Глава 2: Запах пирога
До всего произошедшего ранее:
- Дитя мое, пирог готов, — голос Отца Иоанна, теплый и мягкий, словно солнечные лучи в утреннем небе, тихо прорезал тишину кельи. Он звучал так нежно и заботливо, что я почувствовала, как сердце мое наполняется теплом, несмотря на тяжесть воспоминаний. Жужжа крыльями, я медленно подлетела к столу, все еще ощущая легкую неловкость от своего единственного рога, который чуть поблескивал в утреннем свете. Мои крылья, еще полупрозрачные и тонкие, стрекотали быстрее обычного, словно в предвкушении чего-то вкусного и знакомого. Запах свежеиспеченного яблочного пирога манил, наполняя воздух сладким ароматом, вызывая во мне нетерпение и сладостное волнение.
На столе, рядом с дымящимся угощением, красовалась старая фотография — потертая временем и выцветшая, но вся такая родная и важная. Моя мама, Анири — белоснежная единорожка с гривой, словно сплетенной из лунного света, — улыбалась на снимке, и в ее глазах таилась грусть, которую я теперь понимала лучше, ведь за этой улыбкой скрывалась трагедия. Ее круп украшала колба с зельем — знак отличия, свидетельство ее неподдельного таланта к алхимии, который всегда вызывал у меня смешанные чувства гордости и зависти.
Рядом с ней, в самом уголке фотографии, выделялась темная фигура — отец-чейджлинг. Его лицо было скрыто тенью, но я чувствовала его присутствие — сильное, как шепот ветра в ночи, оберегающее и таинственное. Он обнимал маму за шею, и на ее копытах виднелась крошечная я — я, его маленькая дочь, сосущая соску, — неподдельное и искреннее воспоминание о наших общих мгновениях. Это было простое, но такое счастливое время, омраченное лишь тенью трагедии, которая еще ждала впереди.
Отец Иоанн нежно улыбнулся, заметив мой взгляд. Его шерсть сияла в лучах утреннего солнца, проникшего сквозь витражные окна его кельи, создавая мягкий свет, который играл на его белоснежных боках. Его желтая грива, аккуратно заплетенная в косу, переливалась золотом, словно сама природа на его голове. В его больших, добрых лиловых глазах читалась безмерная любовь и забота. Он был единственным, кто видел во мне не «порочное дитя», а просто дочь, нуждающуюся в ласке и защите, — тот, кто мог понять и принять меня безусловно.
- Садись, Виктория, — мягко произнес он, протягивая мне кусочек пирога. — Сегодня прекрасный день. Самое время вспомнить о хорошем.
Я послушно села, уплетая ароматный пирог, его вкус был таким же ярким и насыщенным, как и всегда. Отец Иоанн знал, как утешить меня, как согреть сердце. Но воспоминания продолжали терзать душу. Я помнила смутно, как маму вели на казнь — как яростно светились враждебностью глаза пони, их крики и проклятия. Предательница! Изменница! — эти слова эхом звучали в моих ушах, преследуя кошмарами. Маму повесили за любовь к чейджлингу, за меня — за ту самую любовь, которая делала нашу жизнь невозможной.
Родной отец погиб на войне, он ушел, чтобы защитить нас, чтобы доказать, что и чейджлинги тоже могут любить и быть преданными. Он сражался в тайне от Крисалис, ради своей семьи и своей веры. Он пожертвовал собой, чтобы я могла жить, чтобы моё существование было возможно.
- Забудь о прошлом, Виктория, — прошептал он, словно прочитав мои мысли, — Это не определяет тебя. Ты — это ты. Ты — дочь Анири и… твоего отца. И ты — моя дочь. Ты особенная. У тебя есть дар."
Я взглянула на него с сомнением. Дар? У меня? У полукровки, помеси единорога и чейджлинга, существа, которое кажется, не принадлежит ни к одному из миров?
- Посмотри на себя, дитя мое, — сказал он, указывая на мое отражение в серебряном прельстительном зеркале, вычищенном до блеска. Я посмотрела. Мой окрас был бледно-серым, как утренний туман, что окутывает землю. Одинокий рог на лбу сиял перламутром, словно капля росы. Крылья, тонкие и изящные, стрекотали в такт моему дыханию, будто пытаясь сказать что-то важное. На моей крупе пока не было знака отличия — ни символа, ни метки, которая могла бы указывать на мою принадлежность к какому-то миру.
