Наши границы

Как ни странно, но сегодняшнее утро было добрым, вопреки душевному угнетению и мрачным мыслям. Я вовремя встала, пришла в университет и заняла стол, когда аудитория ещё не наполнилась и половиной студентов курса философии.

Я люблю эту совершенно неточную науку, и в последнее время очень часто начала прибегать к её истокам. Термин философии означает «любовь к мудрости», а сам данный лекционный курс направлен на то, чтобы научиться размышлять. Вся философия строится на отсутствии логики и познании жизни со всеми её ценностями. Сократ говорил: «Я знаю, что я ничего не знаю», именно данное крылатое выражение сопутствует моему образу жизни два месяца в Америке. Я, чёрт возьми, ничего знаю. Даже саму себя.

Стул рядом издал пронзительный писк, а довольное выражение лица Оливера могло выжечь всю аудиторию, настолько ослепительна была его улыбка.

— Я это сделал.

— Что? — выгнула я бровь, подставив кулачок под подбородок и повернув к нему лицо.

— Оприходовал ту блондинку в амфитеатре.

— Фу, — поморщилась я, — сейчас только девять утра.

— И что? — откинулся на спинку кресла Оли и скрестил руки за головой, раскинув локти в разные стороны, — мы случайно встретились у входа.

— Случайно, — закатила я глаза.

— И куда ты делась?

— Я тут.

— Ты понимаешь, о чём я говорю, Грейс. Я видел, как из дома вышел Фуэнтес, и тебя не было. Ты была на улице с ним, потому что ползла по стене к двери, будто ты хренов человек—паук.

— Ваш тренер может за раз выкурить пачку сигарет, откуда мне знать, где его носило, я просто сделала ноги.

— Ладно, пусть будет по-твоему.

— Чёрт возьми, — процедила я довольно громко, — почему как только меня и Фуэнтеса видят в одном помещении или мы оба отсутствуем, то обязательно находимся где-то вдвоём!?

— Прости, — через полминуты выдохнул Оливер, смотря на меня с сожалением, — грёбанный язык Полли.

— Я могу сказать, что трахаюсь с ректором, ты тоже в это поверишь? — сверлила я дыру в друге.

— Нет, — отрицательно покрутил головой Оливер.

— Тогда в чём, вашу мать, проблема!? — завопила я, — мне уже осточертели эти абсолютно беспочвенные подозрения. Когда вы поймаете меня за руку, то и окунайте носом в дерьмо, но сейчас просто заткнитесь и больше никогда не вставляйте меня и Фуэнтеса в одно проклятое предложение.

— Хорошо, успокойся уже.

Фыркнув, я с грохотом откинула на стол ручку и мысленно выбила в стене чёрную дыру собственными кулаками и взглядом. Проклятое хорошее настроение моментально испарилось, а гнев и раздражение сковали тело.

— Грейс, — тихо позвал меня Оливер, положив ладонь на плечо, — я не хотел, прости.

Сверкнув в него взглядом, я уставилась в стол.

— Серьёзно, я не думал, что ты отреагируешь на это дерьмо. Не обращай внимания на Полли. Я больше не заикнусь. Клянусь, Грейс, — поглаживал моё плечо большой палец, — и ты так сексуально и надменно на меня посмотрела, что я снова готов, даже могу побыть твоим рабом, моя госпожа.

Фыркнув, я насупилась и посмотрела на друга, улыбка которого вновь стала пошлой.

— Прекрати думать только о сексе.

— Не могу, когда ты сидишь напротив и так тяжело дышишь, я представляю совсем другое, — продолжал Оли, и моя ярость на него начала сходить на нет. И как у него это получается?

— Мы никогда не займёмся сексом, Оли.

— С чего бы это? — усмехнулся он, вновь расслабившись на стуле, смотря на меня с широкой улыбкой на губах.

— Потому что это испортит нашу дружбу, а я хочу с тобой дружить.

