нарушенные клятвы

это глава у меня ассоциируется, с этой музыкой «Колыбельная Наташи»

(от лица Кастэри)

Он стоял в тени дверного проёма и смотрел, как она поправляет волосы перед зеркалом. Вечер только начинался, за окном дрожали огни, и в комнате стояла тишина — мягкая, домашняя. Та, в которой так легко остаться, так страшно уйти. Он смотрел на неё дольше, чем позволено мужчине, которому нужно уйти. Азалия что-то тихо напевала себе под нос, совсем не зная, что он рядом, и от этого сердце рванулось ещё сильнее. Он сделал шаг, половицы тихо скрипнули.
Она обернулась.
— Ты чего там стоишь? — спросила, и уголки её губ чуть дрогнули.
Он хотел улыбнуться в ответ, но не смог.
Подошёл ближе, медленно, будто под ногами лёд.
— Азалия... — голос сел. Сухо, хрипло. Он сам не узнал себя.
Она нахмурилась.
— Что случилось? — шагнула к нему.
В её взгляде было столько тепла, столько веры, что хотелось зажмуриться и раствориться в этом взгляде.
Но нельзя.
— Мне нужно уехать, — сказал он, не поднимая глаз.
Она замерла.
— Сейчас? — голос сорвался у неё.
Он кивнул. Сердце колотилось так, что в ушах звенело. Хотелось соврать, сказать, что ненадолго, что ничего серьёзного... Но язык не повернулся.
— Это надолго? — тихо. Её голос будто треснул.
Он не смог ответить сразу. Поднял взгляд — её глаза блестели, губы чуть приоткрыты, дыхание частое.
— Я не знаю, — сказал он, и сам вздрогнул от этих слов. Она подошла почти вплотную.
— Ты можешь не ехать?
Так просто, так страшно честно. Он потянулся к ней рукой, коснулся её щеки.
— Не могу, — выдохнул.
В горле встал ком, словно ржавый гвоздь.
— Это опасно? — спросила она, и голос её дрогнул. Он сжал губы.
— Может быть.
Слова дались с боем, будто их вырывали клещами. Она не плакала, только смотрела в него — так глубоко, что хотелось отвернуться, но он не позволил себе.
— Обещай, что вернёшься, — попросила она. Он смотрел на неё и понимал: не может обещать. Не сегодня.
Но сказал:
— Вернусь.
— Обещай, Кастэри. Скажи это мне, как тогда, — голос её сорвался. — Скажи, что ты вернёшься.
Он сглотнул.
— Я вернусь, — почти шёпотом.
И это прозвучало скорее как мольба, чем как обещание.
Она коснулась его груди ладонью.
— Не уходи злым. Не уходи холодным. Пожалуйста.
Он вдохнул запах её волос, обнял так крепко, что скрипнули кости.
— Я не злой, — выдохнул он ей в макушку. — Я просто боюсь. Сказал честно. Так, как не говорил никому.
— Тогда вернись, — шепнула она. — Просто вернись ко мне.
Он держал её, чувствуя, как бьётся её сердце. И сказал то, что жгло внутри:
— Если бы ты знала, как мне страшно тебя оставить.
Она подняла голову, посмотрела в глаза.
— Тогда не оставляй.
Он не выдержал. Поцеловал её лоб — медленно, будто прощаясь.
— Я люблю тебя, — вырвалось, и сердце оборвалось.
Она дрогнула, словно от удара. Её пальцы сжались на его руке.
— Тогда возвращайся. Ко мне.
Он смотрел на неё долго.
А потом резко отступил, будто рвал ниточку между ними.
— Я должен идти, — сказал он, и голос предал его. Был глухим, надломленным. Она стояла, чуть дрожала, губы дрожали.
— Кастэри...
Он обернулся в дверях.
— Я вернусь, — сказал ещё раз, так тихо, что почти не услышал сам. Вышел. Дверь за спиной закрылась с глухим щелчком, и сердце в груди рухнуло куда-то вниз. Он не обернулся. Потому что если бы обернулся — не смог бы уйти.

