Остров.

Секрет хорошего настроения с утра кроется, как ни странно, в качестве сна. Сказать однозначно, хорошим ли был сон - сложная задача, поскольку формула полноценного отдыха имеет множество переменных; будь-то очевидные вещи, сродное мягкости и упругости лежака, до совсем незаметных мелочей, как влажность воздуха.

Иногда ночное время можно назвать успешным лишь благодаря контрасту: купив ортопедический матрац после длительной эксплуатации простых, пружинных аналогов человек заметит разницу в комфорте и, следовательно, получит должный прилив сил. 

Когда, впервые за долгое время жизни в полевых условиях Кристофер смог уснуть на кровати, так ещё и в крытом помещении, экстаз пробирал его прямо от спины до самого сердца; дышать стало легче, и груз усталости растворился в действительности тихой ночи и редкой песни сверчков за окном.

Застелив простыни, лёг поверх ровного, мягкого блаженства. Тупой взор устремился на потолок, пока тухлый привкус скопился во рту: сказывается ступор, застывший в голове. Проснувшись, замечаешь себя в состоянии, когда внутренний творец застывает в ожидании погоды; таким это видит Кристофер.

– Сейчас бы, конечно, пива, – вслух подумал он.

– Устами суть глаголишь, – добавила Николь, стоявшая прямиком за бумажной стеною, – Не против, если я зайду? 

Только зашевелил губами, как она уже одной ногой в проходе: по мокрым волосам ручейками стекает вода, и намокшая рубаха поверх тела уж больно плотно прилягает. В окровавленных руках, что неудивительно, ёрзался свежий утренний улов: три рыбины неизвестного вида. Хорошо хоть не разноцветные, иначе в ядовитости не было бы сомнений.

– Тебя перевязать? – было первым, что спросил Кристофер, едва ли встав с кровати.

– Да нет, рана неглубокая. Лучше спроси, как я её получила, – скинув рыбин на пол, Николь раскрыла раненную ладонь. Сквозь кровяные подтёки виднелось очертание трех-четырех порезов, лежащих на одной полукруглой дуге. Природа травмы показалась очевидной, а вот последующие детали настораживали: если это и вправду следы укуса, то чьи? Принесенные рыбешки едва ли поместят не то, что раскрытую руку, но даже кулак. 

– Томить не буду, скажу прямо. Райт не зря просил меня лишний раз в воду не суваться. Звери тут и вправду неприятные, – шутливая небрежность в отношении себя казалась привычной чертой. Ей-то Кристофер и не верил.

Не спрашивая лишнего, схватил подругу за руку, и силой потянул за собой вглубь коридоров. Та, не сопротивляясь, шла следом.

– Мог бы просто попросить, зачем лишняя жестокость? Будто её нам здесь не хватало, – тихо выругавшись, Николь продолжила волочиться вслед.

Без лишних заминок зашли в комнату к Бьянке: до прихода второй группы попаданцев во главе с Эдвардом это помещение слыло складским, даже несмотря на наличие койки. Теперь же, помимо собранных трав и лекарств, здесь лежит человек способный их применять к людям – впрочем, её навыкам не сравниться с Кристофером, чей профессиональный опыт перевешивал чашу весов двухкратно. Да и, честно говоря, человек не чувствующий боль кажется не самым перспективным доктором.

Завидев вторжение в личное пространство, Бьянка думала было возразить. И, в принципе, ей это почти удалось, если бы не собственная лень: на полуслове она легла, и, зазевав, вновь уткнулась в подушку.

Пара обмоток ткани с рваными краями – местный бинт, сделанный из старых, изношенных, тщательно простиранных вещей, распущенных на полоски. Ложится на раны ровно, да стягивает плотно: жаловаться не на что. Кроме, разумеется, небрежности Николь.

– Да зачем эта морока, когда нам этих тряпок и так не хватает? Сами вон, только белые рубашки и штаны носим, – бубнела та под нос, пока её напарник терпеливо перевязывал, не забывая перед этим вложить к ране душистых трав.

– Кровь может заразиться, дурашка. Коли хочешь лежать с температурой и мучаться от гнойных ран, то милости прошу, – заявил Кристофер, отрезав край завязанного бинта. 

– О-о, лежать с температурой. Помнится Эдвард у крепости так лежал. Выглядело болезненно, да. Да... – даже лёгкое упоминание даёт воспоминаниям волю, напоминая о сценах прошедшего дня.

