Бессердечный

Из воспоминаний Глена

Июнь – август 1867 года.

Уже почти четыре месяца в особняке Леви перестали бывать посторонние мужчины. Дэйна Леви заболела. Все началось с небольшого кашля, головных болей, температуры. Сначала она не придала этому особого значения, продолжая принимать своих ухажеров. Думала, обычная простуда, которая скоро пройдет. Но она не проходила, а с каждым днем становилась все хуже. Дэйна стала замечать за собой отсутствие аппетита, частую слабость и затрудненность дыхания, стоило ей подняться на третий этаж. Она стала постепенно терять вес, вся ее доселе пышная фигура стала тощей и угловатой. Вивьен с болью наблюдал за тем, как у его жены ухудшается здоровье – врача она вызывать запретила. «Всего лишь легкое недомогание», – говорила она Вивьену, когда он в очередной раз заводил об этом разговор. Вскоре ее муж не выдержал и привел к Дэйне лучшего тэнебритского врача. Она и сама испугалась не на шутку, когда после привычного ей уже приступа кашля, увидела на своем платке кровавые пятна. Врач, пришедший в этот же день, сообщил неутешительные новости – госпожа Леви заболела чахоткой. Он, по долгу профессии, выписал ей лекарства и посоветовал больше бывать на свежем воздухе. Врач напоследок предупредил Вивьена, чтобы домашние и прислуга как можно меньше контактировала с больной во избежание заражения, и с взглядом полным сочувствия попрощался. Дни Дэйны Леви с этого дня медленно шли на убыль. Чахотка, как знал каждый, плохо или вообще не поддается лечению, но больная ухватилась за рекомендации врача, как утопающий за протянутую ему спасительную руку. Она принимала все лекарства, которые заботливо покупал для нее муж, часто и подолгу выходила на прогулки. Но вскоре приступы кашля с кровью стали не еженедельными, а ежедневными, появилась сильная боль в груди, худоба и бледность стали бросаться в глаза, а до этого Дэйне удавалось всё скрыть одеждой и косметикой. И вот Дэйна Леви, обольстительная и прекрасная женщина, жена потомка основателя в один день не смогла подняться с кровати. Вивьен стал приходить к ней и подолгу сидеть у ее кровати, несмотря на запрет врача. Заставлял ее принимать лекарства, кормил, потому что она совсем перестала есть, поправлял подушки. Всю заботу Дэйна принимала, хотя уже не верила в выздоровление. Когда к ней в комнату входил Вивьен, ее бледное лицо озарялось счастьем.

Что касается ее сына, то он не переступал порога ее комнаты, предпочитая держаться от нее подальше, как и предписал доктор. Он ругал отца за то, что тот поступал наперекор его словам, но Вивьен только отмахивался. Глена одолевали смешанные чувства. С одной стороны ему не хотелось заходить к матери, но с другой, мысль придти к ней привлекала. Он знал, что она умирает, он знал, что скоро останется с отцом вдвоем. Так может, проявить к этой женщине, что зовется его матерью, немного сочувствия и проведать ее? Может, она на смертном одре ему, наконец, откроется? Хотя Глена пугало это. Он всю свою жизнь презирал мать, сторонился ее. Намерено заглушал в своих ушах ее сердце, ему не было интересно, о чем оно бьется. Его пугало что он сможет услышать. Подтверждение презрения к нему? Нелюбовь к мужу и сыну? Все это выявляется из ее поступков, но что таит в себе ее душа на самом деле? Еще большее презрение? Глену просто было страшно. Юноша не хотел признаваться себе в том, что всю жизнь искал материнскую любовь. Он ненавидел ее? Да. Презирал ее? О, да. Не понимал ее. Да. Любил ее? Да. Как дитя любит свою мать. Пусть эта любовь и искажена, все же, она есть. А с ней Глен лицом к лицу встречаться не хотел. Когда человек плохой – ненавидеть его проще простого. Любить его – настоящее мучение.

В середине пестрящего жизнью июля, пришедший на очередной осмотр доктор сказал, что Дэйне Леви осталось жить не больше недели. С таким вердиктом он ушел из особняка, не собираясь более возвращаться. Вивьен проводив его, зашел в комнату к жене и просидел до самого вечера, сжимая в ладонях ее слабую тонкую руку. Выходя из ее комнаты, он наткнулся на сына.

– Сегодня же должен был придти врач? Что он сказал? – будто бы у него силой вытягивали эти слова, спросил Глен. Его не было дома весь день.

– Ей осталось недолго, – удрученно и устало ответил Вивьен, обнимая сына за плечо и спускаясь вместе с ним в гостиную.

– Как ты? Ты сам в последнее время выглядишь плохо? – обеспокоенно спросил у него Глен, садясь на свое излюбленное место на диване.

– Тем не менее, я здоров, чего не скажешь о твоей матери, – сухо ответил ему отец. – Может, проведаешь ее? Ты порадуешь ее.

– Не думаю, она плевать на меня хотела.

– Не говори так. Она же твоя мать, – Леви-старший повысил голос, насколько позволяла ему усталость.

– И что? Хоть раз она повела себя в соответствии с этим званием? Почему же я должен вести себя, как ее сын? Мы всю жизнь были чужие друг другу. То, что она скоро умрет, не значит, что во мне должны проснуться сыновние чувства.

–Ты... – Вивьен хотел наругать сына за его жестокие слова, но не стал, в конце концов, он столько лет наблюдал за всем этим подобием семьи, что нет смысла уже спорить об этом. – Я не буду заставлять тебя, к тому же заходить к ней запрещено врачом. Молодец, что следуешь указаниям, чего не скажешь обо мне. Но, она умирает, Глен, ты прав. Я думаю, ты будешь сожалеть всю жизнь о том, что когда у тебя была последняя возможность поговорить с матерью, ты ею не воспользовался. Спроси у нее, почему она относилась так к тебе.

– А ты спросил?

– Нет, – ответил Вивьен, слабо улыбнувшись. – Не хочу знать ответ.

– Вот и я, – ответил юноша. – Ладно, я ее навещу.

