Глава 19. Кара. Щепки
Он исчез.
Исчез.
Исчез. Исчез. Исчез.
Мысли крутились в голове Кары, как чертова саранча, пожирая оставшийся здравый смысл. Она жевала искусанные губы, чувствуя нечто, отдаленно похожее на угрызения совести. Хотя с какого хера она вообще должна была их чувствовать?
Допустить, что этот странный парень ей нравился, Кара даже мысленно себе не позволяла. Но его голос всё ещё звучал в голове:
«Включи голову».
Включи ебаную голову, Кара Фостер!
— Блядь, — выдохнула она сквозь зубы.
Рыжая соскочила со скейта, придержала его стопой и накрыла глаза плотно сжатыми кулаками. В висках пульсировало от разочарования. На сей раз — к самой себе.
Она пришла на тренировку, чтобы выпустить пар и начать готовиться к летним соревнованиям, но все, на что она была способна — это думать о гребаном Эйдане Ли и жирном кресте на собственном образовании. И о том, что вечером ей предстоял "особенный" разговор с матерью. Сомнительное предвкушение. Либерти редко начинала такие беседы без веской (и обычно неприятной) причины. Что-то внутри Кары подсказывало: хорошего ждать не стоило..
Девушка оттолкнулась ногой, перенесла вес тела и покатила к фонтанчику с водой. Тренер всегда следил, чтобы ученики не помирали от жажды. Жаль, что вода не смывала все беспокойства.
Кара не видела Эйдана с того самого дня, как они поговорили на крыше. Поговорили — сильно сказано. Повздорили — подходит куда больше. Она узнала, что парень отчислился из школы. Перед самым выпускным?
Псих.
Хотя и она хороша. Только не по собственному выбору.
— Что-то на тебе лица нет, — фыркнула возникшая рядом Мэнди. Как будто ее здесь ждали. — Хотя не сказать, чтоб лицо у тебя когда-то было.
Она откинула за плечо свои длинные чёрные волосы и смерила Кару снисходительным взглядом. Сразу после того, как закатила глаза.
Ее здесь еще не хватало. После того раза, как Мэнди выдала Кару, их и без того шаткое «сосуществование» окончательно развалилось. Хотя что, по сути, могло испортиться, когда оно изначально барахталось полудохлым зверем на дне?
Однако здесь, на рампах, приходилось её терпеть, ведь эта курица тоже готовилась к соревнованиям — хотя ей-то чего на них ловить? Она здесь всегда была в основном для фоток и показухи. Но добродушный Лео давал шанс каждому.
— Если выбирать между лицом и мозгом, я бы выбрала второе, — отрезала Кара, отвернувшись.
— Ага, и при этом умудрилась облажаться по всем фронтам, — протянула Мэнди с фальшивым участием, даже не скрывая издевательскую ухмылку. — Сначала с учебой, потом с мальчиками. Слышала, тот твой азиат, заступник, слился? Попрощался хоть? Не-ет? Жаль. Ну, тебе, наверное, не привыкать.
Кара молча подошла к фонтанчику и зажала кнопку. Вода зашипела, вырываясь тонкой струёй — холодной, как пощёчина. Она наклонилась, сделала пару жадных глотков, сполоснула покрасневшее от солнца и злости лицо. Кожа пылала — и не только от жары и часа активной тренировки.
Не отвечай. Не ведись. Просто катись дальше.
Вот только пальцы сжались в кулак.
— Спасибо, Мэнди, за напоминание, что в тебе ничего, кроме чужих сплетней, не задерживается, — бросила Кара, выпрямляясь.
— А в тебе, видимо, вообще ничего не задерживается, — оскалилась та. — Ни мозги, ни друзья, ни будущее. Удачи на соревнованиях, кстати. Хоть где-то не всрись. А то, знаешь, пару месяцев перерыва...
Тупая, детская попытка испортить настроение и пошатнуть уверенность в себе у конкурента перед важными соревнованиями. Но... Мэнди словно знала, куда бить. Чёртовы нервы трещали по швам.