- Твой дар — это твоя уникальность, — продолжал отец Иоанн. — Ты можешь объединить два мира, которые враждуют. Ты можешь стать мостом между единорогами и чейджлингами. Но для этого тебе нужно научиться принимать себя, полюбить себя такой, какая ты есть."
Его слова отозвались во мне тихой надеждой. Может быть, он прав? Может быть, моя жизнь — не просто проклятие, а уникальная возможность доказать, что любовь сильнее ненависти? Что различия — это не повод для вражды, а мост для понимания и единения?
- Я... я попробую, — шепчу я, чувствуя, как внутри рождается новое чувство. Не страх и отчаяние, а решимость. Я не позволю прошлому управлять моим будущим. Я стану той, кем должна быть. Я стану мостом.
Отец Иоанн улыбнулся, его глаза засияли еще ярче, как солнце, освещающее путь. Он знал, что этот пирог, эта фотография, этот разговор — лишь начало моего пути. Пути к себе, к своему дару, к своему будущему. Пути, на которых его любовь и забота всегда будут освещать мне дорогу. И я, Виктория, дочь единорога и чейджлинга, обязательно справлюсь. Потому что теперь я знала: я не одна. У меня есть семья. У меня есть дом. У меня есть Отец Иоанн. И этого достаточно. Пока достаточно.
Но тут раздался настойчивый, нетерпимый стук в дверь...
Он прозвучал еще раз, громче и настойчивее, словно грозный зов, нарушая тихий уют кельи. Отец Иоанн нахмурился. Обычно прихожане приходили с уважением, зная, что он проводит время в молитве и покое. Этот стук был полон нетерпения и, что хуже, неприязни.
- Кто там? — спросил он, осторожно поднимаясь.
- Это мы, Отец Иоанн. Хотим поговорить. — голос за дверью был грубым и нерасполагал к дружелюбию.
Отец Иоанн вздохнул. Он знал эти разговоры. Знал, к чему они приведут. Виктория, останься здесь, — сказал он мягко, погладив меня копытом по голове. Я почувствовала, как он становится серьезнее, словно надевает невидимые доспехи.
Иоанн открыл дверь, и в келью ворвались трое пони. Все трое — прихожане, которых он знал по имени. Земная пони Гранж, крепкая кобыла с хмурым взглядом и мощными копытами, пегас Скайфайр, молодой жеребец с вечно недовольным выражением лица, и единорог Лира — некогда тихая и благочестивая, теперь с искаженным от злобы лицом.
- Отец Иоанн, — процедила Гранж, не здороваясь, — мы пришли выразить наше недовольство."
- Недовольство? — переспросил Иоанн, стараясь сохранить спокойствие.
- Да! Ты все еще держишь под крылом эту гибридную тварь? — прошипел Скайфайр, бросая на меня злобный взгляд. Я съежилась, спрятавшись за Отцом Иоанном, сердце колотилось в груди.
- Скайфайр! — одернул его Иоанн, повысив голос. — Не смей так говорить о ребенке!"
- Ребенок? Эта помесь? Ты забыл, кем приходится ей Отец? — Лира шагнула вперед, ее рог засветился слабым синим светом, словно она хотела применить магию. — Он был чейджлингом, одним из тех, кто убивал наших братьев и сестер! Не забывай, что она может предать тебя в любой момент! Она может оказаться такой же, как он!"
- Замолчите! — голос Иоанна прозвучал полным гнева, но в то же время в нем слышалась грусть. — Ребенок не должен отыгрываться за грехи родителей, какими бы они ни были. Виктория ни в чем не виновата. Она потеряла родителей, она страдает, и я, как священнослужитель, обязан ей помочь. Обязан защитить ее."
- Защитить? От чего? От самой себя? — усмехнулась Гранж, потушив свет на своем роге. — Я бы на вашем месте утопила бы ее от греха подальше. Не хватало нам тут гибридов разводить. Она — угроза нашей общине!"
