Бессердечный

Непривычная суматоха царила в восьмом особняке Кондиторской улицы. Такого не было лет так... никогда. Впервые в родовом имении семейства Леви устраивается подобное мероприятие. Бал! В особняке Леви! Никто из жителей Тэнебриса и подумать не мог, что такое когда-нибудь произойдет и что кому-нибудь удастся дожить до этих времен.

– Видать повод ну просто грандиозный! Что слышно в кругах-то знатных?

– Как? Ты не знаешь? В какой тэнебритской глуши ты живешь? Я хоть и живу на самой окраине и то знаю.

– Ну, так что же? Будешь говорить или нет? – сплетник уже начинал терять терпение.

– Дочка-то Леви взрослой стала, сегодня у нее дебют – первый раз в свет выходит.

– Да ну? Уже что ли? Кажется, вот недавно видел, как их чета в парке гуляла, а их маленькая дочурка семенила между ними. Как время летит, уже вот дебют у нее.

– А сам-то что? Жениться думаешь али нет? Вон смотри уже голова почти седая, а все холостой ходишь. Даже самый отпетый холостяк Тэнебриса и то уже отец, а ты все еще свободный, как перекати-поле.

– Да ну тебя. Сам разберусь, советчики мне не нужны, – ответил поддатый мужчина, гордо выпячивая грудь.

– Ой-ой-ой, гляньте, нахохлился, как петух на жерди.

– Рожу ты свою совсем не бережешь.

– Это ты к чему? ... А, стой, не надо!

Пока в какой-то подворотне назревала драка, обсуждаемая всеми чета Леви готовилась к празднику. Слуги сновали туда-сюда, а заправляющая всеми главная горничная наблюдала за их работой.

Улица «Толстых карманов» теперь зовется Кондиторской, то есть улицей Основателей. С рождением дочери Глен отправился в архивные хранилища и засел в них до тех пор, пока среди старых и пыльных бумаг и бюрократических справок не нашел истинное название улицы.

– Чтобы мою дочь звали «толстым карманом», еще чего, – хмыкнул когда-то он. – Ладно я, но чтобы моя родная дочь жила на улице с таким говорящим названием! С этим надо, что-то делать!

– Глен, ты попусту беспокоишься, какая разница, как называется улица, – пыталась остановить мужа Анна, держа на руках меленький кулек с дочерью.

– Ничего не хочу слышать, дорогая. Люблю, целую, – ответил Глен, горячо поцеловал жену и дочь и скрылся за дверьми.

Не один день Глен провел в пыльных архивах. Страшно подумать, сколько пыли вдохнули его легкие и сколько раз архивариусы в мыслях бранили его за сидение в архивах допоздна, что мешало им пораньше пойти домой.

Глен Леви вообще во многом изменился. И изменения в нем начались после свадьбы. К слову, торжество было совсем не пышным. Позвали только самых близких – сестер-служанок и Эмина с его новоиспеченной женой, с которой они успели обвенчаться раньше Глена. После бракосочетания они купили три букета цветов и пошли на кладбище. Не самое первое место, куда могли отправиться молодожены, но это же Глен и Анна, поэтому другого пути у них не могло и быть. Сначала зашли на могилу к Агате Кавалли, на которой провели целый час. Глен рассказывал Агате, все, что не успел рассказать ей при жизни, извинился за то, что ее дочери так много пришлось пережить. Анна же, наблюдая за его хождением из стороны в сторону, то и дело вытирала слезы платком и улыбалась. Потом они направились к могилам родителей Глена, и от его болтливости не осталось и следа. Он вместе с Анной аккуратно положил букеты и еле как выдавил слова извинения за долгое отсутствие, а затем, потоптавшись на месте, собрался уходить, если бы новоиспеченная жена не придержала его за руку. Тут говорить начала она. Поблагодарила за жизнь, которую они дали Глену, сказала, что с прошлого ее прихода статус ее изменился – теперь их сыну она не просто приятельница, а жена. Затем Анна выразила сожаления о том, что им так и не удалось познакомиться при жизни. Чтобы подбодрить совсем поникшую к концу своей речи девушку, Глен вслух стал представлять, как бы состоялось знакомство с его «стариками». Он с жаром заявил, что Вивьен бы стал пожимать ей руку, пока та бы не отвалилась. Потом бы он стал горячо извиняться за то, что нарушил этикет. Глен немного приукрасил реакцию отца, этот человек не стал бы так несдержанно себя вести. Он хоть и может себе позволить по-доброму подтрунивать над гувернанткой на пару с сыном, но никогда бы не позволил себе такого фривольного поведения с женщинами, коих он безмерно уважал. Глен слукавил, чтобы поднять Анне настроение. Ее теплая улыбка была доказательством того, что у него получилось достичь цели. Дэйна же, рассказывал Глен, всеми силами старалась спрятать свое любопытство и поздоровалась бы очень сухо и сдержанно. В тайне же она бы гордилась своей невесткой.