– Спасибо, Глен. – Вивьен на прощание потрепал сына по плечу и, пожелав доброй ночи, ушел.

Хоть Глен и сказал, что навестит мать, он не спешил исполнять обещание. Он не зашел к ней завтра. Не пришел и на следующий день. И еще один. Он подолгу стоял напротив ее комнаты. Слушал слабое биение тоскливого сердца. И не в силах повернуть ручку, уходил и запирался в своей комнате. Глен привык видеть свою мать статной и надменной. Кого он увидит за дверью? Слабую и немощную женщину, которая даже в таком виде окатит его презрительным взглядом и прогонит? Неделя, обозначенная врачом, приближалась к концу, а Глен так ни разу и не зашел к матери.

Наконец, одним вечером, когда Вивьен уже вышел из комнаты жены раньше обычного, юноша зашел сразу после него. В комнате было темно, окно приоткрыто, пускало вечернюю прохладу. Темные шторы колыхались от ветра, как и пламя расставленных повсюду свеч. На туалетном столике стояла ваза, полная цветами. Глен не понял, из каких именно цветов состоял букет, но припомнил, что точно видел эти белые невзрачные цветки в саду. Глен прошел вглубь комнаты.

– Вивьен, это снова ты? – спросила Дэйна, не открывая глаз. Глен содрогнулся. Голос матери показался ему чужим, как впрочем, и весь ее вид. Впалые щеки, бледная кожа, темные мешки под глазами, натянутая на костях кожа, блеклые волосы, потерявшие некогда присущий им рыжеватый блеск.

– Нет, это я, Глен, – ответил он, потупив взгляд. – Твой сын, если ты вдруг забыла мое имя. Дэйна на это лишь усмехнулась.

– Не садись слишком близко ко мне, лучше встать у окна, а не то заразишься.

Глена удивила такая забота. Он послушно подошел к стеклянной раме и вдохнул прохладный свежий воздух..

– Отец тоже, когда приходит, стоит здесь? – спросил юноша и, сложив руки на груди, присел на подоконник

– Нет, он сидит рядом со мной на кровати. Он не слушает меня, когда я ему говорю то же, что и тебе.

Повисло молчание. Глен осознал, что сейчас у него с матерью впервые за все его девятнадцать лет состоялся нормальный разговор. Без вражды в голосе, без оскорблений. Просто слова.

– Я думала ты ко мне не придешь. Все-таки матерью я была не из лучших.

– Я заметил.

– Я даже не знаю, какой мой сын. Расскажи о себе. Пожалуйста.

Дэйна говорила тихо. Глену сначала показалось, что он ослышался. Но нет, он понял все верно.

– Что тебя интересует?

– Ну, не знаю... о твоих успехах в учебе я наслышана от Вивьена, да мне они и не интересны. Есть ли у тебя, например, любимая девушка? – глаза Дэйны светились то ли от пламени свечей, то ли от любопытства. Глен прыснул от такого вопроса.

– Нет, ее у меня нет.

– Да ну? У такого красавца, да еще и моего сына? Что ж, я рада, что ты пошел не в меня.

Брови Глена поднялись в удивлении. Еще его удивило, что она сказала правду.

– Хватит с вопросами обо мне, – он нахмурился. – Я пришел, чтобы узнать тебя. Свою мать, – через силу уточнил он. – Почему ты изменяла отцу?

– А ты не ходишь вокруг да около.

– На это нет времени.

– Ты прав, – слабо кивнула Дэйна. – Тебя разве не интересует, почему я так относилась к тебе? Почему ты спрашиваешь об отце?

– Потому что он не заслужил такого отношения. Он же любит тебя, и всегда любил.

– Увы, я поняла это слишком поздно. Мне потребовалось заболеть, чтобы это понять, Глен.

– Но ты разве не видела, как он страдал, когда к тебе приходил очередной любовник?

– Он всегда уходил в это время. Что я могла видеть? Очередной букет цветов на утро? О чем могут сказать эти цветы? О его безразличии? О том, что его рядом со мной держит только долг? Цветы – просто прикрытие перед слугами, якобы он любит меня, потому что он мой муж.

– Цветы не дарят тому, кто тебе безразличен! Ты вообще знаешь, что такое любовь? Даже если не отца, кого-нибудь из тех ты любила? – Глен привстал с подоконника.

– Все они были мне глубоко противны, – вздохнула Дэйна. Этот разговор забрал остатки ее сил. Она прикрыла глаза.

– Я не понимаю тебя, – ему надоело играть столько лет в угадайку. Он стремительно подошел к матери, и поборов чувство вины, протянул руку к ее сердцу. Так он точно узнает все. За прошедший год он проделывал подобное достаточно раз, чтобы научится контролировать процесс. Чужие воспоминания больше не пронзали его голову, а плавно текли в нее. Глен даже научился наслаждаться этим, но сейчас об удовольствии не шло и речи. Ведь шло дело о его матери, а не об очередной девице.

Глен потянул на себя сердце Дэйны, оно поддалось на его манипуляции, как и все предыдущие, как будто вовсе и не хотело быть заключено в темницу ребер. С сердцем матери в руках юноша повернулся к свечам. Теплый свет коснулся сердца и осветил его красно-черные переливы. Глен уже готов был полностью разочароваться, а ведь он даже еще не запустил в свою голову ее мысли и воспоминания. Но тут под пальцами он заметил белый просвет. Это место, пусть и маленькая точка, светилось ярким белым светом, будто еще одна свеча. Губы Глена озарились улыбкой. Его мать не была такой уж плохой. Этот маленький просвет в ее сердце, достоин того, чтобы узнать его причину. И Глен открыл свою голову к путешествию по чувствам Дэйны.