- Виктория не угроза! Она — шанс! — возразил Иоанн. — Шанс на примирение! Шанс на понимание! Разве вы не видите? Неужели ваша ненависть настолько сильна, что ослепила вас?"
- Нет! Мы видим правду! Мы видим, что ты ослеплен жалостью! — выкрикнул Скайфайр. — Ты предал свой народ, Отец Иоанн! Ты предал память о тех, кто погиб от рук чейджлингов!"
- Я не предавал никого! Я служу Эквестрии, служу добру! И я верю, что даже в самой темной душе можно найти свет. Я верю в Викторию! Она — моя дочь, и я не позволю вам говорить о ней в таком тоне! Она не совершила ничего плохого. Она лишь ребенок, нуждающийся в любви и заботе. И пока я жив, я буду защищать ее от вашей злобы и предрассудков!"
Я подняла голову, пораженная его словами. Он верил в меня? Даже после всего, что они сказали? Даже зная, кто мои родители?
- Твоя вера ослепляет тебя, — прошипела Лира, потушив свет на своем роге. — Мы предупредили тебя, Отец Иоанн. Если ты продолжишь укрывать эту… эту тварь, мы покинем твою общину. И мы сделаем все, чтобы другие последовали за нами."
Отец Иоанн опустил плечи. Он знал, что они могут сдержать свое слово. Потеря прихожан — это всегда удар для любого священнослужителя. Но он не мог, не хотел предать Викторию.
- Это ваш выбор, - сказал он, его голос звучал устало. Но я не отрекусь от нее. Я не откажусь от своей веры. Я не позволю ненависти победить любовь.
Пони презрительно фыркнули и вышли из кельи, оставив после себя лишь холод и разочарование.
Отец Иоанн закрыл дверь и повернулся ко мне. В его глазах читалась печаль, но в них не было сожаления.
- Прости меня, Виктория, - сказал он. - Я не смог их убедить.
- Я... я понимаю, - прошептала я, чувствуя, как слезы подступают к глазам. - Они никогда не примут меня.
Отец Иоанн подошел ко мне и крепко обнял.
-Это неправда, - сказал он. - Не все такие. Есть те, кто сможет увидеть твое сердце, твою душу. Нужно лишь время
Он отстранился и посмотрел мне в глаза.
- Но сейчас, - сказал он серьезно, - нам нужно быть осторожными. Их ненависть может быть опасной.
- Но... они могут уйти," - прошептала я, чувствуя, как в горле образуется комок. "И ты останешься один.
- Я никогда не буду один, пока у меня есть ты, - ответил он, обнимая меня крепко. А даже если бы и остался, я бы все равно поступил так же. Потому что это правильно. Потому что это то, что должны делать все, кто верит в добро.
Я прижалась к нему, чувствуя, как его любовь окружает меня, защищает от всего зла в мире. Я знала, что впереди нас ждут трудности. Но я также знала, что мы справимся. Вместе.
- Что мы будем делать, Отец Иоанн?" - спросила я, чувствуя, как внутри просыпается новая решимость.
Он улыбнулся.
- Мы будем продолжать верить, Виктория. Мы будем продолжать любить. И мы докажем им всем, что любовь всегда побеждает ненависть.
И я верила ему. Верила в его слова. Верила в нашу любовь. И верила в то, что однажды, может быть, даже эти злые пони поймут, что ошибались. Однажды... может быть.
.....
Вечером того же дня, когда солнце уже скрылось за горизонтом, я не могла заснуть. Слова пони, услышанные днем, эхом отдавались в моей голове. Страх и отчаяние сковывали меня, не давая дышать.
Поддавшись порыву, я вылетела из кельи и полетела к таверне, единственному месту в городе, где жизнь не замирала даже ночью. Любопытство, перемешанное со страхом, гнало меня вперед.
Я приземлилась на крыше таверны, спрятавшись в тени дымохода, и прислушалась к доносившимся снизу голосам.
-..Говорю тебе, Спарки, хорошо ее мать повесили! Меньше одной грязной единорожкой стало, - хриплый голос был полон злобы.
- Да, Анири много кому кровь попортила! Зелья свои дурацкие мешала, а потом с этим оборотнем связалась! Предала свой народ! - поддержал его другой голос.