— Значит, ты считаешь меня другом? — пошевелил он бровями, и моя злость окончательно прошла.

— Да, но если ты не перестанешь постоянно говорить о сексе, то станешь бывшим другом, — закатила я глаза.

— Если я не лучший, то можешь считать меня бывшим.

— Ладно.

— Что значит ладно?

— Ты полу—лучший, — ответила я, когда уголки губ дрогнули в улыбке.

— Да ты, нахрен, шутишь!? Я — лучший. Это же я, — фыркнул Оли, махнув рукой.

— Моим лучшим другом всегда будет Алан.

— Человек, который готов откинуться из-за любви от одного твоего присутствия — не может быть тебе другом. Не бывает дружбы между людьми, один из которых любит, а второй дружит, Грейс. Это игра в одни ворота.

Только что вновь поднятое настроение Оливером, провалилось в канаву с дерьмом.

Мой лучший друг меня любит. Не бывает такой дружбы. Это игра в одни ворота.

Слова Оливера эхом звенели в ушах.

— Эй, — нежно стукнул меня кулаком в плечо Оли, — хватит думать об этом дерьме. Ты вообще хоть раз представляла меня возле гробницы Фараона?

— Безусловно, — поморщилась я, — но в той ситуации, где ты танцуешь на его саркофаге или мастабе.

— Ты только представь, если бы таким был я? — заулыбался Оливер.

— И что?

— Вам бы пришлось помереть в моём склепе вместе с животными.

— Не пришлось бы.

— Вы — мои подданные и приближённые.

— Ты тронулся умом, Блайт. Такая традиция имела место быть, но она слишком скоро прекратилась. Людей не хоронили заживо. Им придумали замену в виде деревянных кукол, чтобы ты знал. С тобой бы померли брёвна.

— Вот же дерьмо, — усмехнулся друг, — что за придурок передумал так делать?

— Гуманный придурок.

Оливер закатил глаза и скорчил смешную рожицу, из-за чего я просто не смогла ни хихикнуть. Как бы там ни было, ему снова удалось поднять моё настроение такими глупыми разговорами. Я напоминаю волну, которая то вниз, то вверх.

— Как ты вообще собираешься махать кисточкой над косточкой в пару дюймов?

— Ты о чём?

— Как ты сможешь усидеть на одном месте такое количество времени? У тебя же торпеда в заднице.

— Я люблю познавать что-то новенькое, — пошевелил он бровями, дав недвусмысленный намёк.

— Камасутру уже открыли, Оли, второй такой не существует.

— Кто знает, может она покоится в каком-нибудь из склепов, куда я буду пробираться в очередной командировке.

— Тогда тебе придётся зависать над одним предложением по месяцу, чтобы сделать перевод.

— Похрен, если я познаю это первым.

— Чокнутый, — закатила я глаза с улыбкой на губах, когда Оливер подмигнул мне, — твой дружок перестанет работать, когда ты сделаешь полный перевод.

— Он и в гробу будет работать.

Хохотнув, я покачала головой. Но возможно Оли прав. Тестостерона в этом парне больше, чем мозгов.

За своими разговорами, мы пропустили начало лекции, где велись бурные споры между студентами и профессором. Прислушавшись, я поняла, что тема сегодняшних споров — любовь.

Как иронично и символично, судьба.

Некоторые из студентов с пеной у рта доказывали, что любовь — это химия, реакция которая не может длиться вечно, рано или поздно она прекращается, а вечный двигатель ещё не был изобретён; другие же утверждали, что те, кто так говорит, просто-напросто никогда не испытывали этого окрыляющего чувства.

Чушь.