Кара резко оттолкнулась ногой, вылетая на бетонную поверхность, словно пушечный выстрел. Её скейт зарычал под подошвами — как разъярённый зверь, чей гнев передавался и ей.
Она начала с простого — плавный заезд на рампу, затем прыжок с поворотом в воздухе. Приземлилась чётко, но снова — на грани. Сердце грохотало в груди в такт колёсам. Всё напряжение, вся злость, вся горечь выливалась в каждое движение, в каждый отскок доски от земли.
Кара не думала, гнала прочь все мысли — она летела. Тело работало само, в отрыве от болезненно пульсирующей головы. В этом безмолвном, экстремальном танце, где каждая ошибка стоила падения, она чувствовала себя живой.
Чувствовала, что ещё способна на что-то.
Рядом кто-то свистнул — кажется, Лео. Рыжая не слышала. Впервые за последние дни её внутренний хаос начал складываться в нечто целостное. Пусть и резкое, агрессивное, но — настоящее.
Она набирала обороты, но не чтобы убежать, а чтобы выжить.
Она, сука, не сдастся!
Она...
— Кара!
Строгий голос Лео врезался в её сознание — резкий, властный, наполненный паникой. В следующий миг сильная рука перехватила её поперёк живота, удерживая от последнего, безумного рывка вперёд.
Скейт, потеряв управляющего, сорвался из-под ног и вылетел за пределы площадки — и тут же с глухим хрустом угодил под колёса внедорожника, внутри которого какой-то придурок мчал за сотку.
Кара замерла в руках тренера, глупо хватая ртом воздух, чтобы отдышаться, и осознавая, как близко она была к тому, чтобы повторить судьбу доски.
— Ты с ума сошла?! — выдохнул Лео. Его голос срывался, в нём мешались злость, адреналин и страх, такой явный, что от него спине пробежался холодок. — Ты вообще видела, куда неслась?! Что ты, чёрт подери, творишь?!
Девушка отпрянула, сбитая с толку и всё ещё ошеломлённая. Машина, вжавшая скейт в асфальт, уже свернула за угол, оставив после себя в памяти деревянный хруст, щепки и онемение в груди. Колени медленно становились ватными.
— Я... — начала было она, но слов не хватило.
Как и терпения тренера.
— Жить надоело?! — Лео навис над ней, своим ростом заслоняя катящееся к закату солнце. — Это не просто безалаберность, это полнейшая безотвественность! За себя, за других, за... за всё, чёрт возьми!
Он прошёлся рукой по лицу, будто хотел стереть реальность. Пальцы дрожали. Его обычно добродушное, улыбчивое лицо исказилось смесью страха и злости, которые он не умел прятать.
— Если бы я не успел тебя догнать... — пробормотал он тише, больше себе, чем ей.
Кара опустила глаза. Всё внутри сжалось в комок — из стыда, запоздалого ужаса и гнева, кипящего под кожей. Она чувствовала, как кожа на лице пылает ещё сильнее, но теперь от унижения.
Позади кто-то прыснул, кто-то — зашептался. Отлично, новая причина, почему она — местное посмешище. Ей даже не хотелось обернуться, чтобы посчитать, сколько глаз прожигало ей спину.
— Прости, — выдавила она из себя, потирая локоть. Голос дрожал, едва слышно. — Я не думала...
— Вот именно! Ты не думала. А я, оказывается, должен следить, чтобы взрослые лбы не превращали тренировку в путёвку в реанимацию, и ловить вас за шкирку перед каждым грузовиком?
Лео резко выдохнул, отступая. Казалось, он еле сдерживал себя, чтобы не трясти её за плечи, выбивая всю накопившуюся дурь.
— Всё. Хватит на сегодня. Домой, Фостер.
— Но...
— Я сказал: домой, — его голос стал ледяным, как удар по тормозам. — Завтра придумаем, как вправить тебе голову. Если ты её до того времени ещё не потеряешь.