Первое что он видит это комнаты незнакомого ему дома. Все кажется ему таким большим с высоты его маленького роста. Из-за угла выходит женщина, как Глен позже понял, это была его бабушка Маккензи, мать Дэйны. После нее показывается незнакомый мужчина, Глен чувствует настороженность маленькой Дэйны, она ни разу не видела его. Но он не первый, кого привела ее мать. Были и другие. Дальше перед его глазами разворачивается семейная сцена, его дедушка, Лоренс, узнал о похождениях своей жены. По всему дому раздавались крики и ругань, маленькая Дэйна закрывала уши ладошками и плакала. Ей казалось, что после этого скандала родители разойдутся и ей придется выбирать с кем остаться. Но она любила обоих родителей одинаково! Ее ожидания не оправдались – уже на следующий день и мама и папа улыбались друг другу и ходили друг за другом чуть ли не в обнимку. Посторонние мужчины больше не появлялись.

События резко переносятся на какой-то бал. Теперь Глен видит все с роста взрослого человека. Чувствует волнение и трепет. Это первый бал для его матери. Ее глаза оглядывают зал в поисках самого приятного и красивого среди прочих молодого человека. И находят. На другом конце зала стоит высокий, одетый в дорогие ткани мужчина. Его светлые волосы гладко уложены. Спина прямая. От него веет спокойной уверенностью. Он тепло улыбается всем и каждому с кем говорит. Глен узнал в нем своего отца. Дэйна первую половину вечера пыталась узнать его имя, а вторую искала того, кто бы мог их друг другу представить. Не нашла. Но на следующем балу ей повезло. Их друг другу представили. С этого момента они стали тесно общаться друг с другом. Танцевали на каждом балу. Глен чувствовал теплое чувство, разгоравшееся в ее сердце с каждым днем. Если она его так любила с самого начала, почему же все так сложилось? Может быть дело в отце? Но наблюдая за поведением Вивьена в воспоминаниях матери, он не увидел ничего, кроме ненавязчивых ухаживаний, заботы и явной симпатии. Вот перед ним снова сменяются декорации. Дэйна сидит в своей комнате и в нетерпении ходит по комнате кругами. Там сейчас Вивьен внизу просит у родителей ее руки. Какая радость обрушивается затем на Глена, когда назначается дата свадьбы. И какая боль обрушивается на него потом, когда Дэйна слышит слова матери, случайно проходя мимо гостиной.

– Как удачно все сложилось, да дорогой? Не зря мы тогда договорились с этими Леви о браке их сына с Дэйной. Чего нам только стоило устроить их знакомство! То Дэйна заболела и не смогла первый раз выйти в свет в тот раз, когда Вивьен Леви вернулся из-за границы. То на втором балу, когда их даже не кому было представить друг другу. И вот наконец все сладилось!

Услышав эти слова, Дэйна прошмыгнула на лестницу, а на втором этаже закрылась в своей комнате. Значит все это вранье? Вивьен Леви совсем ее не любит? Все дело в расчете? Но ничего, она добьется его любви, так же как и ее мать добилась любви ее отца. Глен покачал головой. Его мать избрала не самый лучший путь.

Перед Гленом проносились все ее тщетные попытки вызвать у Вивьена ревность. Мужчины сменялись один за другим, но это не приносило никакого результата. Она все готовилась к скандалу, но Вивьен их не затевал. Она думала, он сдался, что ему совершенно все равно, все дело в сухом расчете. Отвращение ко всем окружавшим ее мужчинам росло с каждым днем, но она заставляла себя проводить с ними время. Позволяла целовать лицо, губы, касаться груди, скользить их грубым рукам по талии и бедрам. Но никогда им не отдавалась. В середине процесса она жаловалась на плохое здоровье и прогоняла мужчину. И так раз за разом. Она не изменяла Вивьену. Она была верна ему телом. Сердцем. Зря он переживал, что Глен не его ребенок. Глен. Как долго Дэйна не хотела заводить ребенка. Она уже поняла, что избрала неверный путь, но упрямо ему следовала, ведь иначе она не умела. У матери же получилось, почему у нее не выходит? Она хотела родить ребенка, когда их семья станет счастливой. Чтобы он рос в любви и счастье. А не когда она и Вивьен даже не разговаривают друг с другом. А еще эти цветы, встречающие ее на туалетном столике каждое утро. Она ему якобы изменяет, а он ей за это цветы дарит? Что за издевка? Как ей был ненавистен каждый букет. Она каждый раз боролась с желанием кинуть эти цветы с окна вместе с вазой и с желанием любоваться ими вечно. А сколько ночей она провела в слезах, после того как ее покидали мужчины, а единственный ей нужный так и не приходил к ней. А на утро опять цветы. Ненавистные и прекрасные. Единственное, чем удостаивал ее муж.

Потом последовали многочисленные родительские уговоры с двух сторон о том, что пора бы уже завести ребенка. Но Дэйна не готова. Не сейчас. Еще чуть-чуть. В итоге ребенок родился. И он забрал у нее любовь Вивьена. Он весь обратился к сыну. А ей не достались и крохи любви. Но не знала Дэйна, что муж был готов дарить ей намного больше, если бы знал, что ей нужна хотя бы капля его любви. Она не знала как добиться любви мужа, не знала она и как добиться любви ребенка. Она боялась сделать что-то не так, поэтому не делала ничего. Наоборот, отгородилась от него всеми возможными способами, снова обратив все свое внимание на Вивьена. Но он не был с ней до рождения Глена, не был и после. Глен забрал у нее Вивьена.

Когда же она осознала, что муж ее любит, просто не отличается настойчивостью и силой, было уже поздно. Ей потребовалось слечь с чахоткой, чтобы это понять. Вивьен же безнадежный романтик. Она поняла это после первой встречи. Мягкий и нежный. Как он мог конкурировать со всеми приходящими к ней ухажерами? Он предпочел отступить и лишь изредка напоминать о себе цветами.

В памяти Дэйны, как самое дорогое сердцу, ярко горит воспоминание о том, как Вивьен не смело проявлял заботу в первые дни ее болезни. Как спрашивал об ее самочувствии. А после прихода врача, он не оставлял ее надолго. А когда она слегла, он сам пришел к ней в спальню. Сел на край ее кровати, взял за руку. Как она была счастлива! У нее получилось.

– Доктор же запретил ходить ко мне, а ты все ходишь. Что не боишься заболеть? – спросила шутливо она.