Это чувство окрыляет, но окрыляет только изначально, дальше всё становится не таким уж красочным. Вы приедаетесь, друг к другу, как утверждал Диего. И сейчас я с ним согласна. Конфетно-букетный период проходит, сменяясь на бытовуху. Мои отношения с Арчером начались внезапной вспышкой, ею же завершились. И виной тому, что они прекратились, косвенно стали родители. Именно им принадлежит взгляд на меня, как на собачье дерьмо рядом с Арчером, будто я его недостойна. На данной почве началась моя ревность, потому что люди, которых я должна называть папа и мама, на моих глазах знакомили моего парня с их знакомыми принцессами, будто подыскивали новую партию получше.

Боль начала разрывать с неимоверной силой, словно в сердце медленно вводили иглу. Слёзы спешно зажгли глаза и заставляли задыхаться. Мои проклятые родители настолько дерьмовы, что невозможно выразить. У меня нет подходящего слова для них.

Им не удалось водить за нос Арчера, он был умнее. Он поддерживал тем, что сразу представлял меня, как свою девушку, потому что родители не соизволили сделать даже этого. Я всей душой ненавижу их, потому что они стали теми, кто поровнял мою самооценку с дном. На этой почве, я стала ревнивой и когда ревность дошла до крайней степени безумия, Арчер вымотался что—либо мне доказывать, решив поставить в отношениях точку. Я до их пор помню и испытываю ту боль, которую он подарил мне словами:

— Нам нужно разойтись, Грейс. Я устал. Больше так продолжаться не может.

Я не была ранена. Я была убита.

Сейчас я так благодарна Алану, который морочился со мной, как с инвалидом, который не хочет даже двигаться. Он в прямом смысле кормил меня с ложечки, чтобы я не превратилась в живого мертвеца. Мой друг. Мой самый лучший друг. На тот момент он уже любил меня, а я была слепа, либо просто не хотела это понимать. Я причинила ему столько боли, когда рассказывала обо всём. Я даже представить не могу, что было бы со мной, если бы Арчер начал рассказывать мне то, какие у него прекрасные отношения, как он влюблён и счастлив с другой в те дни, когда я любила его до потери памяти. Алан всё вытерпел и пережевал, даже глазом не поведя. Теперь моё сердце болезненно сжалось из-за него.

Но Арчер сделал правильно. Никто не должен вечно терпеть чьи-то заскоки и дерьмо, которые этот человек сам себе придумал. А именно такой была я, как жаль, что понимание приходит только сейчас.

— Любовь — это боль, — произнесла я на одном дыханий, и десятки взглядов тут же устремились в мою сторону. В аудитории повисла тишина, было отчётливо слышно, как по трубам гоняются потоки воды.

— Повторите, пожалуйста, мисс Мелтон, — немного улыбнулся профессор Говард.

— Любовь — это боль, — глухо ответила я.

— Объясните своё мнение, — кивнул он, подначивая меня на монолог, которого я не хотела. Искоса я поймала взгляд Оливера, ошарашено смотрящий на меня, словно я ляпнула то, что это солнце крутится вокруг земли, а не земля вокруг солнца.

— Что бы вы не делали, рано или поздно вы причините друг другу боль. Она может быть физической, выражаясь потасовками, может быть вербальной в виде слов, но ещё может быть душевной. И две последние — самые тяжелые формы. Они словно ВИЧ и СПИД. Сначала вас атакует вирус с аббревиатурой ВИЧ, делает уязвимым и слабым, со временем он приобретает завершающую стадию СПИД: ту, где вы ослаблены и больше не можете сопротивляться. Ваш иммунитет бессилен. Он подвергается всем болезням. Каждое слово станет новой иглой, которую раз за разом втыкают в одну и ту же вену на протяжении длительного количества времени. Даже если вы будете пытаться вылечиться, начнёте принимать лекарства и терапии — ничего не выйдет. Болезнь уже есть. Она сидит внутри и медленно убивает вас с каждым новым днём и с каждым новым словом. Вы чувствуете это, ваша душа болит, мучается и медленно стирается в пыль.

