"Страх имеет лицо"
Изабель почувствовала, как ее сердце, внезапно тяжелое, пробивает грудную клетку, когда она ступила на знакомый пол. Это была та самая веранда, где они с мамой смеялись, сидя вместе, где мать плела ей косу, вставляя цветы, а ее смех раздавался как музыка, вращавшая время. Изабель видела себя – маленькую, в синем платье, с пухлыми губами, как у матери. Она видела свою мать, такую красивую в белом платье, ее волосы, как солнце на закате, когда они растворяются в золоте. И они смеялись. Она еще помнила этот смех.
– Какая ты у меня красивая, Бель, – мать произнесла эти слова так нежно, что Изабель почувствовала, как эти слова пробивают ее сердце. Они, словно тени, накрывали ее, окутывали.
Маленькая Изабель обняла свою маму, запоминая каждое движение ее рук, каждое слово, которое ей говорила. В тот момент это было все — ее целый мир. Они были вместе и все было хорошо.
Но вдруг как темная волна все изменилось. Тело Изабель задрожало от холода, и перед ее глазами потемнело. Знакомая веранда исчезла в черной пропасти, и на ее месте был только туман, которого она не могла понять. Это больше не была веселая картина с детства, больше не было дома.
– Мама? — ее голос звучал, как эхо, разбивающееся о пустоту. – Мама, где ты?
Она бежала по знакомым коридорам, стуча ногами по полу, но каждый шаг звучал пусто, как приближение чего-то темного. Она оглядывалась, чувствуя, как с каждым мгновением тьма поглощает ее, словно старый дом был жив и отвергал ее.
– Мама! — кричала она, не веря своим глазам, когда бежала по лестнице.
Она не могла остановиться. Дыхание стало тяжелым. Боль разрывала ее грудь. Она бежала, будто что-то невидимое душило ее, пытаясь унести ее обратно в темноту, куда она не хотела попасть.
И вот, она услышала ее голос. Такой же, как когда-то. Но он был холодным и отдаленным, словно разбивался о стены ее разбитого сердца.
- Привет, доченька, - сказала мать. В ее словах не было тепла, только пустота.
Изабель снова бросилась к ней, руки простирались вперед, но перед ней не было матери. Только тень. Мать стояла, словно не живая, и смотрела на нее без выражения. Ее лицо было так холодно, так чуждо, что Изабель не могла узнать его.
– Мама! – она подняла руки, но все вокруг отступало. Мама была уже не здесь, она была где-то далеко, в другом мире, и Изабель не могла добраться до нее.
– Ты не сможешь править, Изабель. Ты не сможешь оградить ни себя, ни клан. Ты слаба. – Николь произнесла эти слова с такой жестокостью, что это отозвалось в сердце Изабель глухой, дрожащей болью. Слова резали ее на части. Их содержание пробивало ее до глубины души. Она почувствовала себя маленькой девочкой, беспомощной, снова. Как тогда, когда все началось.
– Нет! – крикнула она. – Мама, я могу! Я смогу, я... я смогу защитить тебя!
Но слова не доходили до матери. Изабель шагала к ней, не веря, что снова попадает в этот нескончаемый кошмар. И каждый ее шаг – это еще один удар в грудь, каждое движение – это еще одно раненое чувство.
И вдруг она снова увидела то, что произошло в тот день. Это пламя. Горящая мать и она не может ее спасти. Изабель падала на колени, ее голос звучал как не останавливающаяся боль, и ее тело было не в состоянии выдержать эту боль. Сердце рвалось на куски, каждая частица ее души была ранена.
– Я не смогла... – она шептала эти слова с болью, пронизывающей ее насквозь. – Я не смогла... – она кричала, ища в тени ответа, но они не приходили.
– Мама! – ее крик разрывал ее, и она падала в пустоту, не зная, где начинается ее боль и где кончается. В темноте оставалось только ее бессильное отчаяние.
К
Карла стояла, лицо ее покрыло тень. Она снова увидела свою сестру, такую, как была в последние мгновения ее жизни. Она пыталась спасти ее, но не смогла. Все эти образы вернулись, как воспоминания, все еще живущие в ее душе. Она не могла ее вытащить из того места. И это было страшно, потому что она почувствовала, как страх и боль раздирают ее изнутри.
– Я не смогла... – шептала Карла, ее голос почти нельзя было услышать среди этого хаоса.
