Глава VIII. «Чужая тишина.»
Для лучшего погружения в атмосферу главы, рекомендую к прослушиванию:
Agnes Obel — "Riverside"
SYML — "I Wanted To Leave"
Ruelle — "Where We Come Alive"
________________________________________________
"Всякий, кто увидел зверя, боится. Но только тот, кто прикоснулся к нему, знает, как тихо он дышит."
— из хроник Альфарда Морна, найденных в библиотеке крепости в Далессандре.
________________________________________________
АДЕЛИН.
С того самого дня, как отец объявил о моей помолвке, я знала, кем буду.
Занозой. Колючкой. Мелкой иглой в его древнем пальце. Я столько раз в воображении расписывала, как буду вести себя с этим чудовищем, которого все вокруг боялись даже упоминать. Он, лорд Ле Гри, пожиратель душ, убийца на балу, клятый в вечности. А я — солнечная принцесса Аделин. Последняя капля лета. Его противоположность. Его будущая пытка.
Но всё пошло не так.
Он не тронул меня. Ни в первую ночь, ни во вторую, ни в какую. Небеса, он даже дал мне личные покои в дальнем крыле замка. В замке, который казался сотканным из теней и холода, где окна смотрят не наружу, а будто внутрь, вглубь чего-то старого и живого. Но даже в нём мою комнату он сделал почти светлой — если это вообще возможно в его мрачных владениях. И он не появлялся. Не вторгался. Даже не навязывался.
Я должна была чувствовать облегчение. Но вместо этого — раздражение. Сомнение. Недоумение. Я не могла понять, зачем монстру нужна была жена, если он относился ко мне, как к призраку.
Жуткая свадьба в саду, под аркой, поросшей алыми цветами и мёртвыми листьями, до сих пор стояла перед глазами. Он порезал себе ладонь, кровь стекала по запястью — густая, чёрная, как чернила. А мне — лишь укол пальца. Лёгкий прокол. Почти символ. Он даже тогда не коснулся меня.
Я думала, что он будет требовать. Приказывать. Что я стану игрушкой или жертвой. Но вместо этого... он отступил.
♫ ♫ ♫
На третьей или четвёртой неделе моего вынужденного заточения девочка-служанка, та самая, что с утра помогает мне причёсываться и поправляет платье с такой деликатной заботой, словно я фарфоровая, вдруг пробормотала с почти заговорщицким видом:
— Его милость велел перестроить Центральную комнату. Специально для вас, миледи. Сказал — чтобы было светлее.
Я застыла.
— Центральную?
Она кивнула. Щёки её чуть порозовели.
— Там теперь всё белое. И золото. Как вы любите. Он сам распорядился.
Он. Сам.
Не спросив. Не сказав. Не предложив...
♫ ♫ ♫
Я не хотела идти. И всё же пошла. Тихо. Без звука.
И то, что я увидела...
Я не знаю, чего ожидала. Но точно не этого.
Комната была словно вырвана из моих воспоминаний. Белоснежные стены, на которых золотом играли карнизы и утончённые узоры. Белый мраморный пол — тёплый, гладкий. Огромные окна, выходящие на восток, чтобы ловить первые лучи солнца — да, солнца, хоть и здесь оно казалось чем-то мифическим. Белые ставни, тонкие, резные. А под ними — подоконники, широкие, словно созданные, чтобы на них сидеть, обхватив колени.
В центре комнаты стоял он.
Белый рояль. Утонченнейшей работы. Позолоченные детали на ножках, изогнутых, как волны. Крышка чуть приоткрыта. Клавиши нетронуты. Идеальные. Глухие в тишине.
Он как будто знал.
Я часто играла в замке. Мама говорила, что в музыке я раскрываюсь больше, чем в словах. После её смерти я перестала касаться клавиш. Ни одной ноты с тех пор. Но... он всё равно поставил мне рояль.
Я развернулась и ушла.
Не притронулась ни к креслу, ни к столу, ни к перу, лежащему в чернильнице. Не села у окна. Не тронула рояль.
Не потому, что не хотела.
Потому что не могла.
♫ ♫ ♫
И всё же что-то менялось. Внутри. Не быстро. Медленно, как таяние инея в глубоком лесу. Но — менялось.
Когда я впервые вышла из своих покоев, просто чтобы пойти в библиотеку, я почти ждала, что меня остановят. Кто-нибудь. Он. Но никто не остановил. Ни он. Ни тени.
Я выбрала себе том — старинный, пахнущий мускусом и пергаментом. Села у окна. Открыла страницы. И почувствовала, как в груди, чуть-чуть, еле слышно, что-то дрогнуло.
Я читала. И слышала себя. Ту, прежнюю. Маленькую. Лет десяти, когда Селиния уезжала и я пряталась в книжной башне дворца, листая истории про драконов, ведьм, волков и кровь. Вечно кровь. Почему сказания так жаждут крови?
А потом он пришёл.
Слова, взгляды, шаг — всё это теперь было запечатлено в памяти, как вырезанные строки в камне. Он сказал, что я — не пленница. Что я — его пара. Его судьба.