Дорога тянулась перед ним, как серая артерия, размытая фарами и дождём. Дворники метались по стеклу, но не могли стереть липкий страх, что налипал к сердцу. Он сжал руль так, что побелели костяшки. В машине пахло кожей и холодным металлом пистолета под курткой. Каждая секунда казалась длиннее предыдущей. Мысли сыпались, как камни с обрыва. А если не вернусь? Кто скажет ей? Кто скажет Азалии, что я не смог?
Он моргнул, с усилием сдерживая дрожь в горле. Перед глазами — её лицо. Не то, что в зале, не то, где она сильная, гордая. А то, что видел пару часов назад: чуть растрёпанные волосы, глаза, полные страха, и губы, которые шептали: «Тогда вернись».
Если не вернусь... Она сломается? Или соберётся?
Она умеет быть сильной. Но сможет ли она дышать, зная, что я...
Он сглотнул, скользнув взглядом по мокрому асфальту.
А Марио? Старый друг, брат, тот, кто всегда шутил не вовремя, но никогда не предавал. Они схватили его. Из-за меня. Если я не приеду, его убьют. Если приеду и не подчинюсь — убьют её.

Две жизни. И ни одной дороги, где никто не умрёт.

В горле пересохло. Он резко вдохнул, как человек, выныривающий из воды. Что я буду делать, если не вернусь? Она останется одна. Азалия и её страхи, её ночные комки в горле, её воспоминания о запертой комнате с кошкой. Кто будет целовать её лоб? Кто скажет, что она не сломана? Никто не скажет так, как мог только он. Мысль кольнула так больно, что он сжал зубы до скрипа. Сколько всего он не успел сказать? Что она не просто любимая. Она — его вера. Его причина. Что даже если бы мир рухнул, он бы держал её за руку до последнего.
Он вдавил педаль газа чуть сильнее. Машина рванулась вперёд. Фары выхватывали из дождя обочину, мокрые листья, редкие силуэты на дороге.

Если меня убьют... Нет, не думай. Если меня убьют — пусть она не видит тела. Пусть помнит живым.

Он провёл рукой по лицу, пальцы дрогнули. В памяти — её смех. Такой редкий, как драгоценность. Её глаза, полные слёз, но не ненависти. Её голос: «Не уходи злым».

А если выживу? Как смотреть ей в глаза, зная, что враги заставили... заставят сделать то, от чего самому противно?
Если выживу, но вернусь к ней грязным, с её кровью на душе? Выдержит ли она? Выдержит ли он сам?

Дождь стучал по крыше, как чужое сердце.
Машина летела вперёд, а мысли тонули в тоске.

— Прости, — шепнул он в тёмный салон. — Прости меня заранее.

Ни один из вариантов не казался правильным.
Он не герой. Он просто человек, который боится потерять женщину, что сделала его живым.

Если не вернусь... Пусть она ненавидит. Лучше так, чем станет мишенью для них снова. Лучше пусть скажет «предатель», чем положит руки на его холодное тело.

Дорога стала уже, туманнее. Он вытер запотевшее стекло ладонью. Впереди — чёрный дом. Там держат Марио.
И где-то, наверняка, снайпер. Тот, кто прицелится в Азалию, как только Кастэри дрогнет.

Мысли клокотали, как кипяток. Он не знал, как всё будет.
Знал только одно: нужно ехать. Нужно идти. Нужно не дрогнуть.

И даже если завтра мир сгорит, пусть хотя бы сейчас она будет жива. Это стоило всего. Даже себя.

Огромный, тёмный особняк встречал Кастэри как чёрная пасть. На крыльце стояли двое с автоматами, глаза спрятаны за очками, лица каменные. Дверь открыли медленно, как будто впуская не гостя — приговорённого.
Он шагнул внутрь, и первое, что почувствовал, — запах. Тяжёлый, смешанный: оружие, пыль, пот, сигарный дым. И под всем этим — что-то ещё, сладковатое и тошнотворное, как гниль. Холл был залит полумраком. Под потолком лениво вращалась люстра. На стенах — картины, дорогие, старые, в золоте, но пыльные. Всё здесь казалось вычурным, но мёртвым. Кастэри сделал шаг, и сразу почувствовал: слева, в тени, кто-то есть. Ещё один человек. И ещё. В углах стояли охранники. Их было не двое и не трое — больше десятка. У всех оружие. У всех одинаковый взгляд: холодный, пустой, чужой. Он прошёл дальше, вглубь холла, и там его уже ждал хозяин игры. Мужчина среднего роста, с сединой у висков, в дорогом костюме, но с манерой сутулиться, как старый волк. На пальце тяжёлый перстень. Он не улыбался.