Разговор затух, и друзья, нервно отводя взгляд, продолжили двигаться к нижнему этажу. 

Захватив оставленную в комнате рыбу, Крис поспешил к местной кухне – удивительно, как на базе ученых единственный солидный стол был обеденный. 

Вообще многое поражало в здании; изначально, входя в него Райт было заверил, что заброшено оно уже как пару лет. Однако, убранство внутри солидное, даже ножи не успели заржаветь – это и самого учёного привело в замешательство. В принципе, всё время нахождения здесь Райт не находил себе места от того, как всё стояло иначе. 

"Последний раз сюда заселялись лишь я и мой отряд, иных экспедиций в ближайшие пять лет никто не планировал. Кто мог переставить стол к другой стенке? Или, мне это всё кажется?"

В голове свежи воспоминания о его восторге и изумлении. Контрастируя с тем, каким ужасным тот выглядел вчера...

У языка всё вертится немой вопрос, тревожащий что Николь, что Кристофера. 

– Как всё могло так обернуться? – не выдержав, спросил он вслух, – Он попытался убить Джули, и убил Сумико. Зачем? 

Гнусное чувство беспомощной ненависти завладело им, и, держа в руках кухонный тесак, он застыл на миг, прежде чем резко отрубить голову лежащей рыбе. Сменив на другую, повторил процедуру три раза: и каждый удар вмещал в себя всю мощь, всю напряженную дрожь на кончике лезвия.

Проскальзывая более тонким ножом по позвонкам, он удалял филейные части, откидывая их в сторону. Когда же остались одни голые кости, рубил их на равные отрезки, и складывал рядом с головами. 

У дома было два входа – один с кухни, выходящий к заднему двору с глиняной печкой. Второй же находился в конце коридора, соединенного напрямую с кухней. Учитывая местную шумоизоляцию, а именно её отсутствие, можно было расслышать каждый чих, вздох и мат. В тишине утренней поры так особенно сильно прозвучал скрип открывающейся парадной двери. Схватив тесак крепкой хваткой, Крис метнулся к коридору, словно ожидал этого мгновения.

На пороге стоял Эдвард – кровь стекает по его лицу, и повязка неряшливо спадает, приоткрывая давно пустующую глазницу. На дрожащих его руках лежал Фиумэ: массивные покраснения на бледной коже бросаются в глаза и кричат если не о серьёзных ранениях, то о необходимости медицинской помощи. Однако, Кристофер не стал спрашивать о том, что случилось – он и сам догадывается. Оставался лишь один вопрос.

– Райт мёртв? 

– Да, – сказал Эдвард, и тут же упал, роняя Фиумэ вглубь коридора. 

Без промедлений Ник и Крис переглянулись, и, одобрительно кивнув, бросились к бессознательным тушам.

Не говоря лишнего, сбросили их в покои Бьянки. На сей раз возмущения не избежали:

– Опять? Эдвард, ей богу, в сознании прожил меньше, чем у меня на попечении, – выругавшись, милосердивая девушка позволила уложить рыжего мечника на своей кровати. Фиумэ же разместили на дополнительном лежаке.

Кто осмотрит, кому лечить двух затхлых душ? Вопрос, в сути своей, должен был быть риторическим; поскольку у мистера Уэйлина опыта как врачевателя больше, то и лечить суждено ему. 

Да вот личные переживания не дают ему успокоиться – странная дрожь всё не унимается, и, глядя какими руками он осматривал двух, Бьянка таки вмешалась.

– Иди отдохни, чувственный ты наш. Прогуляйся, воздухом свежим подыши, – впервые за всё время своего бытия слабая физически Бьянка смогла оттащить кого-то; это, в кои-то веки говорит о растерянности Кристофера, мешающей ему работать.

– Так я бодрый, – отговаривался он, и непонимающе поглядывал на ослабшие ручонки и ватные пальчики.

– Да я вижу, – говорила она через плечо, – Только тебе духу не хватает. Иди успокойся, а там уж посмотришь их состояние. Хотя, сказать начистоту, тут и смотреть не на что – просто вымотаны, и немного потрёпаны. Я справлюсь.

Взяв слово с человека, никогда не дававшего клятву Гиппократу, молодое дарование спустился на этаж пониже, дабы продолжить свою готовку. Только взял нож в руки, так те вновь дрожат – вот незадача, а?

Тряхнув головой, да промыв лицо холодной водой он до сих пор не мог унять свою тревогу, выраженную в бегающих глазках и чешущихся ручках.