Побыв на кладбище немного, они отправились домой. Анна с трепетом осознавала, что тот громадный отчужденный особняк, каким он казался ей в начале, теперь будет называться ее домом. Вместе с тем, место которое она считала домом, теперь таковым не является. Пусть с продажи прошел год, Анна не могла смириться с этим. В том доме она прожила несколько лет бок о бок с матерью. Сидела на лавочке весной и летом, копалась в клумбах и небольшом огороде, сгребала снег зимой. По дороге Глен различил в ритме ее сердца тоску, ему захотелось что-то с ней сделать. И он сделал. Весьма быстро. На следующий день он оставил Анну осваиваться в особняке, а сам ушел якобы по делам. На самом деле он приехал к дому Кавалли. Новый хозяин встретил его не очень радушно, но услышав о желании Леви купить этот дом за сумму вдвое больше той, за которую он сам его купил, пригласил его в дом, чтобы все как следует «обтолковать». Сначала он стал отпираться, мол, продам я тебе дом, а сам где буду жить, переезд и поиск нового жилья дело не быстрое. Глен был к этому готов, а потому вальяжно вытащил из внутреннего кармана сложенные объявления о продаже лучших на его избирательный взгляд домов в Тэнебрисе и на всякий случай в ближайших городах. Целый час они так сидели и обговаривали, пока мужчина не согласился, и они не пожали друг другу руки, сойдясь на цене не вдвое, а втрое выше изначальной. Всю сделку Глен хранил в секрете от Анны. Через три недели мужчина с семьей окончательно переехал, и Леви повез Анну с закрытыми глазами показывать «сюрприз». Анна никак не ожидала такого подарка и была безумно рада. С тех пор у семьи Леви появился небольшой домик, в котором госпожа Леви так любила проводить время и летом, и зимой. Летом она сажала любимые цветы матери, а зимой пила чай на кухне вместе с мужем под треск камина.

Спустя месяц после свадьбы Глен стал замечать одну странность. Раньше он игнорировал биения женских сердец, если не хотел их слышать, а теперь ему приходилось усиленно прислушиваться, чтобы услышать хоть что-нибудь. Биение добродушного, но чем-то отяжеленного сердца Фониты Глен больше не слышал, как ни старался. Руфина больше не работала на него, ее серьезное размеренно сердце он не слышал давненько. Оценив ее преданность и молчаливое стремление поскорее от него убраться, Глен оплатил ее свадьбу, которая уже столько раз была отложена по вине обеих сторон. Младшая сестра на уговоры старшей не прельстилась, пожелав остаться у господина. Теперь с появлением госпожи ей было работать гораздо интересней. В прочем, Глену не хотелось, чтобы ее молодость беззаветно пропала в стенах его особняка. Ведь она стала его другом, а друзьям желаешь только счастья. Только вот больше стука ее сердца он не слышал. Что его расстраивало намного больше так это то, что он не слышал биения сердца собственной жены. Как ему нравилось просыпаться под мерное его постукивание. Не услышав его в первый раз поутру, он подумал, что она ушла, но открыв глаза, испугался, что она вообще отправилась на тот свет. Глен убедился в обратном только после того, как увидел, что ее грудь вздымается от дыхания. В облегчении он снова упал на подушки.

