, одним лишь присутствием?

Он склонился над ней, замедлился лишь на секунду щекоча фарфоровую кожу своим горячим дыханием — и начал действовать. Его руки, привыкшие держать оружие убийства, теперь надавливали на её грудь, грубо, но отчаянно. Он делил с ней своё дыхание накрывая её губы своими, как будто, оно могло передаться не просто в лёгкие — а в душу, если она ещё где-то бродила рядом.

Она не отвечала. Холод под её телом казался глубже этого озера. Он хрипло дышал, глядя на неё — такую нереальную, почти призрачную, как будто вырезанную из самой луны. Ни жизни, ни смерти. Что-то между.

Её тело не реагировало на холод, не отозвалось ни на прикосновение, ни на зов. И всё же он продолжал — словно надеясь, что настойчивость способна согреть даже тех, кого давно забрали в небытие.

И вдруг — кашель. Внезапный, рвущий тишину, как выстрел. Звук надежды. Вода хлынула из её рта. Он отшатнулся, не веря.

Она закашляла. Судорожно, тяжело — словно каждый вдох причинял боль. Её глаза приоткрылись — тусклые, затуманенные, полные чего-то древнего. Взгляд встретился с его — и в нём было всё: страх, ненависть, растерянность... и удовлетворение, не дающие покоя. Что означал этот ехидный взгляд?

А затем — темнота. Её веки дрогнули и сомкнулись, унося её обратно в безмолвие.
Тело обмякло и плавно опустилось на влажную траву — как белоснежное перо, выроненное из чьих-то небесных крыльев.

Кровь продолжала течь. Её рана была глубока, и ночь, словно хищник, жадно пила её кровь, не желая отпускать своё по праву.

Стефан опустился рядом, обессиленный. Она выжила. Но едва. И теперь это не охота. Не месть. Это уже что-то иное. Что-то, от чего ни один из них не сможет сбежать.

Парень остался сидеть рядом, не в силах пошевелиться. Мокрые волосы прилипли ко лбу, промокшая одежда, вся в водорослях и неприятном запахе, мерзко липла к телу. От холода его тело дрожало, словно оно само стало частью этой ледяной ночи и дыхания смерти, что бродило неподалёку. Выжидая.

Ветер усилился, пронзительный, беспощадный. Он резал кожу, забирался под одежду, но Стефан почти не замечал — весь был сосредоточен на ней. На той, кого должен был убить. Кого почти убил.

Охотник наклонился ближе, взгляд застыл на ране — рваная, глубокая, расцветающая на бледной коже, как распахнутая пасть. Ему едва удавалось поверить, что это сработало. Что она — та, кто столько раз ускользала из его ловушек — теперь лежала перед ним, тихая и хрупкая. На грани жизни и смерти.

Он не колебался.

Сорвав с себя рубашку, пропитанную озерной влагой и холодом, прижал к ране под её ребром. Ткань сразу окрасилась кровью — вязкая, густая, алый цветок. Он усилил давление, пальцы дрожали от напряжения и гуляющего ночного вихря.

Она не дышала. Конечно, не дышала. Вампиры не нуждаются в воздухе. Но сейчас парень нуждалась хоть в едином её вздохе. Показателе что ещё не всё потеряно. В надежде.

Ветер щипал кожу, лихорадка завладела телом. Кажется поднялась температура. Но это не повод сдаваться.

Капли с его волос падали ей на лицо. Окровавленные пальцы сильнее прижимали ткань. Запах железа бил в нос чуть ли не до рвоты.

Наконец, перевязав рану, он осторожно укутал её в свой серый пиджак. Ткань потемнела от крови и промокшего тела — но это было всё, что он мог ей дать. Укрытие, пусть и бесполезное для той, кого не тронет холод.

Он поднял ее на руки — легкую, почти безжизненную — и пошел прочь, в тишину, где ни один взгляд не найдет ее, и ни один крик не пронзит эту без того тяжёлую ночь.

О враче не могло быть и речи. Один взгляд на клыки — и деревянный кол вонзится в грудь чудовища. Без вопросов. Без сомнений.

Теперь охотнику — тому, кто произнёс клятву сжигать нечисть до тла, кто поклялся отдать жизнь ради спасения граждан Франции, — предстояло выносить и поднять на ноги то, что сам столько лет стремился уничтожить. Порождение ночи. Королевского вампира. Убийцу.
Свою ненависть. Смысл своего существования.

꧁༺ ༻꧂

Голубоглазый, как истинный сторож ночи, продолжал двигается по задворкам и переулкам, держась в тени. Подальше от ночных фонарей и редких прохожих. Рассвет начал бледнеть над крышами, когда он наконец добрался до своего дома в самом сердце Парижа. Лишь за тяжёлой дверью и за плотно закрытыми ставнями окон он позволил себе выдохнуть.

В комнате он уложил блондинку на кровать. Она не шевелилась. Не дышала. Но он знал: она жива.

И он не мог объяснить, почему это было для него так важно.

Теперь были только они.
И ночь, которая, казалось, не спешила отпускать ни одного из них.