– Не помогло? – уточняюще спросила Николь у Кристофера. Тот, пошатываясь и держась за покрасневшую щеку, отрицательно помотал головой. 

Пришлось всерьёз последовать наставлению Бьянки и развеяться в лесу – авось, суета охоты даст покоя. Ушёл один: Николь заверила, что с готовкой и сама справится.

Окольная тропа протоптана поколениями – выложенная речным камнем узкая колея вела в глубины леса. Заросшая мхом и травой, она стояла десятки, а то и сотни лет: ведущая в никуда линия, давно утерявшая прямоту.

Под ногами хрустит трава, проминаясь и щекоча ноги. Свежая роса облепила ноги, и запахло свежестью вокруг – свет, проходя через зеленую листву, порождал неземную благодать и свечение, что, казалось, пленит в себе доброту Солнца.

Присев у дуба плотненько, раскинул ноги и, ожидаемо, стал потягиваться да зевать. Руки опустились и рассеялись в траве, ощупывая прохладный дёрн. Грязь скапливается под ногтями и камешки чешут ладошки: земля здесь мягкая, и наощупь приятная, плотная. В какой-то степенни расслабляет.

Стоило только задуматься, закрыть глаза – как чувство времени слетело с счёту. Оставшись наединие с темнотой, сложно представить то, как мир вокруг двигается, приобретая форму. Безусловно, зрение: важнейшая часть восприятия времени. Закрыв глаза, человек становится вечным в мыслях – уподобившись трупу, он даже начинает реже дышать, меньше двигаться. Постепенно, Кристофер познаёт спокойствие в бездействии.

Его идиллию нарушает лёгкий стук копыт. Нет, не ритмичный - периодически-хаотичный, как если бы зверь оступался, осматриваясь. 

Затем, фырканье. Слышимое издали, оно постепенно приближалось, вскоре буквально дыша тем же воздухом, что и Кристофер. Ясно одно: чудище, кем бы оно ни было, обнюхивает человека, пытаясь понять, жив ли он. Кто бы то ни был, сохранять осторожность – превыше всего. Легонько приоткрыв глаза, удалось разглядеть силуэт: пятачок и парочка коротеньких клыков, за ними – мордочка и пара мелких глаз. Кабан с неподдельным интересом продолжал обнюхивать, и даже облизнул лицо человечье. 

Затем, почуяв аромат, спустился ниже. Нарыв на дне кармана орехи, секач жадно схлопывает их, попутно изжевав ткань мешковатой штанины. 

Зверь опасный, спору нет: крупный и щетинистый, этот мохнатый, широкоплечий малый явно способен дать отпор или убежать от грифона, раз с легкостью обитает там, где те частенько пролетают. Клычки, с первого взгляду казавшиеся незначительными, в сути являлись внушительным аргументом в лобовом столкновении. 

Что делать? Воткнуть нож промеж глаз – так это кость пробить надо. А иначе и не убьёшь – другие жизненно важные органы зарыты глубоко под слоем шерсти, толстой кожи и жира. Быть может, магия поможет?

Как сам Кристофер понял, его способность меняет свойства предмета, с которым он коснулся. Неважно, живой предмет или нет: воздействие одинаковое и на тех, и на тех. Правда вот сложные по составу или конструкции вещи с большим трудом поддаются изменениям – придавать новую текстуру живой ткани, допустим, станет сложнее, чем тому же камню. Да и масса выбранного объекта играет немалую роль. 

Гипотермия. Человек умрёт при температуре в градусов 30, а сколько требуется для кабанчика? Да важно ли это, впрочем? Главное ведь, как ни крути, сосредоточиться на изменении и коснуться.

Рука едва коснулась мохнатой груди, как Кристофер, находясь в адреналиновом драйве, выдал:

– Изменение температуры, минимум, – велел он, и слабый свет отразился в его зрачках. Через мгновение, кабан мигом слёг, чуть ли не придавив ноги.

Дышит. Еле как, но жив – значит, сил у Кристофера оказалось маловато. Зато, его не выбрасывает без сознания как Эдварда: уже повод радоваться жизни, и без укора совести пользоваться божьим даром магии.

Связав ножки верёвкой с кармана, думал было закончить животину на месте – и вновь задрожала рука, пусть даже мгновение тому назад казалось, мол исчез мандраж. Пришлось своими силами тащить тушу по земле, не в состоянии её поднять.