Вся эта ситуация его страшно нервировала. Сначала он не придал этому значения и думал, что ему показалось. Потом Леви стал с особым старанием прислушиваться к сердцам прохожих и с досадой отмечал, что не слышит ни единого женского сердца. Оглушающая тишина давила ему на уши. Он не слышал ничего. Не мог определять наметками характер, испытываемые женщинами и девушками эмоции. Тишина и непривычная пустота. Только он один у себя в голове. Глену казалось, будто его лишили чего-то важного, будто оторвали от него кусок. Он так долго жил с этой способностью, она стала частью его, стала им. Глен не мыслил себя, Глена Леви, без дара. Разве Глен Леви – обычный человек? Разве он когда-то им был? Неужели обычные люди такие слепые и глухие? Неужели и он опять среди них?

Наконец, Глен не выдержал, и поделился своими переживаниями с Анной. Они сидели в столовой на кушетке. Голова Глена покоилась на коленях его жены.

– Ты можешь проверить остались у тебя способности или нет.

– И как же? Я же говорю, что ничего не слышу. Даже сейчас, – Глен поднялся.

– Ты можешь проверить на мне.

– Ты серьезно? – Анна кивнула. – Правда, позволишь?

Девушка кивнула еще раз. Глен долго не решался и, потупив взгляд, смотрел туда, где бьется сердце. Осторожно протянул руку... и его пальцы не встретили ничего, кроме голой кожи и небольшой оборки кружев по краю декольте. Леви неверяще уставился на свои пальцы. Перевернул ладони и снова оглядел. Для того, чтобы точно убедится, Глен постучал подушечками пальцев по груди Анны, все еще стремясь достать до сердца, но ничего не произошло. Непривычная твердость тела его удивляла. Он помнил, как легко его рука проходила эту преграду, как скользила вовнутрь, как легко забирала трофей. А теперь его пальцы только и делали, что бестолково бились о кожу.

– Да ну эту каргу с ее краткосрочными фокусами! – Глен с раздражением махнул рукой и встал с кушетки. Он подошел к окну и уставился наружу, не пытаясь ничего разглядеть в пелене дождя. Анна подошла к нему и положила ладонь ему на плечо.

– Ну не расстраивайся ты так. Все люди живут без всяких даров подозрительных цыганок.

– Тогда какой смысл давать его мне, а потом забирать?

– Этот дар разве тебе все еще нужен?

– Нет, – нехотя признал Глен. – Просто без него я чувствую себя... голым и уязвимым. Словно какой-то сопляк, которому придется заново учится жить.

– Ты научишься, я тебе помогу. Я, как не прискорбно, обычный человек и, так уж и быть, научу тебя жить обычно и скучно, – ответила Анна и с видом невыразимой тоски накрыла лоб тыльной стороной ладони. – Ох уж эта обычная жизнь, как тоскливо и невыносимо! Глен, мне кажется, я уже умираю от тоски. Теперь мы, наконец-то сможем тосковать вместе!

– Выглядит знакомо. У меня дежавю? – хмыкнул Глен и скрестил руки на груди. – О, ну не издевайся, а то я сейчас заплачу. В этом доме достаточно одного актера драмы.

Глен не выдержал и, отведя ее руку ото лба, притянул девушку к себе и оставил на ее губах легкий поцелуй.

– Ты права, мой дар мне больше не нужен, – проговорил он, разворачивая Анну к себе спиной и снова ее обнимая. – Честно, я сам не понимаю в чем был его смысл, однако благодаря ему я нашел тебя.

Он положил подбородок на ее плечо и медленно покачивался из стороны в сторону.

– Думаешь, если бы не твой дар, мы бы не встретились?

– Мы встретились на обрыве, в этом заслуги моего дара нет, но если бы не он, я бы, возможно, так и не явился бы к вам на новоселье. Зачем? Хотя может быть, будучи обычным, – Глен особенно выделил последнее слово, – человеком, я бы был тобой заинтересован как обычный человек и ведомый обычными человеческими чувствами проследил бы за тобой и пришел бы на ваше торжество.

– Что-то многовато обычности.

– Теперь это описание моей жизни, – вдохнул Глен.

– Несчастный страдалец, – вторя ему, Анна тоже вздохнула с издевкой.

– Да нет, с тобой я счастливец.

Глен поцеловал ее в щеку, продолжая обнимать.