В аудитории повисла тишина. Профессор Говард и вовсе помрачнел. Наверняка каждый ожидал от меня пламенных речей о красивой и сказочной любви, о которой я грезю во снах и наяву. Но все куда печальней. Конечно, многие догадались, что подобное есть за моей спиной, но я скажу больше: это камень, повисший на моей шее.

— Друзья, время обеда, — через силу улыбнулся профессор, таким образом, завершив лекцию.

Меня могут закидать камнями в виде косых взглядов, но я лишь высказала собственное мнение, завуалировав в словах свой горестный опыт. От меня просили мнение — я его высказала. Оно не такое красивое, как хотелось бы, но оно правдивое. Это мой чертовски болезненный опыт.

Собрав вещи в сумку, я выскочила за порог аудитории, со всех ног помчавшись только к одному месту, которое поможет уйти от мрачных мыслей. Шокированный взгляд Оливера чувствовался до тех пор, пока я не скрылась за углом.

Как только ноги добежали до поля и усадили моё тело на мягкую траву, я скинула с рук кисти, краски, полотно и ведёрко. Наушники тут же оказались в ушной раковине, а первые ноты песни Leona Lewis — Bleeding Love донестись до сознания.

Моё главное кредо то, что я гоняю один и тот же трек весь период рисования. Так происходит всегда, и Алана это всегда вводило в ступор, потому что рисовать я могу час, а могу пять часов.

Нанося последний штрих, который придавал картине полноту, законченность и всю суть моих эмоций, меня выдернули из «дзена». Сам Диего Фуэнтес сел ко мне. Подвинув одну ногу к груди и обнимая её, он вытащил один наушник из моих ушей и воткнул себе.

— Что? — скучающе спросила эта наглая морда, когда заметила миллионы оттенок удивления на моём лице.

— Какого хрена ты тут делаешь, Фуэнтес?

— У меня был тяжёлый день, так что заткнись и дай мне послушать музыку, которая, кстати, полное дерьмо. В следующий раз попроси меня скинуть тебе хороший плейлист. Но зато я теперь знаю, почему ты такая злая: музыка — основа отличного настроения.

— Если тебе что-то не нравится, можешь проваливать, — огрызнулась я, собираясь вырвать к чертям этот грёбанный наушник.

Нормальная у меня музыка!

— Если бы что-то не нравилось, я бы ушел, не сомневайся, — с этими словами он закрыл глаза и исчез в своих мыслях.

Почему я сижу и пялюсь на него, как на предмет искусства на витрине музея? Почему каждый раз при виде Фуэнтеса, мозг машет мне на прощание и уходит прочь, собрав все пожитки? Почему я не могу образумиться и понять, что между нами может быть только секс?

Потому что он горячий, чёрт побери, — шепнуло возбуждение.

Потому что он твёрд, уверен и решителен, — дополнило женское нутро.

Потому что ты идиотка, — скрестило руки под грудью разумное «я».

С каждым моим «я», мне пришлось лишь согласиться, потому что они твердят правду. Даже сейчас я сижу и пялюсь на него, позабыв о жестокости и боли, которую он успел причинить за этот короткой срок.

Густые тёмные ресницы Диего, обдувал легкий ноябрьский ветер, солнечные лучи, которые ещё дарили тепло — бликами играли на его идеальном лице. Щетина, которая потихоньку начинала сводить с ума от одного лишь щекотливого касания, и чёрные волосы, трепещущие на сквозняке, заставляли меня желать зарыться в них пальцами, прильнув щеке. Внешняя облицовка Диего может довести до смирительной рубашки. И в особенности улыбка, которую он показал лишь единожды, когда был в кафе с Марией.

Рука сама поднялась, а палец провёл вдоль точно выточенных скул от мочки уха до подбородка. Диего даже не шелохнулся. Я не могла увидеть его эмоции, потому что лицо оставалось таким же непроницаемым, каким было прежде, лишь ресницы дёрнулись, но мне легко могло показаться. Такой интимный жест легко можно было лицезреть со всех сторон, но я совершенно забылась, где была.