— Ты всё-таки пришёл, Кастэри, — голос тихий, но в тишине он звенел, как лезвие.

— Отвали, — рыкнул Кастэри.

Он остановился в трёх метрах, ноги чуть расставлены, спина напряжена, руки готовы в любой миг рвануться.
Взгляд метнулся по сторонам — считал. Семеро в холле. Двое у дверей. Один у лестницы. И, чёрт возьми, ещё наверняка за спиной, в темноте.

— Говори, зачем я тут, — процедил он.

— Не спеши, — мужчина чуть склонил голову. — Ты же понимаешь, если ты дёрнешься — она умрёт.

Грудь Кастэри будто сдавило. Сердце ухнуло вниз. Он знал, что они знают. Он знал, что её сейчас держит чья-то красная точка на стекле. Но он не показал.
Он усмехнулся, но улыбка вышла хищной, с изломом:

— Серьёзно? Думаешь, этим меня можно согнуть?

— Не только этим, — ответил враг так спокойно, что стало страшно. Он чуть повернулся, кивнул кому-то за спиной.

Дверь сбоку приоткрылась. В комнату ввели Марио.
Избитый. Лицо разбито, губы в крови, волосы слиплись. Но глаза горели. Живой.

Кастэри сжал кулаки так, что побелели костяшки. Вдох. Выдох. Не показать. Ни капли.

— Ты пришёл за ним? — продолжил мужчина. — Или за ней?

— Я пришёл за своей жизнью, сукин ты сын, — бросил Кастэри, и в голосе была сталь.

Один из охранников сделал полшага, приподняв автомат.
Кастэри даже не дрогнул, только ухмыльнулся презрительно:

— Ну? Стреляй. Что дальше?

Внутри у него горело. От злости. От ужаса. Он хотел кинуться, схватить за горло, проломить череп, выбить зубы и слушать, как тот хрипит. Но нельзя. Он знал: ошибка — и Азалия умрёт.

— Ты всё ещё играешь в героя, Кастэри, — тихо сказал враг. — Но это не кино.
Он поднял руку, и охранник передал ему телефон.
Тот развернул экран.

На экране — видеопоток. Дом. Их дом. Окно спальни. Красная точка дрожит на стекле. И в тени окна мелькнула фигура — она. Азалия. Грудь сжалось так, что он не мог вдохнуть. В ушах гул. Руки дрогнули.

— Ты дернешься — и она умрёт, — повторил враг, глядя прямо в глаза. — А теперь слушай, что ты сделаешь.

Кастэри отвёл взгляд, опустил голову. Щёки горели, пот стекал по вискам. Он чувствовал, как бешено колотится сердце. Он хотел рвать, бить, кричать. Но вместо этого поднял глаза — и холодно усмехнулся.

— Ты думаешь, я сломаюсь? — сказал он с хрипотцой. — Ты ошибаешься, ублюдок.

— Проверим, — спокойно ответил тот.

Кастэри подошёл ближе. Лицо близко к лицу врага.
Глаза тёмные, злые, бездонные.

— Если ты хоть пальцем её тронешь... — голос дрожал, как струна, но был тихим. — Я найду тебя. Я сожгу этот дом. Я перережу всех твоих людей. А потом заставлю тебя смотреть, как ты дохнешь. А потом я закопаю тебя в лесу, где тебя никто не найдет, ты будешь там гнить до конца своих дней мразь.

Мужчина не моргнул.
— А если ты не сделаешь, что я скажу — ты даже не успеешь услышать, как её сердце остановится.