На полпути встретилась Николь – как та сама позже объяснила, она решила прогуляться, пока бульон для ухи варился. Так и набрела на Кристофера, в попыхах волочащего целого, живого кабанчика. 

– Значит, убить не смог? Досадно, – говорила она, неся тушу на своих плечах. Воистину, монстром здесь оказался не Крис, решивший заживо заморозить борова, но Николь, способная того самого борова отправить к праотцам голыми руками. 

Убивать его, правда, не торопились. Привязав к столбу за переднюю ножку, они оставили его, дожидаясь пока он проснётся.

– Я без раздумий, со страху решил его заморозить. Я плохой человек, Николь? – спросил вдруг он.

– Да забей, – отмахнулась она, – Это кабан. Я бы и без страху его убила, просто потому, что он вкусный.

– Но это ты. А я, вот, кхем, – запнувшись, он вдруг задумался. А чем это он отличается? 

– А ты у нас чувственная сучка, вот что, – бестактная Бьянка, слышавшая весь разговор, прокричала свою истину прямиком из окна второго этажа.

– Может быть, – бессильно вздыхая, сказал Крис.

Тем временем, на глиняной печи вскипал котёл. В нём томились куски рыбы и всякие корешки да луковки, пока на земле рядом лежал холщаный мешочек, полный отваренных костей и рыбьих головешек. 

Очухавшись и согревшись, кабан таки встал на ноги. Попытавшись сорваться с места, он лишь упал, перевернувшись на бок. Короткие лапки пытались дотянуться до веревки и сорвать её – безуспешно, потешно и немного нелепо, учитывая как тяжело тот дышит.

– Малыш Торка, твоя жизнь на лезвии ножа, и всё равно ты выбираешь сражаться с верёвкой, но не узлом, – цитируя собственную любимую книжку, Крис скучающе бросил рыбьи кости секачу, лишь чтобы узнать с какой жадной манерой тот съест все до единой.

Как прожить хорошую жизнь? Зависит ли качество проживаемого досуга от моментального удовольствия, или же от всеобщей суммы проживаемой жизни – дилемма отражается в глазах и пятачке, не ведающих такой истины, как жизненное счастье; живущий мгновением зверь едва ли передумал освобождаться, когда его накормили объедками. 

Так почему дрожит рука, когда его касаешься? Что же мешает убить его?

– Разреши предположить, – вмешался Роберт, когда Кристофер поделился с ним своей проблемой, – А не думал ли ты о том, какой жизнь кабана была до встречи с тобой? Семья там, поросята?

И вправду. Чувство такое, будто подсознательное всё время искало повод оправдать невинное существо, чей безмятежный лик содрогал стенки души, и сим дрожем поглощал руки. 

– Ты в чём-то да прав. Быть может, поэтому я не смог коснуться Эдварда или Фиумэ?

– Про этих не знаю. Не упоминай их, а то как вспомню, так передёргивает, – попросив к себе учтивости, Роберт ушёл. Всё это время он ходил, крепко обнимая Джули: она, вроде, и не была против, хоть и изредка кривила лицо из насмешливого отвращения.

Скучно. Отстраненный от всех очажных дел, Кристофер, едва закончив свою тарелку ухи, двинулся к заднему двору и сидящему там кабану. Присев прямо напротив его морды он стирал колени, но продолжал глядеть за животным, интересуясь его поведением. Тот, потеряв волю к побегу, решил полежать на боку.

Взяв колосок дикого пшена, торчавший в траве, Крис решил пощекотать пятачок. Хрюндель нервно фыркнул, да перевернулся на другой бок. И так пару раз, пока наконец не успокоился, приняв единоверное положение калачика. 

– Думаю, пора возвращаться в реальность, – громко заявила Николь, нарушив тихую вечернюю посиделку у кабана, – Убей его, Кристофер. Я думаю, это уймёт твою дрожь.

– Я не хочу, – сказал он, – Мы ведь можем оставить его у себя, давать ему обрезки да остатки еды. Он и перезимует нормально, если так подумать...

– Нет. Ты насильно принёс его, и уже однажды подумывал его прикончить. Чтобы твоя решимость росла, я хочу видеть, как ты убиваешь. 

– Но...

– Никаких но, – прошептала она на ушко, вручая топор, – Ты делаешь всё для нас. Дай нам пропитание, Кристофер. Хватит жалеть безмозглого мохнатика, лучше подумай какая я голодная, – продолжала шептать Николь, обнимая и прижимаясь к парнишке грудями. 