- А ее дитя... это вообще мерзость! Полукровка! Гибрид! Надо бы ее прикончить, пока она беды не натворила," - добавил третий.
Я задрожала всем телом. Их ненависть была осязаемой, как удар копытом.
- Точно говорю, Спит прав. Это дело надо решать! Не хватало нам тут еще одного такого! Как бы она на нас не набросилась! Лучше вырвать ей кишки заживо, чем жить в страхе!
На минуту воцарилась тишина, а затем раздался пьяный смех.
Я больше не могла это слушать. Слезы градом катились по моим щекам. Сердце разрывалось от боли и обиды.
Внезапно я почувствовала, как кто-то касается моего плеча. Я обернулась и увидела Отца Иоанна. Его лицо было печальным.
- Я знал, что ты прилетишь сюда, - сказал он тихо. - - Не слушай их, Виктория. Их слова - это яд. Не позволяй ему отравлять твою душу.
-Но как? - прошептала я, захлебываясь слезами. - -Как я могу жить, зная, что они так меня ненавидят?
Отец Иоанн обнял меня.
- Я не знаю, - признался он. - "Но я знаю, что ты не одна. И мы найдем выход. Вместе.
Он взял меня за копыто и повел обратно в келью
- Пойдем, - сказал он. - Я расскажу тебе историю. Историю о единороге и оборотне, которые любили друг друга. Историю о надежде и прощении. Историю о тебе.
И мы вернулись в тихую келью, где свет свечи, как маяк, освещал наш маленький, но такой важный мир, мир, в котором любовь была сильнее ненависти, а надежда - сильнее отчаяния. И я знала, что несмотря ни на что, у меня есть Отец Иоанн, и это - самое главное.
......
Когда глаза девочки наконец закрылись, уставшие от слез и страха, Иоанн осторожно отстранился. Он накрыл Викторию тонким одеялом, стараясь не потревожить сон. Крылья слегка дрожали, а на мордочке застыло выражение беззащитности. Он смотрел на нее, маленькую полукровку, и сердце его разрывалось от жалости и нежности.
Иоанн отошел от ложа и сел в старое кресло, стоявшее в углу кельи. Его взор упал на лунный свет, проникавший сквозь витражное окно. В его лиловых глазах отражалась вся тяжесть прожитых лет, вся боль и разочарование, которые ему довелось испытать.
Он вспомнил Анири. Его Анири. Белоснежная единорожка, словно сотканная из лунного света. Он знал ее с детства. Они вместе бегали по зеленым лугам, вместе изучали тайны магии и алхимии. Он любил ее давно и безнадежно. Но он знал, что его любовь не может быть взаимной. Он был всего лишь простым священником, а она - талантливым алхимиком, с умом, острым как бритва.
Он помнил, как она получила свой знак отличия. Целую колбу бурлящего зелья, украшавшую ее круп. Он тогда был горд за нее. Она была лучшей в своем деле. Ее зелья могли исцелять болезни, усмирять бури, открывать тайны. Ее ценили за знания и мудрость. Но в то же время ее боялись. Ее талант вызывал зависть и подозрения.
" Анири... моя дорогая Анири, " - подумал Иоанн, закрывая глаза. " Почему ты не увидела моей любви? Почему ты выбрала его? "
Он вспомнил, как она рассказала ему о нем. Оборотне, которого она спасла. Раненый, измученный, он нашел приют в ее хижине. Она вылечила его, а он... он покорил ее сердце.
Иоанн не понимал. Как она могла полюбить оборотня? Врага Эквестрии! Существо, которое ассоциировалось только со злом и разрушением. Но он видел, как она светится от счастья, когда говорит о нем. Он видел, как ее глаза наполняются любовью, когда она смотрит на него.
Жители поселка презирали Анири за это. Они называли ее предательницей, изменницей, говорили, что она осквернила себя связью с врагом. Но она не обращала внимания на их слова. Она любила его, и этого было достаточно.
" Дитя была слепа, " - подумал Иоанн с горечью. " Слепа к опасности, слепа к ненависти, слепа к тому, что ее ждет. "
А потом случилась трагедия. Оборотень погиб в битве за Крисалис. Анири пыталась его спасти, но было слишком поздно. Ее схватили пегасы во время вылазки из поселка, обнаружив дома фотографию, подтверждающую табуированную любовь.