Кастэри стоял, тяжело дыша. Вены на шее вздулись. Челюсть свело от злости. Глаза горели. Враг смотрел на него спокойно, почти с интересом, как на зверя в клетке: «Сломаешься или нет?» И в этот момент Кастэри понял, что выбора нет. Он может быть кем угодно — чудовищем, ред флагом, ублюдком. Но не убийцей её. Он разжал кулаки.
Шагнул назад.

— Говори, что тебе нужно.

Но внутри всё кричало. Всё. Ему хотелось убивать. Ему хотелось умереть. Но нельзя. Потому что там — она. Он стоял один против всего зала с оружием, и знал: дёрнется — и не будет смысла. Её не станет. А он, даже если переживёт, не сможет дышать в мире, где её нет. И враг это знал. И потому усмехнулся.

— Ну что, Кастэри? Готов быть грязным, если это сохранит её жизнь?

Кастэри поднял глаза.
— Я сделаю, что ты скажешь, — выдохнул он, тихо, хрипло. — Но если с ней хоть что-то случится...

— У нас сделка, — кивнул враг.

И в этот миг Кастэри почувствовал, как впервые за долгое время — ему по-настоящему страшно. Но это был страх не за себя. А за ту, кого он больше всего хотел уберечь.

Он стоял посреди мраморного холла, окружённый чужими лицами, чужим холодом. За спиной захлопнулась тяжёлая дверь, отрезая путь обратно. В воздухе пахло пылью и сигаретным дымом. Охраны было так много, что, казалось, дышать приходилось сквозь стволы автоматов.

— Ну что, Кастэри, — голос главного звучал вкрадчиво, как нож, который гладит перед тем, как полоснуть. — Ты знаешь, чего мы хотим.

В глазах Кастэри мелькнула тень ярости. Он знал. Они схватили Марио — его самого старого друга, брата по оружию. И теперь держали под прицелом Азалию.
Снайпер уже занял позицию, кто-то шепнул ему это ещё в коридоре. Если он не выполнит приказ — один выстрел, и её сердце перестанет биться. В груди стянулось так, что почти не было воздуха. Он сделал шаг вперёд, глядя прямо в глаза врагу.

— Ты хочешь, чтобы я... — голос его был низким, холодным, — переспал с этой твоей девкой? При Азалии?

— Не обязательно при ней, — усмехнулся враг. — Достаточно, чтобы она узнала. Мы всё устроим: фото, видео, звонок. Её лицо, когда она увидит... — он захохотал. — Ты представляешь?

У Кастэри напряглась челюсть так, что скрипнули зубы.
Внутри всё горело. Он готов был кинуться, вырвать глотку. Но знал: один неверный шаг — и выстрел прозвучит.

— А если я откажусь?

— Она умрёт первой. Потом твой Марио. Потом ты. — Враг развёл руками. — Выбирай.

Мгновение — как вечность. В груди застонала злость, смешанная с паникой. Но паника утонула в холодном расчёте. Кастэри опустил глаза, выдохнул. Потом поднял руку, достал телефон. Голос внутри орал: думай, быстро, сука, думай. Он включил громкую связь, будто собирался позвонить. Но пальцы скользнули по экрану, набирая короткий номер — единственного человека, которому мог доверить всё. Голос на том конце едва шевельнулся:

— Да?

— Поезжай, — сказал Кастэри, и слова зазвучали ровно, сталью. — Дом. Смотри по крышам. Убери.

Это было всё. Коротко. Без имен. Без объяснений.
Он знал, что тот поймёт. Сбоку раздался смешок врага:

— Ты договариваешься, как ей сказать? Жалко её, да?

Кастэри поднял взгляд. В этом взгляде было столько льда, что, казалось, даже бетон под ногами треснет.

— Я тебя предупреждаю, — сказал он тихо, хрипло, почти шёпотом. — Если с ней что-то случится... я приду за тобой последним. Чтобы ты успел пожалеть обо всём.

— Как страшно! — враг развёл руки, издеваясь. — Ну, так что? Пошли. Она ждёт.