А
Аделин стояла в темноте, когда перед ее глазами вспыхнул образ отца. Он был там, перед ней, с его взглядом, вырывающим ее душу. Она почувствовала его гнев, его слова, которые звучали как приказы. Он оставил ее тогда, ушел, оставил ее одну. Она не могла выдержать этой боли, ее издевательства. Она пыталась бороться с тем, что чувствовала, но это было невозможно. Его голос звучал в ее голове, и она почувствовала, как ее сердце разрывается от оставшейся боли.
– Почему ты меня бросил? – ее голос разрывался от слез и гнева.
И вот они были все вместе, каждая со своей болезненной реальностью. Каждая из них чувствовала себя бессильной, и все, что оставалось — это боль, медленно извлекавшая из них души. Они не могли выбраться из этого, не могли скрыться.
Они проснулись внезапно, словно вырвались из-под льда. Воздух в легких был тяжелым, безжизненным. Сколько времени прошло – часа, сутки, больше? Никто не знал. Пространство вокруг — всё та же заброшенная ферма , но что-то изменилось. Воздух был насыщен чем-то липким, почти обозримым. Смертью. Пустотой.
Изабель лежала на полу, холодной и шершавой. В ее руке была перемотанная повязка — темное пятно впитывало кровь, но она не чувствовала боли. Только пустоту. Глухую, сдавленную пустоту где-то под грудью, которая тяжелела с каждой минутой.
Карла и Аделин лежали рядом - измученные, словно из них вытащили все, что делало их живыми. Их взгляды были туманны, наполнены той же болью. Они не сказали ни слова, потому что не нужно было — каждая знала, что видела другая. И каждая сейчас была беззащитна. Пустые взгляды, тряски в теле, вялое дыхание.
Они чувствовали: ведьмы стали сильнее. Их страх – это был ключ. Ведьмы впитали его, как огонь – дрова. И разгорелись.
Дверь заскрипела.
В комнату вошли две фигуры. Медленные, как тени, с вырезанными из кости лицами. Глаза – темные пропасти. Уста — тонкие, растянутые в улыбках, напоминающих порез.
– Вы еще живы, – сказала одна, голосом, в котором отдавались сотни голосов. — Даже лучше, чем мы ждали.
– Еще не все, – добавила друга. – Это только начало.
Они назвались, но имена были как шипы — чужие, порывистые, пропитанные старой кровью. Девушки молчали. Им было нечего сказать. Их повели по коридору, похожему на внутренность какого-то зверя, и вывели в круг. Место силы. Темной, чужой силы.
Изабель толкнули в центр. Карла и Аделин стояли сзади — живые, но как призраки. Изабель шаталась, но стояла. Не по силам — по упрямству.
– Как интересно, – прошептала одна из ведьм, наклоняясь к ней. – Дочь своей матери. Но слаба. Очень слаба.
— У нее когда-то была искра. Но смотри на нее сейчас... Пустая. Опустошенная. Беспомощно.
Другая засмеялась:
– Смерть твоей матери дала нам силу. Много сил. Но не столько, сколько ты сможешь дать.
Изабель почувствовала, как внутри начинает гореть. Это не была привычная злоба. Это было нечто более глубокое — инстинктивное, почти животное. Огонь, куривший ее изнутри, но не имевший выхода. Ее руки дрожали. Силы были заблокированы. Но она желала убить. Хотя бы взором.
– Ты не сможешь убежать, Изабель. Ты наша. Ты такая же, как она была тогда. Слезы, страх, беспомощность.
Изабель проглотила воздух, резавший горло. Ее глаза стали темными, как ночь за окнами. Она не кричала. Не плакала. Она горела – тихо. Упрямо. Жестоко.
– Я вам не принадлежу, – прохрипела она. – И никогда не принадлежала.
Но внутри она знала: ее силы не вернулись. Тело не слушалось. Это было хуже всего. Она ненавидела слабость – особенно свою. И именно поэтому эти существа сейчас наслаждались ее страхом.
Они смотрели на нее, как на добычу, еще трепещущую, но уже обреченную.
Изабель знала: если она не найдет путь вырваться, на этот раз никто их не спасет.
Ведьмы стояли кругом круга, скрестив руки, их губы шептали что-то на старом языке, от которого холодело в жилах. Пространство вокруг загустело, словно воздух превратился в масло. Что-то старое, темное, хищно двигалось над их головами, и это было голодным.