***

Гости все прибывали и прибывали. Их потом никак не уменьшался. Конечно, разве могло быть иначе, когда восьмой особняк впервые открыл свои двери для посещений. Всем хотелось посмотреть, как живут те, чьи имена постоянно на слуху. Супружеская пара радушно встречала гостей улыбками и приветствиями. В лицах гостей читался восторг при взгляде на чету Леви. Статный Глен в дорогих одеждах, с уложенными волосами, образец идеального мужа. Женственная и легкая Анна в струящемся голубом платье составляла ему прекрасную партию. Они полностью дополняли друг друга. Вот зашли следующие гости.

–Добро пожаловать, очень рады вашему приходу. Располагайтесь, сегодня вы прекрасно проведете у нас время, – приветствовала гостей Анна Леви.

– Добрый вечер, мы с мужем не могли дождаться, когда же день торжества, наконец, настанет. А где же его виновница? Уж очень хочется поскорее увидеть вашу прелестную дочурку.

– Она еще не спустилась. Долгие приготовления, да и вы сами можете помнить какое это волнение для молодой девушки.

– Ох, разумеется, дорогая Анна, все мы когда-то трепетали перед первым выходом в свет. Не будем вас больше отвлекать и пойдем осмотримся, – проговорила дама и под руку с мужем прошла в залу. Светлана Шавери, в девичестве Дамина, вышла замуж за родовитого офицера, второго человека, просившего ее руки.

– У меня скоро лицо онемеет от этих бесконечных улыбок, – шепнул Глен своей жене, Человек, который всегда был завсегдатаем вечеров, хотя сам их устраивать никогда не любил и не устраивал до сегодняшнего дня.

– Это для Эдель. Ты сам захотел все устроить с размахом, так что теперь не жалуйся, – Глен ничего не ответил, устало вздохнув.

– А этот что здесь делает? Зачем ты его позвала?

– Ничего я не звала. Он сам пришел, – шепнула ему Анна. – Если ты не заметил, мимо нас прошло с десяток людей, которым не были отосланы приглашения.

– И как им только совесть позволяет явиться?

– Наверное, также как и тебе в молодости.

– Что значит в молодости? Я еще не настолько стар, чтобы называть те годы моей молодостью.

– Все тише, а то услышат... Добрый вечер, какой приятный сюрприз видеть вас, Хантер, в сопровождении вашей семьи сегодня у нас, – не знающий человек точно бы не уловил в словах госпожи Леви ни малейшего намека на яд. Однако его там было предостаточно.

– Жена с сыном очень хотели посетить ваше торжество. Как я понимаю, двери вашего дома сегодня открыты для всех, – едва стушевавшись, ответил Хантер. Он уловил настроение хозяйки вечера.

– Разумеется, проходите, желаю вам приятно провести время, – Анна улыбнулась и рукой проводила гостей.

– Такой же напыщенный и отвратительный индюк, как и раньше. Сын точно пойдет по стопам отца. А ты, Ани, чересчур с ним любезничаешь. Если бы не вся эта толпа, мой пинок мигом выпроводил бы его из нашего дома.

– Успокойся, – положила Анна руку на плечо мужа и ласково ему улыбнулась. – Больше его в нашем доме не будет.

– Было бы славно! А если его отпрыск повадится к нашей Эдель? Я не стану стоять в стороне. Пинок, предназначавшийся его отцу, я адресую ему.

–Хватит пыхтеть, как чайник на плите. Ради дочери можно и потерпеть денек.

– Ну ладно, ладно, извини, – Глен примирительно поцеловал Анну в макушку. – Мы еще кого-то ждем или уже можно начинать?

– Думаю можно начинать. Кто хотел, уже подошел. Пойдем.

Когда Глен проходил мимо лестницы, он заметил, что на площадке второго этажа из-за перил, присев на корточки, выглядывает его дочь. Эдель ожидала момента, когда можно будет спуститься к гостям. Глаза Глена встретились с такими же янтарными глазами дочки. Они улыбнулись друг другу, и Леви поспешно отвернулся, чтобы не выдать никому присутствия виновницы торжества.

Супружеская чета прошла к центру зала и Глен, как хозяин дома, произнес речь.

