Нокаут для сердца

Отельный номер. Ночь. Дождь.

За окнами — чернильная темень, из которой будто кто-то лупил в стекло ледяными пальцами дождя. Внутри — полумрак, лампа в углу давала мягкое, зыбкое освещение, отбрасывая на стены длинные тени, словно призраков прошлого.

Алиса сидела на краю кровати, ссутулившись, как будто от этого зависело, рухнет ли мир. Она медленно подняла глаза. Дмитрий был напротив. Молчал.

Он сидел на стуле, чуть подавшись вперёд, локти — на коленях, кулаки сжаты так крепко, что костяшки побелели. Свет ловил углы его лица, рисуя жесткие тени на скулах и подбородке. В глазах — напряжение, сдержанная буря.

— Рассказывай, — сказал он негромко, но голос был натянут, как струна. И эта струна могла порваться.

Алиса сглотнула, пальцы сжались на краю покрывала, будто оно могло защитить от слов, от последствий, от него.

— Пять лет назад... — начала она, глядя мимо него. — Я тогда только рассталась с Марком. Временное, как я думала. Он уехал в командировку, всего на месяц.

Она замолчала. Воздух между ними стал густым.

— Я была в баре. И ты... ты тоже.

Дмитрий нахмурился, будто нырнул в память с головой, выуживая обрывки.

— Я не...

— Ты был пьян, — перебила она. — Я тоже. Мы даже не назвались.

Он выпрямился, губы приоткрылись, глаза — расширились.

— Это...

— Да.

Тишина звенела, как после выстрела. Где-то в соседней комнате тихо сопел Саша, свернувшись калачиком на большой подушке, не ведая, как близко буря.

— Я не знала, кто ты, — продолжила она. — А утром ты ушёл. Без слов. А через месяц...

Её рука легла на живот. Сердце било кулаками в грудную клетку.

— Я поняла.

Дмитрий резко встал, шагнул к окну, схватился за раму, будто хотел удержать себя от разлетающегося крика.

— А Марк?

Алиса опустила глаза.

— Он вернулся. Я не была уверена... Сказала, что ребёнок от него. Он поверил. Он хотел верить.

— Чёрт.

Кулак Дмитрия с хрустом встретился с подоконником. Стекло задрожало, капли дождя рассыпались по поверхности, будто мир тоже вздрогнул.

— А потом?.. Ты узнала меня в клубе?

Она кивнула. Глаза — блестели, не от света.

— Твой шрам, — прошептала. — На плече. Я запомнила. Тогда.

Он закрыл глаза. Лицо исказила боль, такая чистая, как будто только что вырезанная из плоти.

— И всё это время... ты молчала.

— Я боялась.

— Чего?! — он почти взревел, голос сорвался, как тормоза на льду.

— Что ты отнимешь его у меня! — голос Алисы сорвался на крик, и слёзы наконец прорвали плотину. — Ты — чемпион, у тебя есть всё: деньги, связи. А я... я одна. Я боялась, что меня просто сотрут, и он останется без меня.

Он метнулся к ней, как пружина, стиснул её плечи, будто хотел встряхнуть, но остановился.

— Я бы никогда...

Она дрожала, но не от страха. Смотрела в его глаза, как в зеркало, где видно всё — боль, шок, любовь, которую она не хотела признавать.

— А теперь?.. — прошептала.

Он притянул её к себе, их лбы соприкоснулись. Его дыхание — горячее, прерывистое. Как у человека, который нашёл то, что давно считал потерянным.

— А теперь, — прошептал он, — ты никогда больше ничего от меня не скроешь.

И тут — за дверью, сквозь сон, тоненький голос:

— Пап...

Они оба замерли. Мир остановился.
А потом — медленно, тихо — рухнул заново, но уже с другими правилами.

Алиса стояла на коленях перед креслом, ладони сжались на подлокотниках так крепко, будто от этого зависела её стойкость. В зеркале, что висело сбоку, отражались всполохи света и... он. Дмитрий. Молчаливый, тёмный, напряжённый. Его пальцы неспешно расстёгивали пряжку ремня.

— Ты пять лет молчала, — голос звучал низко, глухо, почти звериным рычанием. — Пять лет скрывала моего сына.