– Не боюсь.

– Что неужели любишь?

Вивьен грустно смотрел в ее янтарные глаза. Молчал. Дэйна уже подумала, что он ей не ответит, и отвернулась к окну.

– Люблю.

Она быстро повернула к нему голову, откуда только взялись силы в ее ослабевшем теле.

– Правда?

– Конечно. Думаешь, я бы женился на тебе, будь иначе?

Дэйна улыбнулась так широко, что Вивьен понял, что давно не видел ее улыбки. Да еще и такой широкой. Она смаргивала выступающие на глазах слезы, не веря своим ушам.

– А как же расчет?

– С моей стороны никакого расчета не было, Дэйна. Я думал, что он есть с твоей стороны.

– Нет! Вивьен! Нет! – она нашла в себе силы подняться с подушек и обхватить руками шею мужа. Тот, немного опешив, обнял ее в ответ, крепко прижимая к себе ее маленькую фигуру. – Прости меня! Прости! Вивьен! У меня ничего не было с теми мужчинами. Ни с кем из них! Я хотела заставить тебя ревновать. Хотела, чтобы ты пришел ко мне. А ты все не приходил... а вот теперь пришел.

Она плакала и изливала ему свою душу. Вивьен мягко гладил ее по спине, убаюкивая. Целовал макушку, виски, щеки, нос, губы. Пока Дэйна не задремала в его объятиях.

– Ты придешь завтра? – тихо спросила она, когда он уложил ее обратно на подушки.

– Конечно, – ответил Вивьен и скрылся за дверью.

У Глена возникло ощущение, что он увидел то, что не должен был видеть. Он уже был готов вернуть сердце матери обратно, но еще одно воспоминание захотело ему показаться. Это было сегодня. Когда к ней пришел ее сын. Такой высокий, красивый. Его янтарные, как у нее глаза, блестели в свете свечей. Как много она пропустила. Все его детство она старалась не обращать на него внимания. Ведь это он украл у нее мужа. Но это был ее сын. Сын от человека, которого она любила всей душой. Она втайне от Глена, втайне от самой себя, гордилась его успехами в учебе, прислушивалась каждый раз к его игре на рояле. Как она волновалась, хоть и не подавала виду, когда она надолго пропадал из дома черт знает куда. А когда Глен первый раз посетил бал, ее лицо озаряла улыбка, как не пыталась она ее скрыть за веером, при виде того, как ее сына провожают десятки глаз присутствующих девушек и дам. Какой красивый сын у нее вырос. Какой достойный мужчина из него выйдет. Пусть она этого и не увидит.

Она закрыла глаза, спросила не Вивьен ли к ней снова зашел. Ей нужно было потянуть время. О чем же разговаривать с Гленом? Это уже давно не маленький ребенок, а взрослый юноша, которого не прогонишь, он может уйти сам. А ей так этого не хочется! Пусть встанет у окна. Не хочу, чтобы он заболел тоже! Разговор совсем не клеится. Что бы Дэйна ни сказала, все какое-то не то. Мать еще называется! Позорище! Хотя чего она ждала? Что ее сын, подбежит к ней и обнимет? От чахотки совсем выжила из ума!

Глен больше не мог выносить материнских чувств. Еле сдерживая слезы, он снова подошел к Дэйне и водрузил сердце на место. Она пришла в себя не сразу. Глен даже испугался не убил ли таким образом собственную мать. Но через некоторое время она открыла глаза и увидела прямо перед собой обеспокоенное лицо Глена. По щекам у него скатывались слезы, его руки мягко покоились на ее плечах.

– Ты что, хочешь заразиться! – она толкала его в грудь, чтобы тот отстранился. Но ее сил не хватало, чтобы Глен сдвинулся с места.

– Ничего со мной не случится! – он, наконец, опомнился, устыдился своих слез и, стирая их ладонью, опустился на пол. Положил голову на кровать и спрятал лицо в изгибе локтя. – Прости меня, – чуть погодя, выдавил он.

– За что ты извиняешься... Глен? – она первый раз назвала сына по имени. Дэйна несмело протянула руку и положила ее ему на голову. Стала медленно гладить его мягкие волосы. – Это мне нужно перед тобой извиняться, сын мой. Прости меня. Знай, что кхе-кхе... кхе-кхе... я... люблю ... кхе-кхе тебя... Глен...

Ее кашель усилился, она закрывала рот руками, и Глен разглядел кровавые следы на ее пальцах. Он не знал, что делать. Приступ кашля все не заканчивался. Дэйна продолжала вздрагивать, у нее не получалось откашляться. Юноша выбежал из комнаты и громко позвал отца. Тот быстро выбежал из своей комнаты навстречу сыну. Мягко оттолкнул его от комнаты и закрыл за собой дверь. Глен топтался на том же месте. Слышал, как громко кашляла Дэйна, слышал как быстро колотится ее сердце. Она боялась умирать сейчас. Наконец она почувствовала себя любимой, наконец, поговорила с сыном, столько им нужно наверстать всей семьей. Но уже поздно. Ее давно мучил жар, страшно болела голова, но она заставляла себя говорить с Вивьеном, а потом с Гленом.

Пока отец был в комнате матери, Глен сидел на подоконнике возле рояля и ждал. Он сидел так далеко, чтобы его ушей не касалось биение ее сердца. Чтобы не сойти с ума в тот миг, когда оно остановится. Вивьен не выходил из комнаты жены около часа.

Глен поднялся и снова подошел к двери, прислушался. За дверью было тихо. Нет, сердце Дэйны все еще бьется. Юноша с облегчением постучал в дверь. Раздался голос отца, он разрешил ему войти. В комнате был сквозняк, окно растворено нараспашку. Глен даже поежился. Вивьен сидел на постели своей жены и сжимал ее руку, будто хотел согреть. Ее грудь медленно поднималась от дыхания, глаза были закрыты. На тумбочке лежало окровавленное полотенце. Глен отвел от него взгляд. Он не знал, куда ему приткнуться. Чуть погодя юноша встал по другую сторону от матери, у окна.