– Дорогие гости, мы с женой рады, что каждый из вас пришел сегодня к нам на скромный праздник, – из толпы послышались одобрительные смешки: все понимали, что размах торжества выходит далеко за рамки определения «скромный». – В нашей семье недавно произошло счастливое и радостное событие – нашей дочери Эдель исполнилось восемнадцать лет. И мы с женой не стали долго ждать и сегодня устраиваем для нее и для наших дорогих гостей бал, на котором она впервые предстанет во всей своей красе и официально познакомится со всеми вами.

– Доченька, можешь к нам спуститься, – позвала Анна.

На лестнице раздались шаги и шуршание платья. Скоро перед всеми предстала Эдельвейс. Именно такое полное имя даровали ей при рождении. Ее каштановые волосы аккуратно уложены в высокую прическу, нежное платье цвета спелого персика прекрасно подчеркивало все ее достоинства, а облегающие руки такого же цвета перчатки придавали невинный вид. Все-таки для дебюта не подобало наряжаться смело и излишне вульгарно. Ее янтарные глаза, несмело оглядывающие все пространство залы, остановились на лицах родителей. Те кивнули в знак того, что их дочь все делает правильно. Образец чистоты и элегантности – так подумали о ней все гости. Молодые люди с интересом разглядывали дебютантку. Глен оставил жену и прошел к подножию лестницы, туда, где стояла его дочь.

– Почту за честь, если молодая леди подарит мне свой первый танец, – сказал он и галантно протянул ей руку.

– Конечно, папа. Разве я могу тебе отказать? – она вложила свою ладонь в отеческие руки, и они вместе направились к центру зала. Все гости расступались перед ними. В углу помещения послышались первые аккорды оркестра.

– Надеюсь, уроки танцев не прошли даром, и ты мне сейчас не отдавишь все ноги.

– Ну, пап, – прошептала она, улыбаясь. – Кому как не тебе я должна их отдавить за все твои дурацкие шутки.

– Не такие уж они и дурацкие, – ответил Глен, приступая к первым танцевальным движениям. – Твоей матери нравятся.

– Ну еще бы, – Эдель закатила глаза.

– Кстати дядя Эмин тоже от них в восторге.

– Ох, охотно верю. Его лицо так и сияет от восторга, каждый раз, когда ты над ним издеваешься, – ответила Эдель, а потом подумав, сменила настроение разговора. –Спасибо, что сегодня ты со мной. И спасибо, что устроил для меня такой чудесный вечер. О твоей любви к устраиванию балов ходят легенды.

– Все, что угодно для любимой дочери. Как иначе бы ты вошла в общество? Только с таким размахом.

Их пара одна кружилась по зале. Все гости с улыбками наблюдали за отцом и дочкой, и ожидали мгновения, когда сами приступят к танцам. Кто-то из молодых людей уже прокручивал в голове мысль пригласить Эдель на следующий танец. С улыбкой и слезами в глазах наблюдала за ними и Анна, которая у десертного стола поедала лимонный щербет, стараясь этим унять волнение.

– Ты можешь сегодня танцевать с любым из гостей, кроме сына Родарри, кроме вон того торговца-жулика, кроме того, у стенки который, вид у него больно подозрительный, и вон того отпетого ловеласа в синем камзоле. И может быть еще кроме...

– Да-да, я поняла, не танцуй ни с кем, кроме тебя. Так, папа? – прервала его девушка.

– Ну, вообще, да. Я здесь единственный, кто достоин с тобой танцевать.

– И почему же?

– Хотя бы потому, что я твой отец.

– Почему бы тебе не потанцевать с мамой?

– Я с ней уже на стольких балах танцевал, и не упомнишь. Дай ей отдохнуть от моей болтовни.

– И как она согласилась выйти за тебя? Ты же порой просто невыносим, – в шутку сказала Эдель. В душе же она считала Глена идеальным мужем и отцом, с которым повезло и ее матери и ей самой.

–Все благодаря моему обаянию. А сейчас я тебя оставлю, развлекайся, сегодня твой день, – Глен на прощание улыбнулся дочери и направился к своей жене, которая съела одну пиалу с щербетом и была готова приняться за другую.