Я не остановилась, а только продолжила, полностью растеряв остатки сознания. Положив ладонь на щёку Диего, я коснулась большим пальцем длинных ресниц, после чего погладила щёку костяшками кисти. Я буквально чувствовала свою боль и его боль, о которой неизвестно, но я заочно знаю, что она была. Он сам сказал, что мы оба сломаны, отсюда и делаются выводы.

— Грейс, — выдохнул Диего моё имя, от чего волна мурашек пробежала по коже.

— Я не знаю, что с тобой произошло, но ты делаешь мне больно, — еле слышно прошептала я.

— Прекрати, — процедил Диего, но не отстранился от моей ладони и не открыл глаза.

— Я ничего не начинала.

— Прекрати эти разговоры, которые должны заставить меня говорить или плакаться в твоё плечо. Такому никогда не бывать.

— Ты обещал...

— Я ничего тебе не обещал, — оборвал Диего мои слова.

— Ты обещал не делать мне больно...

— Я и не делаю, Грейс. Ты сама всё придумала и теперь винишь меня в своих разрушенных мечтах.

— Тогда я могу встречаться и спать с другими? — выдавила я, оборвав физическую связь.

— Вполне. Это твоё право так же, как и моё спать с другими.

В то время как Диего завершал свои слова без капли сожаления, мой телефон начал гудеть от звонка. Подавив желание зареветь навзрыд от очередной порции болезненных слов, я взяла в руки мобильник и поднесла к уху экран с незнакомым номером:

— Добрый день, мисс Мелтон, — раздался голос ректора на другой стороне линии, чем привёл в изумление, потому что он решил поздороваться. И, кажется, что я даже услышала некое волнение в его тоне.

— Здравствуйте.

— Мы должны с Вами встретиться у центрально входа галереи в половину седьмого вечера.

— Зачем? — нахмурилась я.

— Я обещал познакомить Вас со своей женой. Выставка даёт своё начало в семь.

— Хорошо.

— До встречи, — коротко ответил он, так и оставаясь на линии, чем ещё больше удивил меня.

— До встречи.

Скинув звонок, я посмотрела в пустой экран, находясь в каком-то трансе. Да что с этим мужчиной не так? Он желает познакомить меня со своей женой, при этом смотрит так, словно я предмет обожания. Это нормально? Я, чёрт возьми, не готова стать любовницей или игрушкой в ролевых играх стариков.

Сгребая все инструменты, я забрала наушник у Диего и молча откланялась в сторону входа.

За небольшой отрезок времени, я успела привести себя в порядок и получить сообщение о том, что Харрис скорей всего опоздает.

В последний раз, когда я была в этом месте, здесь было гораздо меньше людей. Сейчас же их просто до хрена. Весь зал заполнен людьми в вечерних нарядах, демонстрирующих насколько набит кошелёк каждого из присутствующих.

Работая плечами, я бродила между людьми, выискивая глазами Харриса.

— Грейс! — выкрикнул уже знакомый голос позади меня.

— Антуан, — поприветствовала я мужчину, который уже подошёл ко мне и во всю разглядывал меня с восхищением. Однако приятно иногда потешать свое эго.

Антуан быстро заморгал, взял мою ладонь и покрутил меня, осматривая наряд. Золотое платье в пол, которое подчёркивало каждый мой дюйм, изящно плавало по воздуху.

— Я вижу Вас второй раз, и второй раз Вы выглядите сногсшибательно, Грейс. Я восхищаюсь Вами всё больше и больше, не будет ли странно, если я посвящу свою новую картину Вам, моя муза?

— Приятно слышать, — смущённо кивнула я.

— Это максимально некультурный вопрос, но что Вы здесь делаете? Я думал, что Вы золотая молодежь, привыкшая к клубам.

— Наверное, я больше предпочитаю тренироваться или рисовать.

— Тренироваться? Какой вид спорта Вас интересует?