Суд был скорым и жестоким. Анири обвинили в государственной измене и предательстве Эквестрии. Она пыталась оправдаться, говорила о своей любви, но никто не поверил единорожке.
Казнь была публичной. Все жители собрались на площади, чтобы увидеть, как "изменницу" повесят. Иоанн был там. Он пытался помочь, умолял, просил отпустить. Но его никто не слушал.
Он помнил ее последние слова, сказанные перед тем, как выбили стул: " Я не жалею ни о чем. Я любила его, и это самое главное. Береги нашу дочь, Иоанн. Береги ее. "
Единорог закрыл лицо копытами. Он не мог забыть этот день. Никогда. Он всегда будет помнить ее, ее любовь, ее смерть.
Кто-то Анири выдал. Кто-то из близких. Кто-то знал об их встречах и решил положить этому конец. Но кем приходился предатель? Этот вопрос мучил священника все эти годы.
После казни, он нашел Викторию, маленькую и беспомощную, в окружении озлобленных пони. Они хотели разорвать её на куски, считая, что девочка - порождение зла, плод запретной любви, осквернение чистоты крови.
Иоанн не позволил им этого сделать. Он встал на защиту, пригрозив анафемой. Он был готов пойти на все, чтобы защитить дитя, последнее напоминание об Анири, забрав к себе в келью, пообещав, что будет заботиться о полукровке, как о своей собственной дочери....
Иоанн открыл глаза. В его взгляде отражалась усталость и боль. Он посмотрел на серую кобылку, спящую в своей постели.
" Бедная моя Виктория, " - подумал он. " Ты не виновата в грехах своих родителей. Ты заслуживаешь счастья и любви. "
Единорог знал, что пони двуличны. Они говорят о добре и справедливости, но в их сердцах живет только злоба и ненависть. Он видел это каждый день. В их взглядах, в их словах, в их поступках.
"Лицемеры!" - прошептал слуга Божий, глядя на луну. "Они осуждают Анири за ее любовь, а сами погрязли в пороках. Говорят о чистоте и справедливости, но в то же время готовы разорвать невинного жеребенка на куски. Они думают, что лучше меня знают, что такое добро и зло, но они слепы. Сородичи не видят красоты в различиях, только опасность. Они боятся того, чего не понимают."
Он знал, что пони не примут Викторию. Они всегда будут видеть в ней "порочное дитя", "помесь", "угрозу", осуждая за происхождение. Они видят в ней только полукровку и недостойного жизни гибрида, игнорируя душу и сердце. Но он видит. Видит ее доброту, ее ум, ее смелость. Видит ее талант, ее дар. Будущее.
И единорог позволит им сломать Викторию. Он сделаю все, чтобы она выросла сильной и уверенной в себе.
Он защитит ее. Поможет ей раскрыть свой потенциал, научит любить себя, несмотря на все предрассудки и ненависть.
" Я буду любить тебя, как свою собственную дочь, " - поклялся Иоанн про себя. " Я буду защищать тебя от всего зла в этом мире. Я буду учить тебя добру и справедливости. Я покажу тебе, что ты не одна. Что есть те, кто любит тебя и принимает такой, какая ты есть. "
Священник встал с кресла и подошел к ложу. Он наклонился и поцеловал Викторию в лоб.
- Ты - моя дочь - прошептал он. " И я буду любить тебя всегда.
Иоанн вернулся в свое кресло и закрыл глаза. Он молился за неё, за Анири, за всех тех, кто страдает от ненависти и злобы. Он молился о том, чтобы в мире стало больше любви и добра. Он молился о том, чтобы дитя нашла свое место в этом мире и смогла быть счастливой.
Он знал, что это будет нелегко. Но он был готов бороться. Ради Виктории, ради Анири, ради всех тех, кто нуждается в его помощи.
" Я не позволю злу победить, " - подумал он, засыпая в кресле. " Я буду бороться до конца. "
А затем тишина кельи была нарушена лишь тихим потрескиванием свечи и ровным дыханием Виктории. Сон, украденный у неё днем, теперь сладко обволакивал, унося прочь от ненависти и страха, в мир, где любовь и надежда всегда побеждают