Щелчок металла. Ремень соскользнул с его брюк и с глухим звуком упал на пол. Воздух стал плотным, как перед грозой.

— Думала, я тебя не накажу?

Он подошёл вплотную. Его руки легли на её талию, тёплые, крепкие. И в то же время грубые — с жаждой, с обидой, с желанием наконец стереть все «почему».

Алиса вздрогнула.

— Дима...— прошептала. Её голос дрогнул, но не от страха.

Он склонился к её уху:

— Молчи.

Резко, но осторожно он развернул её лицом к зеркалу. Теперь она смотрела на себя. На них. На правду.

— Смотри.

В его голосе не было насилия. Только неотвратимость.

Его рука скользнула по её бедру, вверх — по животу, к груди, которую она прижала к себе в попытке сохранить самообладание.

— Видишь, какая ты? — он провёл двумя пальцами по её распухшему бугорку, заставив её дёрнуться. — Вся мокрая от одного только моего голоса.

Она закрыла глаза, но он схватил её за волосы, заставив поднять веки.

— Я сказал — смотри.

Его член толкнулся между её ягодиц, не входя, просто дразня. Головка скользила по её щелочке, собирая соки, но не давая того, чего она хотела.

Она открыла глаза. В зеркале отражалась незнакомая женщина — с пылающими щеками, с влажным взглядом, с дыханием, будто перед обрывом.

— Проси, ты ведь так хочешь — прошептал он, скользнув губами по её шее.

— Нет... — её голос сорвался.

Он усмехнулся. Щелчок — и лёгкий шлепок по бедру, больше как акцент, чем наказание.

— Ты врёшь.

И в следующий момент — он вошёл в неё резко, но точно, так, как будто знал её тело с рождения. Она вскрикнула, выгнулась, пальцы вновь вцепились в кресло.

— Блядь...

— Вот так. Лучше, правда?— его голос стал теплее, но страсть не угасла. — Теперь — скажи мне всё.

Слова рвались из неё с каждым его движением:

— Я боялась...

— Чего?

— Что ты заберёшь его... или уйдёшь. Как тогда.

Он ускорился, их тела двигались в одном ритме — диктом, честном, обнажённом.

— Я никуда не уйду, — прошептал он ей на ухо. Его руки легли на её грудь, сжимая с жадной нежностью. — Но тебе придётся отдать всё. До последней слезы. До последней лжи.

Она застонала, громко, истово. Тело обожгло жаром.

Он держал её, не давая упасть, не давая исчезнуть.

Когда она кончила, это было как шепот шторма. Её тело дрожало, сердце билось в бешеном ритме. Но он не остановился.

Второй раз — с лаской.
Третий — с мольбой.

А потом она просто повисла в его руках, обессиленная, обнажённая, настоящая.

Он развернул её к себе, посмотрел в глаза. Там уже не было гнева. Только решимость и тепло.

— Запомни, — прошептал он, провёл большим пальцем по её щеке, где ещё блестела слеза. — Теперь ты моя. Навсегда.

Утро.

Дождь всё ещё шел, но уже не злился, а просто напоминал о себе — лёгкими ударами по стеклу. За окном серел рассвет, в каплях отражался первый свет нового дня. Комната будто выдохнула: напряжение, сгустившееся ночью, растаяло, как пар над чашкой кофе.

Алиса лежала, закутавшись в одеяло, прижавшись к его груди. Дмитрий сидел, обняв её одной рукой, а второй — неторопливо водил пальцами по её ключице. Его ладонь была тяжёлой, тёплой, почти якорем. Она слушала стук его сердца и не могла поверить, что оно — бьётся ради неё. Ради них.

Саша сопел в соседней комнате. Иногда переворачивался, шурша пижамой, и снова затихал. Детский мир ещё не знал, как близко к нему подошла истина.

— Он похож на тебя, — тихо сказала Алиса, не открывая глаз.

Дмитрий хмыкнул.
— Особенно когда хмурится.

— И когда требует мороженое, — добавила она, улыбнувшись. — Или поднимает одну бровь. Ты тоже так делаешь, когда ворчишь.

— Я не ворчу, — буркнул он. — Я командую.