– Sanguis animae. Ignis vitae. Immola... — шепот набирал силу.
Внезапно тело Изабель скрутило, как от удара молнии. Боль. Неистовый, пронзительный, чужой. Он прошелся по хребту, пробился в каждую кость, сломал дыхание. Она упала на колени, руки тряслись, ног она больше не чувствовала. Мир начал качаться.
Еще немного – и все. Они отнимут ее.
И здесь... тишина. На мгновение. А потом – голос.
Теплый. Нежный. К ужасу знаком.
– Ты сможешь, Бель.
Сердце остановилось. Голос ее матери.
Слеза скатилась по щеке, когда ее сознание скользнуло в воспоминание. Страница из Гремуара. Строка, которую она тогда просто прочла — без веры, без надежды.
«Дай волю эмоциям – это ключ. Но не проиграй. Она не любит ошибок...»
И снова боль. Но в этот раз Изабель не отступила.
Она дала себе упасть – глубже. Позволила каждому воспоминание, каждому страху, каждому шраму вырваться из тьмы. Слезы на глазах. Злость в груди. Разорванное сердце. Огонь в венах.
– Ignis interior... – прошептала она, хрипло, едва дыша.
И в тот же миг – первая искра. Маленько. Теплая. Подлинная.
– Expersio... Exuro... Exsisto... – она говорила сквозь боль, сквозь зубы, сквозь себя.
И – огонь. Он взорвался изнутри, вспыхнул с груди, как хищный, живой зверь. Он разорвал простор, отбросил тьму назад. Заклятие ведьм остановилось. Слова спутались.
- Что это? — вскричала одна из них. - Что-то не так!
Огонь не стихал.
Он вспыхнул резко, с ревом, как ураган, вырванный из самого сердца Изабель. Казалось, земля под ногами треснула, небо захлебнулось жаром, а мир замер — в ожидании чего-то страшного. Пламя вырывалось вокруг нее, словно ее горе ожило и стало огнем. Воздух трещал, как стекло, пропитанное криком, которого не было слышно.
Из ее глаз медленно потекла кровь.
Красные, густые линии стекали щеками, как следы расплаты. Но Изабель не дрогнула. Она поднялась — прямая, неподвижная, со сжатыми кулаками, словно держала в себе весь мир. Тело ломило изнутри. Каждая кость, каждый нерв дрожал в невыносимой боли. Но она не остановилась. Не имело права.
— Ex anima... per ignem... et dolorem... solvo te... — шептала она, ее голос сливался с огнем, словно сама стихия произносила эти слова.
Это было не просто заклятие. Это был акт приговора. Древний, запретный ритуал, от которого отворачивались даже самые темные. Его мать запрещала. Его боялись. Но сейчас она сама была этим ритуалом.
Ведьмы начали кричать. Один за другим, пронзительно, дикой нотой. Их тела вздрагивали, лица перекашивались от боли, но не физической — от того, что рвало душу. Заклятие разрывало их изнутри, не оставляя ничего, кроме крика.
– Изабель! Остановись! – захрипела Карла, пытаясь подползти к ней.
– Ты не выдержишь этого! — простонала Аделин, но ее голос утонул в реве пламени.
И вдруг... что-то изменилось.
Карла почувствовала – ее пальцы пульсируют. Слова Изабель прорезали ей мозг, словно запечатывались в крови. Она схватилась за подругу, ее губы сами начали повторять:
– Per ignem... per dolorem... – и ее голос соединился с голосом Изабель.
Аделин - вся в слезах, дрожащая - закрыла глаза и тоже заговорила. Троица объединилась в одном ритме. Тремя голосами. Тремя сердцами. Тремя яростными болями.
Это уже не была Изабель одна. Это была экспрессия троих. Их общая злоба, потеря, решительность.
И тогда...
– Нет! Это... это не то! - завизжала одна из ведьм, ее тело сгорбилось, кожа потрескалась, как старая глина.
– Они... они сливаются! Это... экспрессия смерти! Огонь душ! — взвизгнула другая, падая на колени.
Одна за другой они корчились в судорогах, падая, как куклы с перерезанными нитями. Пламя не сжигало – оно уничтожало. Души, голоса, страх. Заклятье действовало. Троица держалась. Кровь из глаз Изабель стекала по рекам, ее руки дрожали, шрамы пульсировали чорним светом.
Изабель упала. Беззвучно. Как что-то опустошенное.