Кастэри шагнул вперёд, плечи расправлены, взгляд — как выстрел. Внутри сердце колотилось, будто его били изнутри. Он думал о её лице, если она это увидит. О том, как её сломает предательство. Но ещё больше он думал о том, как не дать ей умереть. Он шёл медленно, почти лениво, но внутри каждая жила была натянута как струна.
Тяни время. Позволь ему добраться до снайпера. Пусть уберёт угрозу. Тогда... тогда я сам разорву их всех.
Перед дверью он остановился. На пороге стояла девушка, чужая, красивая, но для него — пустая, как холодный мрамор. Враги за спиной посмеивались, щёлкали телефонами. Он слышал их дыхание. И слышал своё — тяжёлое, рваное.

Прости, Азалия... ещё немного. Потерпи.

В этот момент он не был человеком. Он был хищником, сдерживающим зверя внутри. Его руки дрожали, но глаза оставались холодными. Он не хотел этого. Но готов был стать чудовищем — ради неё. Он сделал шаг в комнату, и дверь за спиной захлопнулась, отрезая остаток воздуха.
Девушка стояла у окна, в полутьме. На ней было шёлковое платье, чужой запах духов резал нос, как дешёвое вино.
Он смотрел на неё, а перед глазами вставало другое лицо. Лицо Азалии, её глаза — такие живые, такие ранимые, в которых он видел своё отражение, каким не видел себя никогда. В груди сжалось. Руки невольно сжались в кулаки.

— Ну, давай, — усмехнулся кто-то за дверью. — Делай своё дело.

Он сделал шаг вперёд. Девушка смотрела на него напряжённо, с плохо скрытым страхом. Она знала, что он для неё — не мужчина, а пуля, заточенная для чужой мести.

— Тебя как зовут? — спросил он хрипло, сам не веря, что эти слова выходят из горла. Она не ответила, только мотнула головой. В голове Кастэри звенела тишина, как перед выстрелом. Тяни время... ещё минута... пусть доберётся... пусть убьёт этого ублюдка на крыше... Он сел на край кровати, опустив голову в ладони. Ладони дрожали.

— Господи... — выдохнул он одними губами. — Прости меня...

В мыслях мелькали обрывки: как она спала у него на плече, как смеялась на рынке, как её руки дрожали в ту ночь, когда она впервые призналась, что боится.
Как он клялся себе, что никто и никогда её не сломает, пока он дышит. И теперь — он сам. Он должен стать её болью. В глазах запеклось. В горле поднялся ком, но он заставил себя встать. Сделал шаг к девушке. Она смотрела, как на дикого зверя, готового в любой миг рвануться.

— Ты знаешь, что мы должны... — начал он, но слова были чужими, как яд на языке.

— Я знаю, — её голос дрогнул. — Я просто прошу... быстрее.

Он закрыл глаза. Нет, не быстрее. Ещё чуть-чуть...
Достал телефон из кармана, опустив руку так, чтобы не было видно. Слепо набрал ещё один номер — второй запасной.
«Десятая улица. Крыша. Азалия. Убрать.»
Отправлено. Он стоял, глядя на девушку, а в голове пульсировало одно: Не дай ей умереть. Не дай ей умереть. Не дай ей умереть.

— Давай, — шепнула она, не в силах выдержать его взгляд.

Он поднял руку, дотронулся до её плеча. От прикосновения по телу прошёл холодный ток отвращения к себе.
В этот миг он понял, что ненавидит не врагов. Ненавидит себя. За то, что стал этим. За то, что даже вынужден думать об этом. Вспомнил, как Азалия впервые коснулась его лица. Не из страсти, а просто — тихо, нежно, как будто смотрела не на мафиози, а на человека.
Прости, малышка... За дверью раздался смех, чей-то кашель, потом — тишина. Он знал, что камеры где-то там. Что враги уже готовы снять момент, когда он предаст её. Он обнял девушку за плечи, но движения были деревянными, как у марионетки. Девушка всхлипнула — от страха или брезгливости, он не знал.

— Ты тоже не хочешь этого, да? — прошептал он.

Она покачала головой, и глаза её наполнились слезами.
— Я просто... я боюсь.