Он развернулся, подхватил с пола свой скейт и пошёл обратно, что-то крича собравшимся зевакам. Вскоре группа ожила, тренировка продолжилась своим чередом.
Девушка осталась стоять, ощущая, как разгорячённое тело наливается тяжестью, будто по венам вместо крови тёк раскалённый свинец.
Скейт — в щепках.
Эйдан — исчез.
Мать... мать была ещё впереди.
***
Подошвы глухо шлёпали по тёплому, размягчённому асфальту. Кара тащилась домой без скейта, без мыслей, без цели. Тело гудело — особенно левая нога, которая ныла после неудачного приземления. Иронично, но ушиблась она уже после тренировки: не заметила бордюр, спотнулась и размазалась по тротуару, как нелепая кукла. Стайка малолетних школьников поржала над ней — почему бы и нет?
Где-то глубоко под рёбрами зудела липкая, назойливая тревога. Но даже на неё уже не оставалось сил.
Кара прикрыла глаза, всего на секунду позволив себе не существовать. Собраться. Выдохнуть. Потому что ещё какой-то десяток-другой шагов — и она окажется... где?
Дома?
Она не была уверена. Разве к дому подходят, обрастая бронёй? Разве домой возвращаются, собирая маску на лице по кускам? Разве домой — это там, где каждое слово используют против тебя?
А Либерти ведь ещё ничего не знала. На тренировку ей было похрен, а вот карточка... Пластиковая, невесомая и при этом тяжёлая, как камень. Та самая, что лежала в кармашке рюкзака, давя на совесть.
Не подарок. Не помощь. Подачка. Или... забота. Попытка искупить вину? Хотя если уж кто и должен извиняться — так это Кара. Не загадочный мистер Ли, а она.
«Не вздумай тратить», — колотилось в голове резко, резонансно.
«Но... если надо?» — вторая мысль подступала комом к горлу.
Пальцы дрожали. Может, от напряжения и остаточного адреналина. Может, в ней что-то снова дало трещину. То, что ещё какие-то пару месяцев назад казалось прочным.
Она достала ключ, привычно провернула его в замке — тихо, медленно, как делала всегда, чтобы не привлекать лишнее внимание.
Её встретила тишина, а в следующий миг низкий, хрипловатый от выкуренных за жизнь сигарет, женский смех, что само по себе уже странно. Либерти никогда не смеялась, если только не в истеричном припадке. Тихий голос, но за удивлением Кара не разобрала слов.
Ответил ей незнакомый мужской голос.
Холодок пробежался вдоль позвоночника, и Кара неуверенно прошла вглубь квартиры.
— Даже не поздороваешься? — ее встретил взгляд матери. Все еще тусклый, но теперь какой-то другой. Трезвый? — Обычно твой приход слышен прямо от двери.
Либерти поднялась на ноги и перевела взгляд на мужчину, находящегося рядом. Его темные волосы были тронуты сединой, на лице тянулись морщины. Тело неизвестной жухлости скрыто под жакетом и какой-то темной рубашкой: то ли синей, то ли фиолетовой.
— Кара, познакомься, это Маркус. Маркус, это моя дочь, я тебе уже рассказывала о ней.
— Так вот она какая, значит, — глаза из-под тяжелых век посмотрели на девушку едва не с головы до ног. Но это был не липкий взгляд, а какой-то оценивающий, тяжелый. Будто Кара была предметом. Табуреткой? Или столиком под телевизор? — Приятно познакомиться, Кара Фостер.
Кара застыла в дверном проёме, не решаясь подойти ближе ко столу.
Слова «приятно познакомиться» повисли в воздухе вместе с сигаретным дымом — вежливые, но с мерзким, сладковатым привкусом. Усталый взгляд выцепил на столешнице зелёную электронку, но не выдал удивления.
Не травка — и уже хорошо.
Кара сглотнула, чувствуя, как сухо в горле. Но чтобы плеснуть в стакан воды, ей нужно было пройти мимо непрошенного гостя. Воздух в квартире стал будто чересчур плотным. Даже мягкие тени, падавшие от тусклой лампы, казались нарочито правильными.