– Вся семья Леви в сборе, – тихо сказала Дэйна. Губы ее вяло изогнулись в улыбке. – Умирать одной так страшно, а теперь...

Она замолчала. Глен услышал последний стук ее сердца. Воцарилась давящая тишина. Рука Дэйны обмякла в ладонях Вивьена. Он упал головой ей на живот. Его плечи содрогались от рыданий. Глен никогда не видел отца в таком разбитом состоянии. Любовь всей его жизни умерла. Умерла женщина, на любовь которой он даже не надеялся. Какого узнать о взаимности, а потом потерять этого человека? Глен думал, больно. Он сам не знал, что ему чувствовать? Годами он взращивал в себе ненависть и презрение к матери, а что получается? Его мать оказалась глупой женщиной, повторившей путь своей матери. Не видя никакого результата, она упрямо продолжала идти по проторенной дорожке дальше, потому что не знала, как иначе. Ей никто не показал. Ее никто не научил. И вот когда она, наконец, осознала свои ошибки и раскаялась в них, все бы было совсем по-другому. Семья Леви стала бы настоящей. Если бы только не маленькое «но»... да нет, огромное! Дэйна Леви, его мать, умерла. В первый и последний раз он услышал от нее заветное слово «люблю». Они так необходимы маленьким детям. Особенно, если их произносит мать. Глен вырос без них. Он бы жил без них и дальше совершенно спокойно, если бы не услышал. С последним стуком ее сердца в юноше будто что-то оторвалось, хотя каких-то три дня назад, да что там, сегодня утром, он считал, что отрываться нечему. А теперь он стоит у кровати умершей ненавистной матери и... плачет. Слезы не успевали скатываться по щекам, как Глен тут же промокал их рукавом. Он считал слезы признаком слабости, а слабым себя он считать не хотел. Если разбит его отец, ему ни в коем случае нельзя разбиваться.

Вивьен долго не мог покинуть тело своей жены. Его плечи перестали дрожать, он осел на пол и положил голову рядом с холодной рукой Дэйны. Боль забрала у него все силы, и вскоре он уснул в таком полулежащем положении. Глен же ушел к себе в комнату. Сна у него не было ни в одном глазу. Проворочался до самого рассвета, а потом, приняв, что сегодня он не уснет, отправился организовывать похороны.

***

Процессия похорон шествовала от особняка Леви уже через три дня. Хоть сначала похоронами и занялся Глен, к нему в этот же день присоединился и Вивьен. Процессия была достаточно длинной, ведь хоронили не кого-нибудь, а жену потомка основателя, нужно как-никак проявить почтение. Так и запомнили ее.

– Вся наша семья разделяет вашу скорбь, Вивьен. Это огромная потеря для Тэнебриса, – так выражали свое сочувствие оставшимся Леви.

– Так ей и надо. Водила любовников, один ее и заразил. Поделом ей, – так говорили у них за спиной и по дороге домой.

И лишь два сердца ее не ругало. Первое любило всю свою жизнь, второе, ненавидя всю жизнь, полюбило за один день.

С этих пор уклад семьи Леви изменился. Глену больше не от кого было убегать на обрыв, а Вивьену больше не кому было дарить цветы. Но он все равно каждое утро приносил на могилу Дэйны букет свежих цветов. За прошедшее время Вивьен сильно сдал. Статный крепкий здоровьем мужчина похудел и осунулся, его светлые волосы подернула седина, а взгляд перестал быть живым, как прежде. Он все также работал, занимался счетами, но если раньше он управлялся со всеми делами до обеда, то теперь возился с ними до самого вечера. Сидел бы до ночи, если бы ему не помогал Глен. Он уже целый год вовлечен в дела семьи и старательно учится ведению финансов и бизнеса, так что можно сказать, что Вивьен помогает сыну, а не наоборот. Глен, увлекаясь всеми делами потихоньку оправлялся после смерти матери, Вивьен же по-прежнему скорбел и не отпускал Дэйну. Ему казалось, что забудь он ее всего на минуту, и он оскорбит тем самым ее память. Он боялся смирения, поэтому он хватался за свою потерю при любом случае. Глену было невыносимо смотреть на страдания отца, но как ему помочь он не знал. Он завел традицию каждый день или хотя бы неделю выбираться с отцом из дому и гулять где-нибудь. Они часто бывали в городском парке, пару раз бывали на обрыве. Глен всеми силами стремился вернуть отца к жизни. Не получалось. Вивьен машинально следовал за сыном, куда бы тот его не повел. А вести было особе не куда: из-за траура им, по общепринятым нормам, нельзя было выходить в свет. «Если он будет все время сидеть дома, отправится вслед за матерью», – думал Глен. Привычные разговоры на диване прекратились. Раньше они говорили обо всем на свете, и почти не говорили о Дэйне. С ее уходом говорить стало не о чем.

Одним холодным дождливым вечером Леви проводили время порознь. В который уже раз. Вивьен был в своей комнате и занимался какими-то своими делами. Глен же в это время разбирал бумаги отчетами по расходам и доходам. От дел его отвлекла служанка, сказав, что стол уже накрыт к ужину. Леви-младший вздохнул. Если раньше мысль о том, что он будет ужинать только с отцом, вселяла бы в него радость, то теперь это была та еще пытка. Вивьен стал ужасно молчаливым. Глен уже чуть ли не забывал его голос. Молчание его отца с каждым днем становилось все невыносимее. Тем не менее, Глен прошел в столовую и, сев за стол, стал ждать прихода старшего Леви.

Прошло пять минут. Десять. Глен с неудовольствием отметил, что еда на тарелках остывала. Он позвал служанку и спросил: идет ли его отец ужинать.

– Я постучала в комнату господина Леви и сказала, что настало время ужина. Он промолчал, а зайти я не решилась.

Глен, снова глубоко вздохнув, отправился за Вивьеном. Как бы разбит он не был, он всегда приходил к любому приему пищи, как заведенная кукла, выполняющая определенные команды. Такое случилось впервые, но Глен не спешил беспокоиться. Возможно, он просто уснул. Ведь сон – единственное место, где он может увидеть свою жену, поэтому он спал как можно чаще и дольше.