— Мы же перешли на ты, Антуан.

— Да—да, прости, — извиняюще улыбнулся он.

— Я увлекаюсь футболом.

— Футболом? — ахнул Антуан и чуть тише добавил, — я думал, что этот вид спорта для мужчин.

— Я так не считаю.

— Я, хм, думаю, что это замечательно. Так всё-таки, зачем ты здесь?

— Мистер Харрис пригласил меня. Здесь будет его жена, и он очень рекомендовал мне познакомиться с ней.

— Скарлет Харрис? Мадонна картин?

— Наверное, я не знаю её имени, простите, — пожала плечами, пока Антуан продолжал ахать. Как легко удивить эту французскую задницу.

— Да—да, это Скарлет Харрис. Боже мой, я именно о ней тебе говорил, когда имел ввиду, что ты и твои картины напоминают мне одну знакомую художницу. Вы так похожи, ох, я просто не могу уложить это в голове.

— Антуан, — прогремел из неоткуда возникнувший Харрис, испепеляя взглядом мою ладонь в ладони мужчины. Антуан плавно отпустил мою руку, предварительно поцеловав, и ушёл.

— Я повсюду искала Вас.

— Простите, пробки, — улыбнулся мне Харрис, — и давно ты здесь, Грейс?

— Это не имеет значения. Я здесь, и я хочу увидеть вашу жену.

Харрис что-то хотел ответить, но захлопнул рот. Огонёк в его глазах потух. На пятках он развернулся, махнул мне, чтобы я последовала за ним, и прошел вдоль стен с картинами, огибая присутствующих.

— Этан, — шикнула женщина, к которой мы подошли.

Золотистые локоны едва доходили до плеч, красное платье в блестках было закреплено с помощью ремня на тонкой талии. Едва заметные морщины в уголках рта и рядом с бровями говорили о женщине, как об улыбчивом, жизнерадостном человеке. Наверное, ей уже за пятьдесят, но стоит сказать, что она выглядит потрясающе.

— Познакомься, Грейс, это моя супруга — Скарлет, — Харрис закатил глаза на её шиканье и указал взглядом на меня.

Золотистый цвет кожи вмиг сменился бледным. Женщина медленно перевела взгляд на меня и пошатнулась, будто увидела призрака. Сморщившись как от удара, она быстро заморгала. Харрис тут же шепнул ей что-то на ухо.

У них вся семья такая странная?

— Приятно познакомиться с тобой, — промямлила Скарлет и, задержав дыхание, закончила, — Грейс.

— Мне тоже, — неуверенно проблеяла я. Дикий дискомфорт распространился ко всем органам.

Нервно улыбаясь, точнее пытаясь улыбнуться, она схватила Харриса за руку, сильно сжимая, будто нуждаясь в поддержке.

— Ты... ты просто так похожа на... одну мою знакомую.

— Очень хорошую знакомую, — хмуро добавил Харрис, за что получил толчок бедром, — я могу оставить вас, дамы? Мне срочно нужно отойти позвонить, тем более вам о многом нужно поговорить.

— О многом? Этан, нет, — агрессивно замотала головой Скарлет.

Что, чёрт возьми, здесь происходит?

— Не об этом. У вас десять минут, а затем, Грейс, вы можете быть свободны. Время пошло, — с этими словами он оставил нас наедине. Меня и напуганную до одури женщину.

Пытаясь выдавить улыбку, я ждала, пока она хоть что-то скажет. Но женщина всё смотрела вслед своему мужу, отчаянно сдерживая себя, чтобы не зареветь.

— Грейс, — выдавила она, повернувшись ко мне лицом. Испуганные глаза бегали по моему лицу.

— Миссис Харрис.

— Нет, боже, просто Скарлет. Я, хм...рада познакомиться с тобой. Этан многое рассказывал о тебе, наверное...