– Да отстань ты, а. Убью я, убью, – оттолкнув от себя дурачащуюся женщину, Крис набрался решимости и, взяв древко двумя руками стал шагать навстречу цели. 

Он один. Здесь негде оступаться, некуда бежать. Спокойный и дремающий кабан с огромной головой, по которой не промажешь. 

Отбрось чувства – не стоит чувствам колебаться в жилах, и потрясениям одолевать. Жизнь течёт своим чередом, и мы лишь делаем то, что должны; таковое правило диктует сама природа бытия. Иначе бы человек никогда не придумал орудия, а затем и убийство.

Взмах. Встряв глубоко в голове, топор сделал своё дело: минуты две мохнатый поросёнок дрыгался и боролся, не выпуская боёк из черепушки. Вскоре, он наконец перестал бороться, отдав свою жизнь на распоряжение мяснику.

– Молодец. Для врача ты уж больно нерешительный, правда, – похлопав по плечу, сказала Николь.

– Заткнись, балда, – проговорил он, вытаскивая окровавленное орудие из туши, – Лучше сними с него шкуру, да выпотроши. У тебя в этом опыта всяко больше будет. 

***

– О, проснулся. Мне посчитать, сколько раз мы уже это проходили? 

Молча встал, решил было уйти. Настроя на разговоры ни о чём, ровно как и причины – нет. Зато, имеется необходимость выйти на улицу, куда располагала душа.

В чистом, холмистом поле стояла ветренная погода, и облака над головой пролетали, незаметно сползая вдаль, к солнечной стороне небосвода. Трава, тонким ковром проросшая на голой земле укрывала весь ландшафт, и, взъеженная ветром, изредка разлеталась.

– Ох, Эдвард. Какая досада, наш союз не пережил и пары дней, – восседая на неизвестном сплетении растений, Хоуша распустила длинные локоны по ветру.

– Я сожалею о принятых мерах, – понимая контекст, Эдвард не медлил со словами, – И я не стану вас сдерживать. Прошу лишь не вставать на нашем пути, – колени прогнулись в молебном жесте смиренного принятия действительности.

Старшая жрица, казалось, малость удивилась такому повороту событий. На её уцелевшей половинке лица проступилась лёгкая ухмылка: выражение интереса, что безнадёжно затерялся среди разочарования. 

– Учение Герварта мне уж не позволит. Да и в приоритете у меня, конечно, вернуть в храм свою преемницу, задержавшуюся на задании.

Из-за спины проглядывалась поникшая Эфма, скучающе приобнявшая свою метлу. Восседая на спине трупа дракона, пересплетённого лозой, они уже готовились взмыть в небеса, как вдруг Эдвард возразил.

– Постой, Хоуша! – протягивая руки, он встал с колен.

– Чего тебе, вероотступник?

– Ты думаешь возвращать жрицу в монастырь, что отправил её на верную смерть к могиле Акеллана. И после этого ты будешь говорить мне о благодетели Герварта, отказе от убийств? – брошенная тень сомнений захватила и Эфму, дрогнувшую от собственного упоминания. 

Ей было неприятно находить себя в состоянии, когда её благополучием занимался кто угодно, но не она сама. Отнюдь, неприязни к мечнику это не подразумевало: скорее наталкивало на вопрос о том, как сильно повлиял на неё культ Столпа, что даже их нечеловечное отношение осталось незамеченным?

– Разумный довод. Я обязательно расспрошу Владыку Милосердия как об этом, так и о собственном предназначении, что заняло сотню лет заточения в грибах. Доволен?

– Чёрта-с два! – вскрикнул он, – Да вот ничего и не поделаешь с этим, – признал Эд следом, понизив тон и склонив голову. 

– Тогда, прощай. Владыка будет ждать твоего прихода, воин из попаданцев, – и взмахнули зелёные крылья, раскидав листву да лепестки. На дневном небе их силуэт отдалялся и смывался с голубой действительностью, перетекавшей в редкие облака. 

Как оказалось, не они одни решили покинуть отряд: под покровом ночи, схватив с собой провианта да парочку записей Райта, Сарвиус также спешно отправился на родину; потерявший единственный якорь в виде мести, пройдоха вместе с тем нашёл в себе силы на одиночный путь с целью опередить попаданцев, и предупредить любимый город о надвигающейся угрозе.

Эдварду оставалось принять разлуку с Иттгардом: теперь, их связывали лишь оставшиеся в наследство документы Райта, да точка назначения, отдалённостью в пару сотен километров.