Он назвал меня смыслом.
И ушёл.
Ушёл, даже не прикоснувшись. Не взглянув назад.
---
Сейчас, спустя час — или день? — я всё ещё сидела в библиотеке. И думала.
Может, это уловка?
Может, он ждёт, когда я раскроюсь — чтобы потом схлопнуть клетки?
Но зачем тогда рояль? Зачем белые стены? Зачем эта тишина, в которой он не требует ничего?
И почему... почему в его голосе звучала не угроза, а отчаяние?
Я вспомнила, как он смотрел. Нет — не вожделение. Не голод. Что-то иное. Слишком глубокое. Слишком одинокое. Как будто я — свет в его вечной зиме.
А я… Я не знала, как к этому относиться.
Я выросла на сказках. И в каждой сказке монстр был монстром. Даже если он носил корону. Даже если он жил в замке с зеркалами, отражающими прошлое.
Люк — не был таким, каким я его представляла.
В легендах он вырывал сердца. В памяти — вызывал дрожь. А в реальности…
Он строил комнаты. Давал мне выбор. И называл смыслом.
Что это — слабость? Или сила, которую я просто не умею распознать?
Я положила книгу на колени и уставилась в окно. Снаружи ветер гнал листву по каменным дорожкам. Октябрь догорал в золоте и багрянце. Весь месяц промчался, как сквозняк в пустой зале — мимо, не касаясь меня. И вот — я снова чувствую.
Не доверие. Нет. Оно приходит медленно, как рассвет.
Но… интерес.
Или тоску.
Я коснулась пальцами губ. Почему он смотрел на них? Что он хотел сказать — и не сказал?
Я встала. Подошла к окну. Закрыла глаза.
И впервые за всё это время… я подумала не о побеге. Не о борьбе. А о музыке.
Белый рояль стоял в той самой комнате. Я видела его, закрывая глаза. Я знала, где каждая клавиша. Как звучит до, как шепчет ми, как тянется соль…
Может быть…
Нет.
Я покачала головой, но не с отвращением, а с чем-то другим. Словно тень улыбки тронула меня изнутри.
Он ушёл. И не вернулся.
Он дал мне свободу.
И теперь — всё остальное зависело от меня.
♫ ♫ ♫
Лес был мокрым от ночного тумана. Капли дождя, собравшиеся на ветвях, падали в густую, мягкую подстилку мха, словно шептали друг другу тайны. А может, предупреждали.
Я не боялась.
Прошло уже почти два месяца с той жуткой церемонии под луной, где всё во мне кричало от ужаса и бессилия, а кожа стягивалась кольцом чужого холода. Месяц и двадцать дней — как приговор, отсчитывающий время в чужом замке, в чужой жизни, рядом с чужим… существом.
И восемнадцать дней — с того странного разговора в библиотеке. Слова, как занозы, всё ещё сидели под кожей. И тишина между нами после — она не была пустой.
Сначала я боялась даже шагнуть за порог спальни. Потом — выйти в коридор. Западное крыло казалось клеткой с бархатными стенами. Но однажды… однажды я наугад потянула резную ручку двери, и передо мной открылся сад. Дикий, запущенный, будто выдохнувший наконец без стражей и правил. А за ним — лес.
Тот самый, что я видела сквозь окна. Он манил.
Теперь я приходила сюда каждое утро. До рассвета. До суеты. До слуг. До того, как его тень начинала скользить по стенам замка.
Сегодня туман стоял плотный, как молоко. Воздух был тяжёлым, но мне он казался живым. Я вдохнула его полной грудью — впервые за ночь без снов, где мать зовёт меня обратно, и я не могу дотянуться.
Шаги.
Тихие, но я их услышала.
Я обернулась.
Он.
Словно возник из самой ткани леса. В длинном чёрном плаще, с волосами, влажными от тумана и слегка взъерошенными, словно он забыл, что они аккуратно уложены и провел по ним рукой. С ветвями, что не тронули ни одной его пряди, будто деревья уважали его больше, чем меня.
Я не испугалась.
Устала бояться.
— Ты следишь за мной? — голос мой прозвучал ровно, почти спокойно.
— Нет, — он сказал это просто. — Я почувствовал тебя.
— Почувствовал… — переспросила я и чуть прищурилась. — Звучит так, будто ты охотник.
— Это не охота, — он едва заметно качнул головой. — Это… как если бы в комнате стало теплее. Или появился запах дождя до того, как он пошёл.
Я не знала, что сказать. Его голос был низкий, обволакивающий, как шорох листвы.
— Если ты пришёл, то не говори. Просто… не нарушай лес.
— Хорошо.
Он пошёл за мной. Бесшумно. Почти нереально. Но я чувствовала его. Не тяжесть — нет. Что-то другое. Словно чья-то ладонь лежала рядом с моей, не касаясь.
— Этот лес старый, — сказала я спустя минуту. — Он дышит. Я это чувствую.
— Он древнее, чем замок. Древнее, чем сами границы королевств. Здесь жили те, кого уже никто не помнит.