Маркус.
Ей не нравилось, как это звучало.
— Угу, — буркнула она, отвернувшись. — Сказала бы сразу, что не одна, я бы не вернулась.
Не хочу слышать, как вы трахаетесь. Не хочу, чтобы новый кретин тоже не удержал ширинку застёгнутой.
Вот только Кара не знала, куда ей податься на ночь глядя, когда из денег — дырка в кармане, альтернатива же — сделка с совестью. Поэтому она стояла, молча стиснув челюсти, и думала.
Мать открыла рот, но ее слова задохнулись, явно не предназначенные для ушей ее кавалера. О да, не так уж и просто быть той, кем не являешься: хорошей матерью и приличной женщиной. Мужчина постучал пальцами по столу, явно взвешивая что-то в своей голове.
— Ты говорила, что вы уже разобрались с психологом, дорогая? — произнес он, не глядя больше на девчонку, которую ему представили.
Либерти покраснела. Или посинела. Или все сразу.
— Да. Курс реабилитации позади. Ты говорил, что... — она явно замялась, заговорила тише и присела, — ...и мне это поможет. Это же ты имел в виду сейчас?
— Как только мы переедем, конечно. Если будет на то твое желание.
Переедем?
Слово неприятно щёлкнуло внутри Кары. Не громко — жёстко. Она медленно подняла голову, вглядываясь в женщину, которую могла бы называть матерью — будто сумела бы найти на её протрезвевшем лице хоть какое-то объяснение. Но там было лишь что-то чужое. Неловкость, натянутая улыбка, взгляд в сторону — как у школьницы, пойманной за списыванием. Не у взрослой женщины.
Девушка горько усмехнулась краем губ. Либерти пыталась разыграть из себя совестливую мать, но зритель — не Кара.
— Интересно, — произнесла она с той особой ровностью, которая обычно предшествовала взрыву. — Уже обсуждаете, куда переехать, но я... как бы вне кадра, да?
Либерти открыла рот, но на мгновение замялась, не до конца понимая, что делать со ставшей ненужной частью уравнения — повзрослевшей дочерью. Кара тем временем медленно закипала.
— Мы поговорим потом. Это... ещё не решено.
Рыжая беззвучно хмыкнула. Не от насмешки — от выдохшейся ярости, от усталости злиться. Радоваться бы, что не придётся жить под одной крышей с очередным «любовным билетом в лучшую жизнь» Либерти. Только вот...
Кара не потянет жильё одна. Никакое жильё.
— Ага, — кивнула она. — Логично. Чемоданы ведь никто не спрашивает, поедут ли они. Или нет, я — вот та дырявая кастрюля. Лучше отложить разговор, пока не решите, влезаю ли я в багажник.
— Девушке не помешало бы вести себя должным образом, — пресёк мужик. Тоном жестким, не терпящим истерии или возражений. Он даже не обратился лично к Каре, он смотрел в глаза все той же женщине, что отвела взгляд — Либерти.
— М-мне... Мне жаль, Марк. Это моя вина.
— Тебе давно нужна помощь.
— Нужна.
— Что до мебели, — мужчина перевел взгляд дельца на младшую. Взгляд человека, который, казалось бы, мог продать ее с потрохами, будь у него такая возможность. — От старой мебели люди избавляются. Это социальное жилье вам не принадлежит. Что делать со своей жизнью, каждый решает сам.
Кара молчала. Несколько долгих секунд буравила взглядом этого взявшегося из подворотен (а другие места Либерти вряд ли посещала) типа с патриархальными замашками и в откуда-то стыренном костюмчике.
Его слова расползались в голове, как плесень по недоеденному хлебу: холодные, чужие, пофигистические — и от этого ещё более унизительные.
Мебель. Старую мебель выкидывают. Даже не собачонка, ага.
— Спасибо за жизненный урок, Маркус, — Кара выдохнула коротко, с усмешкой. — Надеюсь, у тебя есть сборник своих цитат, которые ты вслух зачитываешь перед зеркалом. Каждое утро... А может, даже ночью? Чисто чтоб никто не забыл, кто у вас главный в доме.