Смешок вылетел из моего рта прежде, чем я смогла поймать его. Скарлет нахмурилась. Кажется, я ей не особо то и нравлюсь.

— Мне стоит уйти.

— Почему? Нет, нет, Господи, я... Грейс, не пойми меня неправильно. Я не сумасшедшая. Просто... та знакомая...

— Которую я вам напоминаю? — помогла я ей.

Она как-то странно посмотрела на меня, сжав губы в тонкую линию, но всё же закивала.

— Да, которую ты мне напоминаешь. С ней связаны кое—какие воспоминания, которые с трудом даются мне.

— Мне жаль.

— Нет, тебе не за что извиняться. Это ты меня прости. Давай начнем все сначала. Меня зовут Скарлет Харрис и я, вроде как, крутая художница.

Улыбнувшись ей тёплой улыбкой, я без раздражения ответила:

— Грейс Милтон и я, вроде как, тоже крутая художница.

— Даже не сомневалась, — рассмеялась Скарлет, — Этан сказал, что у тебя будут ко мне вопросы.

— Да, вы не против?

— Конечно, нет, дорогая. Спрашивай всё, что посчитаешь нужным.

— Хорошо, — в голове попыталась придумать хотя бы парочку вопросов, которые помогли бы мне с сочинением, — почему художницей?

— Лёгкий вопрос, — отмахнулась она, скрепив руки за спиной, — дар с детства, а в старшей школе я поняла, что толком то ничего и не умею, кроме как рисовать. Вот и решила стать художницей. Давай сделаем так: ты задаешь вопрос мне, я тебе, идёт?

— Идёт.

— Почему художницей? — с улыбкой повторила она мой вопрос.

— Лёгкий вопрос. Назло родителям.

Жизнерадостный взгляд зелёных глаз потемнел, брови сошлись на переносице, а руки скрепились в сильный замок на шее.

— Твой вопрос, Грейс.

— Я не могу рисовать без эмоциональных всплесков. И это единственная причина, по которой я сомневаюсь в своем выборе. Вы думаете, это сильно повлияет?

Несколько секунд подумав, она медленно ответила, продолжая думать на ходу.

— Скорее всего, нет. Ты должна понимать, что никто не будет заставлять тебя. Художники далеко не обычные работники. Мы делаем свою работу только тогда, когда можем. Честно говоря, у меня точно такая же фишка.

— Серьёзно? — запищала я. Не может быть. Я думала, что одна я такая бракованная.

— Да—да, я тоже с тараканами в голове, которые предпочитают быть лентяями большее количество времени. Давай закончим на этом, потому что через пару минут начнётся аукцион.

Разочаровавшись, я понимающе кивнула и подлетела обнять женщину. Запах розы обнял меня в ответ, отчего я будто очутилась в особом мирке, где меня никто не тронет.

— Вы похожи на мою...

Я не успела договорить, потому что Харрис прервал меня.

— Время вышло. Всего доброго, мисс Мелтон.

Грусть все больше овладевала мной. Скарлет казалась мне самым приятным человеком из всех, что я знаю. Даже зная её всего несколько минут, у меня уже сложилось впечатление, будто мы с ней близки больше, чем кто—либо.

— Мистер Харрис, — окликнула я ректора, когда он в обнимку с женой шёл к сцене. Повернувшись ко мне, он приподнял одну бровь, — можно мне вернуться к тренировкам? Я чувствую себя гораздо лучше.

— Нет, конечно, нет. Ты ещё больна.

— Этан, — дёрнула его Скарлет и что-то шепнула на ухо.

Он поморщился и тяжело вздохнул, сдаваясь:

— Хорошо. Можете приступать к тренировкам со следующей недели.

— Спасибо. До свидания.

Скарлет улыбнулась мне и игриво подмигнула.

Она помогла мне. Да она за один вечер сделала больше, чем мои родители за восемнадцать лет.

Пока эта парочка уходила, я даже не заметила, что все это время улыбалась, счастливо глядя им вслед.