Она засмеялась — не громко, но звонко. Звук упал между ними, как камушек в тихое озеро. Он посмотрел на неё. Долго. Без слов. Как будто пытался выучить её лицо наизусть, чтобы ни одно выражение не потерять.

— Я сварю кофе, — сказал он наконец, откинул одеяло и встал. Мускулы перекатились на спине, кожа покрылась мурашками от прохлады. Алиса потянулась за ним взглядом, и вдруг, внезапно и безумно — поняла, что не боится больше.

Кухонная зона была крошечной — две кружки, сахар в пакетиках, и старый капсульный кофеварочный аппарат, который жаловался на жизнь, как пенсионер в очереди. Дмитрий чертыхнулся, нажал кнопку ещё раз.

— Придётся уговорить его, как и тебя, — пробормотал он.

Алиса, уже завернувшись в одеяло, появилась в дверях. Волосы спутаны, на щеке вмятина от подушки. Глаза блестят, и в них — ни стыда, ни страха. Только... она.

— А меня ты уговорил? — с прищуром.

Он подошёл, протянул ей кружку с кофе и наклонился к самому уху.

Она замерла. Сделала глоток — обожглась. Но не отпустила.

А потом — в соседней комнате послышался возглас:
— Маааам! Где мой динозавр?!

Алиса рассмеялась и пошла к сыну. Дмитрий остался на кухне, с чашкой в руке, глядя ей вслед.

Пресс-центр был полон до отказа. Камеры мигали, как в салюте, вспышки слепили глаза, объективы двигались, ловя каждый нерв, каждый жест, каждую тень эмоций.

На трибуне — Дмитрий. Высокий, уверенный, с лицом, словно высеченным из гранита. Но в глазах — не камень. Там пылал огонь. Сдержанный, выстраданный, правдивый.

Он чуть наклонился к микрофону, и зал моментально притих.

— Сегодня я хочу кое-что прояснить.

Он выдохнул и повернул голову в сторону кулис. Легкий кивок — и занавес в их жизнях приоткрылся.

Сначала показалась Алиса.
Спокойная снаружи, но в глазах — тревога, будто каждый шаг по сцене был шагом по минному полю. В её руке — маленькая ладошка.

Саша. В строгой рубашке, немного мрачный, как будто чувствовал вес момента, хотя и не до конца понимал, почему все эти люди смотрят на него с такой жадностью.

В зале поднялся гул, словно кто-то сбросил камень в гладь озера.

— Это действительно мой сын.

Одно предложение.
Один удар по всем догадкам, статьям и слухам.
Тишина сгустилась, как перед бурей.

И тут — лавина.

— Как давно вы знали?
— Алиса, вы скрывали ребёнка от общественности?
— Как на это отреагировал Марк Седых?
— Вы подтверждаете конфликт в аэропорту?

Дмитрий поднял руку.
Спокойно, но так, что замолчали даже самые наглые из репортёров.

— Никаких комментариев. Только факты.

Он повернулся к Саше, и тут случилось неожиданное.
Мальчик, до этого державшийся тихо, вдруг шагнул вперёд, дотянулся до микрофона, забрав у всей толпы внимание — и сердца.

— А я тоже хочу быть боксёром! Как папа!

Молния смеха и умиления пронеслась по залу. Кто-то ахнул, кто-то хлопнул в ладоши, вспышки стали ослепительнее, и на секунду — этот зал стал местом не скандала, а чуда.

Алиса вспыхнула румянцем — мягким, живым, не скандальным. Дмитрий усмехнулся, склонился, и легко, будто привычно, поднял сына на руки и поставил рядом на трибуну.

— Будешь. Но сначала — школа. И никакой поединок с директором, слышишь?

Саша кивнул всерьёз, как взрослый. Репортёры хохотали, а один особенно прыткий крикнул:
— Пояс чемпиона — в следующем поколении, да?

Камеры щёлкали с удвоенной силой.
Они ловили момент не сенсации, а настоящести.

Чемпион.
Его женщина.
И маленький наследник, стоящий на трибуне с гордо поднятой головой, уже мечтающий о ринге.

Это было не заявление.
Это была новая глава.
Семья — на виду у всего мира. Но впервые не в обороне, а в победе.