У двери в комнату младший Леви постучал. Никто не отозвался. Он постучал еще раз. А потом еще. Дернул ручку но она не поддалась. Тут небольшая волна паники прошлась по телу Глена. Он дергал ручку, стучал в дверь сильнее прежнего и звал отца. Не получая никакого результата, Глен, ругаясь, помчался в свою комнату и вернулся оттуда с ножом для писем. Он не был опытным взломщиком дверей, однако старался изо всех сил. Он не стал ее выламывать, так как древесина и петли были дорогими и прочными и вряд ли поддались бы на попытки Глена. Он был, конечно, сильным юношей, но не настолько. Вскоре замок щелкнул и дверь поддалась. Глен распахнул ее настежь и увидел Вивьена, лежащего на полу в свете ламп и камина. Он лежал в неестественной позе, лицом утыкаясь в паркет. Тут-то паника взяла над Гленом вверх. Он в два шага оказался рядом с отцом, перевернул на спину, несильно тряхнул за плечи. Эта слабая попытка не возымела никакого эффекта. Но Глену было страшно переходить к более сильным мерам. Они же могут тоже не сработать, а так есть маленькая надежда, что его отец просто... уснул. Какая глупая надежда! Давно ли Глен стал таким наивным? Его руки дрожали, на лбу выступил пот. Он затряс Вивьена сильнее. Никакой реакции. От испуга Глен не сразу увидел пену на губах отца. Его дрожащая рука пыталась нащупать пульс на шее Вивьена, но безуспешно. Глен не хотел сдаваться, аккуратно положил тело отца на пол, и на ватных ногах подошел к письменному столу. На нем были аккуратно сложенные листы исписанной бумаги, но юноша не обратил на них никакого внимания. Непослушными руками он открывал ящик за ящиком в поисках зеркала. Вскоре его найдя, юноша подставил его под нос отцу. Зеркальная гладь не запотела, как сильно этого не желал Глен. Зеркало выпало из его рук. Он приподнял тело своего отца и обнял, сильно прижимая к себе.

– Нет! Нет! Нет! Вставай пап, просыпайся! Ну же!... очнись...отец! – до этого момента Глен сдерживал слезы, пытался быть сильным и собранным, теперь же они градом лились по его щекам. После смерти матери его душа треснула. Сейчас его душа трещала по швам. Выла и кровоточила. Глен стенал и качался из стороны в сторону, словно убаюкивая тело Вивьена. Юноша заметил, что оно стало терять тепло и от этого ему хотелось кричать. Поток слез не останавливался. Нос забился, стало трудно дышать. Глен хватал ртом воздух. Боль заполнила его с головы до пят.

На крики сбежались все служанки. Они столпились в открытых дверях и прижимали ладони к лицу, не веря своим глазам. Служанки плакали и обнимали друг друга, но зайти так и не решались. Самая старшая из всех, подобрав юбки, зашла в комнату и стала оглядываться. На тумбочке около кровати она заметила небольшой пузырек. Достав из кармана платок, женщина с его помощью взяла маленькую склянку.

– Господин Леви, мне не хочется вам этого сообщать, но боюсь, ваш отец сам решил свести счеты с жизнью, – хоть служанка и казалась весьма сдержанной, ей было жаль смотреть и на бледнеющее тело старшего господина и на его столь молодого и зеленого сына, который остался теперь совсем один. Она – самый старший человек в доме, и пусть она всего лишь служанка, ей нужно сохранять спокойствие и проявить мужество. Так думала эта сильная духом женщина. – Он выпил яд. На бирке написан состав и ... даже изготовитель, – она взглянула на приклеенную к склянке бумажку, сверяясь.

Глен посмотрел на высокую фигуру служанки глазами запуганного щенка. Он не понял, что она сказала, лишь обратил внимание на то, что кто-то в этом мире в это самое страшное мгновение его жизни способен говорить. И говорить ему. Называть его господином. Что за издевка? Якобы сильным мира сего. О каком мире может вообще идти речь, когда мир Глена рухнул. Что он теперь такое? Без отца.

– Пошли все вон! Видеть никого не хочу! – крикнул он, задыхаясь слезами. Ему не хотелось делить горе с кем-то еще, да и не хотелось, чтобы те, кто называл его «господином» видели его полностью раздавленным.

Едва дверь за прислугой закрылась, из груди Глена вырвался истошный крик. Казалось, стекла в оконных рамах задребезжали. Уходя, старшая служанка поставила склянку от яда на стол. Глен вперил в нее невидящий взгляд.

– Зачем ты оставил меня, отец? Зачем? Почему ты выбрал ее, а не меня? Почему бросил меня? Как ты мог? ... Не оставляй меня, пожалуйста, – бормотал юноша, прижимая голову отца к своей груди.

Он кричал еще не один раз. Слезы сменяли слезы. Холодное тело отца забирало тепло своего сына. Огонь в камине давно потух, пол холодел, но Глен продолжал на нем сидеть, прижимая к себе Вивьена. Уже ближе к полуночи силы окончательно покинули юношу, он упал на пол рядом с отцом. В комнате было темно. Тишину разбавляла тарабарщина дождя по крыше. Глену она была мало понятна, но ему хотелось верить, что природа страдает вместе с ним и также льет слезы, как он. Пронизывающий холод стал окончательно невыносим, и юноша поднялся на ноги. Нашарив на столе настольную лампу, он покрутил регулятор пламени и зажег ее. Снова ему бросились в глаза листы бумаги. Юноша хотел было их снова проигнорировать, но первая строчка, начинавшаяся с его имени, заставила его сесть за стол и прочитать текст полностью. Предсмертное письмо Вивьена. До этого момента Глен не считал своего отца жестоким человеком.