Не дав никому вставить ни слова, девушка сразу перевела взгляд на мать.
— А ты, — тихо, почти спокойно — почти, поскольку голос всё же дрожал, как напряжённая струна. — Могла бы хотя бы дождаться, пока я закончу школу.
Либерти стрельнула глазами в сторону Марка, который на тираду Кары лишь слегка приподнял бровь — будто это «подростковое недоразумение» его никак не касалось. Видно было, как в матери бурлят старые привычки, но этот мужик успел выдрессировать её за столь короткий срок.
Омерзительно.
— Я...
— Да мне плевать! — оборвала Кара. — Хорошо потрахаться, но желаю не размножаться.
Она хлопнула дверью — даже не нарочно получилось громко. Так, что в стекле дрогнуло отражение.
В комнате чувствовалась духота, даже несмотря на приоткрытое окно. Кара упала на колени на скрипучий диван и начала запихивать в рюкзак вещи так, будто от этого зависело всё.
Футболка. Зарядка. Носки. Джинсы. Нераспакованная щётка.
Какая-то дурацкая чёрная кофта, которую она больше не носила, но положила — просто потому что нужно что-то схватить, что-то забрать с собой, хоть что-то.
На каждой складке ткани, что она сжимала в ладонях, будто отпечатывались обрывки чужих слов. Мебель. Помощь. Реабилитация. «Решай сама».
Рюкзак уже едва застёгивался, но Кара продолжала пихать. Её ладони дрожали — не только от злости, а от того, что внутри поднималась липкая, чёрная волна.
«Да мне плевать!»
Собственный голос будто отразился эхом в черепушке — и что-то кольнуло в груди. Не физически, размазанной памятью. Или тем, кто раньше было памятью.
Что-то пряталось за этими словами, за этой яростью. Что-то...
Резкий, короткий флэшбэк — ни образа, ни картинки, только чувство.
Опасность. Тьма.
Чьё-то лицо? Или голос? Или крик? Она, чёрт возьми, не помнила! Хотя чувствовала: это важно.
Кара отшатнулась на пол, присев на корточки и уперевшись лбом в подлокотник. Сердце грохнуло в груди, в висках отстукивала ритм сумасшедшая кукушка.
Но вдруг всё резко схлынуло, будто скатившись в темноту. Остался только осадок.
Что это было?
Она провела рукой по лицу, стирая пот и злость. А может, непрошенные слёзы? Она не знала. Да нет, точно не слёзы. Глаза красные, но сухие.
— Пофиг, — пробормотала она, слишком тихо, чтобы это звучало убедительно даже для самой себя. — Мне плевать. Реально. Пусть делает, что хочет.
Но голос сорвался на последнем слове. Потому что, чёрт возьми, после всех этих ужасных лет не до конца похуй.
Кара дёрганным движением вытащила связку ключей из кармана, почти не глядя швырнула их на пол в коридоре. Металлический звон раздался в тишине, как плевок в лицо. Она не оборачивалась, когда уходила. Пальцы сжали ремень рюкзака до побелевших костяшек. Всего на мгновение она замерла у двери — не из-за сомнений, а чтобы не врезать чему-нибудь на последок.
И всё же...
— Удачной вам семейной жизни, — прошипела девушка сквозь зубы и шагнула за порог, оставляя за спиной всё своё прошлое.
Пусть отстойное, зато своё.
Дверь захлопнулась. Кара сорвалась с места, почти бегом спустилась вниз по ступенькам, пробежалась по остывшему после жаркого дня асфальту, прочь — просто прочь. Не имело значения, куда, когда главное — дальше.
Подальше от этих стен, криков, ругани, бухла, чужих дурацких правил. Она уже проходила это однажды. Проходила и снова. Ничего нового. Снова бежала, снова боялась, снова, снова, снова.