— Ты их помнишь?
Пауза.
Он не сразу ответил.
— Я помню многое. Но слишком мало того, что хотел бы.
Я остановилась. Обернулась.
— А что бы ты хотел помнить?
Он прищурился, будто это был сложный вопрос.
— Себя. До.
— До чего?
— До того, как стал тем, кем ты меня теперь видишь.
— Чудовищем?
Он кивнул. Без гнева.
— А разве ты не им стал по выбору?
Он чуть склонил голову.
— Нет. Скорее… по необходимости.
— Удобное объяснение.
— Может быть. Но не лживое.
Я снова пошла. Мы миновали старый дуб, под которым листья ложились особенно густо. Тут когда-то, наверное, сидели охотники. Или влюблённые. Кто знает.
— Ты молчаливая, — сказал он после долгой тишины. — Раньше ты говорила больше.
Я прищурила глаза. Это прозвучало так, будто он знал меня раньше. Но решила оставить все как есть, потому что все в королевстве, даже такие лесные отшельники как он, так или иначе знали меня, нас - Авелар.
— Раньше у меня не умерла мать. И не отдал меня отец тому, кого счёл надёжной сделкой.
Он остановился. Я почувствовала.
— Это не была сделка, Аделин.
— Разве? Он не спросил меня. Просто отдал. Потому что сам уже не жил.
Голос дрогнул. Но я не заплакала.
— Он любил тебя.
— Нет. Он любил мою мать. Когда она умерла, я стала тенью от неё. Напоминанием.
Люк подошёл ближе, но не прикоснулся. Только тихо сказал:
— Я не могу исправить прошлое. Но я не позволю никому больше решать за тебя. Даже себе.
Я сжала руки в кулаки.
— Легко говорить. Ты ведь всё уже решил.
— Нет. Я… выбрал. Но ты тоже можешь выбрать.
— Что? Жить здесь? В этом замке, где стены шепчут по ночам и свечи зажигаются сами по себе? Где ты — почти бог, а я — пленница?
Он отступил на шаг.
— Ты не пленница.
— Тогда докажи.
Он посмотрел на меня. Впервые по-настоящему. В его взгляде не было ни власти, ни вины. Только… одиночество.
— Хорошо, — сказал он. — Скажи, чего ты хочешь.
— Пока — ничего. Просто… времени.
— Время у тебя есть. Сколько пожелаешь.
Листья зашептали громче. Где-то внизу между корнями заблестела тонкая лента воды — ручей. Мы вышли на поляну, где туман рассеивался под утренним светом.
Он остановился и указал на старый пень.
— Я часто бывал здесь. Когда всё становилось слишком… шумным внутри.
— Даже ты устаёшь от самого себя?
— Постоянно. Особенно, когда забываю, кем был. Или почему стал тем, кем стал.
Я опустилась на пень, обняв колени. Он не сел. Остался стоять рядом.
— Хочешь — расскажи мне. Кто ты был. До всего.
Он тихо выдохнул.
— Я не помню всего. Но я был.. кажется, юношей с мечтами. Слишком гордым. Слишком влюблённым в свободу. Я не хотел бессмертия, точнее, даже не думал об этом. Но потом.. война, меня убили, а в следующую минуту я уже проснулся тем, что я есть. Мне предложили силу. И я согласился. Потому что думал, что смогу ею защитить тех, кого люблю от чумы, войны, от чудовищ как я, — сказал он, с акцентом повторяя слово, которым я назвала его.
— И что случилось?
— Их убили. До того, как я успел стать сильным.
Он впервые сказал это. Просто. Без боли. Но в голосе было то, что не скроешь: сгоревшее пеплом горе.
— Ты не похож на злодея, Люк. Но и не на спасителя.
— Я и не пытаюсь быть ни тем, ни другим.
— Тогда кто ты?
Он посмотрел в сторону леса.
— Я — кто-то, кто надеется, что ты когда-нибудь увидишь во мне больше, чем просто тюремщика.
Я молчала. Потом, чуть погодя, сказала:
— Я всегда была доверчивой. Слишком. Меня учили верить. Слушать сердце. Но знаешь, что случается, когда ты слушаешь сердце, а всё остальное молчит?
— Что?
— Оно разбивается.
Он опустил голову.
— Тогда я буду рядом, пока ты не соберёшь его заново.
— А если я не хочу собирать?
— Тогда просто живи. Остальное придёт.
Птица вспорхнула с дерева. Мы оба подняли голову. Тусклый свет с облачного неба скользнул по его волосам. Он выглядел не как вампир. Не как монстр. Просто — как кто-то, у кого тоже болит.
Я не простила. Не приняла. Но в этот миг я… увидела.
А может, просто позволила себе не отводить взгляд.
— Пойдём? — спросила я, вставая.
Он кивнул.
Мы шли молча. Но это молчание было уже другим. Не отчуждённым, не злым.
Словно в сердце этом лесу — и во мне — появился первый маленький росток.
Неверия меньше не стало. Но впервые оно не било в грудь острым льдом. А просто… сидело рядом. И ждало.
Как и он.