Глен. Сын мой. Прежде всего, хочу перед тобой извиниться. Раз ты уже это читаешь, значит, мне удалось совершить то, что я совершил. Ты, конечно, осуждаешь меня за содеянное. Но иначе я не могу. Я долго об этом думал. Думал о том, какой способ будет для тебя более лицеприятным. Мне не хотелось, чтобы мой сын нашел мое тело болтающимся на веревке. Или с простреленным затылком. От револьвера было бы так много шума. Лучше будет, если ты найдешь меня лежащим на кровати, словно я уснул вечным сном. Надеюсь, так все и вышло.

Ты видно думаешь, что твой отец слабый человек. Не смог пережить потерю жены. А при жизни не сделал в ее сторону и шага. Что ж, возможно, так оно и есть. У меня были свои взгляды насчет всей нашей семьи. Может быть, они были и ошибочны. Какой мужчина допустит измены собственной жены и будет закрывать на это глаза? Какой мужчина будет вместо слов использовать цветы? Только слабый и жалкий. Глупый романтик. Все члены рода Леви были волевыми людьми, всегда добивающимися своего. Иначе не было бы ни этого города, ни нас с тобой. Однако Вивьен Леви всегда был белой вороной. Я наблюдал за тобой все отведенное мне время и я рад, что ты больше похож на Леви, чем я. В последнее время ты взял все дела на себя, хоть я тебе этого и не говорил, но справляешься ты прекрасно. Так что такой отец, как я, будет для тебя обузой, нежели подспорьем. Я вижу себя в зеркале и не могу не замечать, как сильно я стал плох собой.

Я благодарю тебя за все, что ты для меня сделал. Как старался вытащить своего старика (ибо я уже внешне им и являюсь) из горя и отчаяния. Мне жаль, что у тебя не получилось вернуть меня к жизни, ибо я умер вместе с Дэйной в тот день. Ты, Глен, тоже был смыслом моей жизни, но я не знаю, что с ней делать дальше. Она мне стала какой-то не нужной. Прости, что твой отец такой человек. Я пытался быть сильным духом, но мне дается все это тяжело. Я бы сравнил себя с подсолнухом. Он поворачивает свою голову к солнцу, а если его нет, он смотрит уныло в землю и ждет его снова. Все, что я смог понять за всю свою жизнь так это символизм цветов. В моем столе лежит учебник по флориографии. Пусть он послужит тебе напоминанием о том, что люди на то и люди, чтобы говорить на языке людей. Нам ни к чему говорить загадками, когда можно просто подойти к человеку и сказать, что тебе нужно. А не дарить ему нивяники, говоря этим «хоть я и простодушный, это не умаляет моей любви к тебе», ну и всякое подобное, что я говорил твоей матери с помощью цветов. Кто мне вообще подсунул эту книжку? И почему я решил, что язык цветов это отличная идея? Если бы она хотя бы знала язык цветов, это имело бы хоть какой-то смысл. Тем не менее, я не скажу, что прожил жизнь зря. Ведь она подарила мне тебя. Если во мне и в твоей матери и были положительные качества, они все соединились в тебе, Глен. Рядом с этим письмом ты найдешь завещание, нотариально заверенное. Теперь все сбережения нашей семьи твои. Все мои рабочие сделки, договоры, дела, имущество, торговые предприятия и поля переходят в твои руки. Надеюсь, ты будешь благоразумным и не станешь прожигать все состояние Леви, едва получив его в свои руки.

Что еще мне тебе сказать? Так не хочется заканчивать письмо. Моя душевная слабость не единственная причина, почему я тебя оставляю. Некоторое время назад я заметил за собой такие же симптомы, какие прежде тревожили твою мать. Все-таки такой исход был неизбежен. Я нарушал рекомендации врача и часто проводил время в ее комнате. Ты же, к счастью, не был частым посетителем своей матери и не заразился от нее. Я дал себе достаточно времени, чтобы в этом убедится. Я не хочу, чтобы тебя мучило ожидание моей неизбежной смерти, пока я был бы чахоткой прикован к кровати, а ты бы держал у моего рта окровавленный платок. Так болезнь забрала бы и тебя. Я старался контактировать с тобой, как можно меньше, как ты, наверное, заметил. В детстве ты болел редко, да и приходящие врачи всегда хвалили твое здоровье, я верю, что чахотка пройдет тебя стороной, сын мой.

Я не думаю, что был хорошим мужем. Но, я надеюсь, я был не таким уж плохим отцом. Правда, Глен? В любом случае я тебя уже не спрошу. Прости. Снова я извиняюсь, как будто тебе будут нужны мои извинения. Этот исход кажется мне самым правильным. Пусть даже на твой взгляд это не так. Это мой выбор, пойми и прими его. Прошу. Еще я прошу, не повторяй, пожалуйста, моих ошибок. Но все же пролистай учебник по флориографии, может быть, там найдешь какие-нибудь объяснения своему непутевому отцу, мой эдельвейс.

Как твой отец я горжусь и всегда гордился тобой. Живи счастливо, Глен. Вспоминай меня и маму, хоть иногда. Только не грусти. Не плачь. Я думаю, мы с твоей мамой не заслуживаем твоих слез. Не думай о нас слишком плохо. Все мы люди. А людям свойственно совершать ошибки. Весьма глупые.

С любовью, твой отец

Прощай.

Пока Глен читал, многие слова размылись. Слезы безостановочно катились с его щек на бумагу, оставляя разводы. Он упал головой на сложенные на столе руки, убирая листы письма в сторону. Что ему теперь делать? Он остался совсем один. Одиночество до этого момента никогда не представало перед ним во всей своей красе. Ужасающей, давящей красе. Страшно. Больно. Сил хватает только на слезы. А еще заниматься похоронами. Снова. Глен не вынесет подобного. Сойдет с ума. Мысли пчелиным роем роились в его голове. Ему было страшно снова встать из-за стола и оглянуться на тело отца. Лучше не видеть этой картины. Этого нет! Этого не случилось! Страшный сон и только! Нет! Нет! Нет! Все наяву. Каждое «нет» врезалось Глену в голову и сокрушало все его нутро. Нет, если он сегодня умрет от количества боли и слез, он согласен. Лишь бы не чувствовать все это. К первым лучам солнца Глен уснул, ослабев. А ему так хотелось умереть. Хорошо еще, что сон и смерть чем-то похожи.