Город расплывался перед глазами, ноги вели её вперёд вопреки усталости и бессилию. Размывались лица равнодушных прохожих, горящие в темноте вывески и даже запахи сытных ужинов. Она почти бежала вперёд, словно бы за ней гналась убийственная волна, а стоило замешкаться — поглотит.
Фостер заскочила в первый попавшийся автобус, когда начала выдыхаться. Даже не проверила горевший на табло номер, просто шагнула внутрь, с лёгкостью приложила карту — и заняла свободное место в самом хвосте.
Так легко было решиться потратить чужие деньги, когда она не думала ни о чём, действуя на автопилоте.
Разгорячённая щека прислонилась к прохладному, мутноватому стеклу. Кара уставилась на проносившийся мимо город. Горевшие ярким светом окна, где нормальные семьи проводили свой обычный ужин, что для неё было роскошью. Спешившие по улицам люди, возвращавшиеся домой или торопившиеся начать злачный вечер. Велосипедисты, которые бесили всех водителей. Цветочный киоск, где какой-то парнишка расплачивался за огромный букет. Парочка, которые делили на двоих рожок мороженого.
Все они жили.
А она... словно застряла между остановками. Вечно в движении и некуда выйти.
Почему?
Почему ей досталось это?
Что она сделала не так? Опять!
Кара обняла рюкзак, прижимая к себе, как спасательный круг, и прикусила губу. Всё равно на неё никто не смотрел.
Время в конечном итоге тоже размазалось. Её не покидало ощущение, что они ехали часами, но ни разу не повторились. Лишь город становился темнее, фонари — реже, лица людей всё несчастнее.
Пока автобус наконец не остановился.
— Конечная, девочка, — кивнул ей усталый водитель, подошедший к задним сиденьям.
Мужчине не терпелось вернуться домой, и он не планировал никого ждать.
Кара моргнула, выныривая из своих мыслей. Механически встала, пробормотала слова благодарности и спустилась вниз на одеревеневших ногах.
И только когда дверцы за её спиной сомкнулись и автобус уехал, она осознала: вокруг ничего знакомого. Ни единой вывести, даже сетевой, ни названия улиц. Ни одной мысли, куда, чёрт возьми, она забрела.
За низкими, ржавыми крышами догорал закат, и вечер медленно переходил в ночь. Кара стояла с рюкзаком на остановке: хрупкая, беспомощная, растерянная — и в очередной раз за последнее время не знала, что делать дальше. Но не стоять же, как идиот, на одном месте — иначе неприятности точно найдут первыми. Она могла бы набрать Лео и Брук и снова вторгнуться в их жизнь, но не хотела. Низменная, черная зависть сейчас пожирала ее, оставляя в груди жгучие угли... Что кому-то все, а другим — как она — ничего.
Это чертово колесо должно было когда-то закончиться.
Она медленно двинулась с места, ступая по потрескавшемуся прошлогоднему асфальту. Всё вокруг казалось ненастоящим: вывески потухли, воздух сгустился, как перед грозой, и все немногочисленные звуки доходили до сознания с задержкой. Зрение мигало. Казалось, щеки холодила влага, но Кара не обращала внимания, ведь это не могли быть слезы. Конечно, нет. Какая тупость.
Фостер шла наугад, повинуясь лишь единственному инстинкту: идти. Не стоять истуканом, не думать, не чувствовать. Особенно — не чувствовать.
Но не чувствовать не выходило. Чернота засасывала ее все глубже и глубже. Ярость и беспомощность сцепились и слились. Кровь пульсировала в висках, глуша все прочие звуки. Кара не замечала, куда шла, не смотрела, тень каких зданий ее поглощала, пока не застыла, уставившись в знакомые глаза.
Темно-синие, она знала... Над россыпью веснушек, которых с расстояния не было видно.
Шаг, другой...
— Эйдан?.. — глухой вопрос прорвался сквозь пелену неверия и мечущихся теней.
Далее все произошло слишком быстро. Ужас. Крик. Хруст.
И тело, упавшее на асфальт со свернутой под неверным углом шеей.
Его тело. Эйдана Ли.