Последующие дни для единственного представителя рода Леви прошли как во сне, от которого он будто бы и не пробудился. Катафалк. Цветы. Гроб, в котором покоится его отец. Люди и их пустые соболезнование. Были, конечно, и искренние, Глен знал точно, но игнорировал их, ведь даже они не вернут ему отца к жизни.

В бразды правления делами Леви Глен вступил сразу же. Ведомый то ли долгом, то ли привычкой он сразу показал крепкую хватку, не давая повода в себе усомниться. Внутри он разваливался на части, но он не может позволить себе развалить то, что завещал ему Вивьен.

Более-менее разобравшись со срочными бумагами, он нанял частного детектива. Юноша решил отыскать того, кто продал его отцу склянку с ядом. На бирке значились инициалы производителя, осталось выяснить, кто скрывается за двумя буквами и где он находится. Поиски заняли неделю. Глен каждый день ожидал вестей, а когда дождался, направился на указанный сыщиком адрес, заодно сообщив сведения полиции. Торговец ядами расположил свое предприятие в маленьком подвальном помещении в отдаленном уголке Тэнебриса. На вывеске, деревянной покосившейся и облупленной, было вырезано «аптекарская лавка». Те, кто не мог, позволить себе дорогие лекарства заходили к нему. Тем, же, кому были нужны не совсем лекарства, требовалось сказать секретное слово, тогда торговец понимал, зачем к нему пожаловал клиент. Слово это имело узкий круг распространения, однако Вивьену как-то удалось его узнать. Возможно, он таки покидал дом, когда Глен отлучался по делам.

– Доброго вам дня, чего вам будет угодно? – поздоровался с Гленом торговец, увидя того на пороге.

– И вам того же. Вы же Френсис Хуко?

– Так точно. Здесь окромя меня и не работает никто. Я один здесь и владелец и аптекарь.

– Геката.

– Да, и изготовитель ядов тоже, – довольно улыбнулся торговец. Его глаза блеснули недобрым огнем. – Какие пожелания? Отравление? ...Смерть?

– Информация. Это твоих рук дело? – Глен протянул ему склянку. Торговец деловито нацепил на нос круглые очки и стал читать.

– Ну, разумеется. Не видите что ли буквы? «Ф» и «Х» – Френсис Хуко. Вам то же самое?

– Нет. Запомни эту бутылочку, она станет твоей последней, если ты за эту неделю еще кого-нибудь не отправил на тот свет, – проговорил Глен, шагая к входной двери. Он потянул за дверную ручку, за прохудившейся дверью показались три представителя полиции.

– Френсис Хуко вы арестованы по обвинению в незаконной продаже ядовитых веществ. У нас есть орден на обыск помещения. Спасибо, господин Леви, за наводку. Дальше мы справимся сами.

Глен кивнул и пешком отправился домой. Он сделал то, что хотел. Растерянная и испуганная гримаса торговца подняла ему настроение, пусть он и осознавал, что просто нашел козла отпущения. Не будь этого Френсиса, Вивьен нашел бы другой способ свести счеты с жизнью. Но зато, больше этот человек никого не отравит и не убьет. Глен думая об этом, не смог сдержать горькую усмешку. Когда это он стал таким сердобольным?

После этого дня время быстро летело. Находиться одному в особняке с кучей прислуги Глену становилось с каждым восходом солнца все невыносимей. Один день был похож на другой. Те же стены, те же лица, те же обязанности. И юноша с огорчением отмечал, что боль от потери отца притупляется. Он проклинал всю человеческую суть из-за этого. Ему думалось, что он будет горевать по отцу вечно, он же его так любил и ценил. А что получается? Он смиряется все больше и больше с его потерей, будто отец умер год назад. Или же вообще не было у него никакого отца. Мыслей о нем в голове у Глена становилось все меньше. У него появлялись какие-то другие дела, которые заставляли Вивьена отходить на второй план. В угол сознания его сына.

Как-то сидя за письменным столом, который он вынес из комнаты отца в гостиную, он вспомнил об учебнике по флориографии. Он ухватился за воспоминание и, отыскав книгу, принялся читать и изучать тайные значения цветов. Глен вспоминал, какие цветы отец дарил матери, если они попадались ему на глаза, и сопоставлял с ними их значения. Вдруг он наткнулся на эдельвейс. Так назвал его отец в письме и, если Глену не изменяет память, он видел эти маленькие белые звездочки в комнате матери в ее последний день.

«Эдельвейс символизирует стойкость и верность. Если цветы преподнести в дар девушке или женщине то, даривший выразит этим свою вечную преданность и глубокую любовь, способную выдержать любые преграды и удары судьбы. Если же дарить эдельвейс мужчине, то это значит, что того, кому дарят, считают за образец силы и стойкости. С такого мужчины стоит брать пример. Так же как эдельвейс растет в высокогорных местностях в суровых условиях, человек, которому даровали этот цветок, способен выдержать любые тяжелые испытания на своем пути. Даритель тем самым выразит свою уверенность в стойкости того, кому он дарит эдельвейс».

– Ты безнадежный романтик, отец, – промолвил Глен, снова давясь слезами. В горле у него застрял ком. С него-то стоит брать пример? Если первая коннотация его не слишком удивила, то вторая заставила призадуматься. Неужели в глазах отца Глен именно такой?

Прошлая боль снова поднялась в его душе. Снова в голове ожили воспоминания. Разговоры на диване напротив. Сидения подолгу на обрыве. Глен вскочил с места. Нет, он не может здесь больше оставаться. Решение пришло быстро и внезапно.

День на сборы. День на то, чтобы передать руководство управляющему хозяйством и финансами, другими словами, доверенному лицу отца. В этот же день новоиспеченный господин Леви распустил всю прислугу. Нечего больше им здесь делать. На следующий день Глен уже стоял на платформе и ждал поезд, который увезет его из Тэнебриса.

Он колесил по свету три с половиной года. А когда вернулся, привез с собой большой сундук полный девичьих сердец.