— Я тоже боюсь, — хрипло выдохнул он. — Только не за себя.

В этот миг сердце его сжалось. В ушах бился пульс: Где ты, чёрт возьми... Успей... Успей... Он прижался лбом к её лбу, дыхание рвалось, в груди горела злость, страх и тошнота.

— Нам надо сделать вид, — сказал он ей. — Только вид, слышишь?

Она всхлипнула.
— Хорошо...

Дверь слегка приоткрылась, чья-то тень. Голос:
— Пошевеливайтесь!

Он вздохнул, сжал зубы так, что в висках прострелило болью. Азалия... держись... прошу тебя... Взял девушку за талию, притянул ближе. Руки его дрожали, как у мальчишки. Пахло чужими духами, не её запахом. Не ванилью и корицей, а чем-то липким, сладким, от чего тошнило. Сквозь дрожь он слышал, как девушка дышит часто, почти срываясь. Её пальцы цеплялись за его рукав, как за спасение. Они оба были заложниками, марионетками. И в этот миг — раздался короткий сигнал на телефоне. Едва уловимый. Он знал этот сигнал. Значит, снайпера убрали. В груди рвануло. Грудь сдавило так, что воздуха не хватило. Он разжал руки, отступил, посмотрел девушке в глаза:

— Уходи, — сказал он, и голос прозвучал, как удар. — Живо!

— Но...

— УХОДИ! — рявкнул он, и в голосе прозвучало всё: злость, страх, отчаяние.

Девушка побежала к двери. За дверью зашевелились. Охрана кинулась, но он уже сорвался с места. В глазах мелькали лица врагов.

— Азалия больше не твоя! — крикнул один из них, доставая пистолет.

Кастэри рванулся, как зверь. Удар, второй. Кто-то упал, захрипел. В руке Кастэри мелькнул нож. Он не помнил, как вытащил. Удар — под рёбра, второму — в горло. Кровь брызнула на белую рубашку. Враг сзади. Он обернулся, резко, как кошка. Ещё один удар. Крик, падающее тело.

Дышал тяжело, прерывисто, в глазах красная пелена.
— Где Марио?! — заорал он, схватив одного за ворот. — ГДЕ?!

Тот захрипел, показал в сторону подвала. Держись, брат...
Кастэри бросился туда, сердце стучало, как барабан.
В груди горело одно: Я живой. Она жива. Теперь — спасти тебя.

Под ногами скрипели старые доски, пыль поднималась клубами, забивала дыхание. Он спустился по крутой деревянной лестнице в полутёмный подвал, стены которого были облуплены, а лампа под потолком мигала и трещала, как перед смертью. Запах сырости и крови ударил в нос. И в этом запахе — брат, друг, семья, которую он сам выбрал. Марио сидел, связанный, голова бессильно опущена на грудь. Его рубашка была порвана, волосы слиплись от крови, а под глазами залегли тени такой усталости, что их нельзя было сыграть. Кастэри остановился на секунду. Сердце сжалось, но сразу же раздалось рычание в груди, как у зверя. Он шагнул к нему.

— Эй... — голос сорвался, стал хриплым. — Марио.
Тот поднял голову. Один глаз заплыл, губы потрескались.
— Каст... — одними губами. — Ты, блядь, чё так долго?..
Кастэри не улыбнулся. Улыбки не осталось. Был только гнев — чёрный, тяжелый, как свинец.
Он подошёл ближе, склонился, перерезал веревки.
— Ты можешь идти?
— Попробую, — прохрипел Марио, опираясь на стену. Ноги его дрожали, но он поднялся. — А ты?..
— Мы идём вместе. — Голос Кастэри был тихим, но в нём звучало железо. В коридоре заскрипела дверь. Тени. Шаги.
— Сука... — выдохнул Кастэри. — Они всё-таки решили нас добить.

Он выпрямился, заслонив собой Марио. В руке блеснул нож, другой рукой он сжал пистолет, снятый у одного из тех, кого только что уложил. Двое. Нет, трое. Тени стали чётче. Один шёл первым, с ружьём, два других сзади, чуть сбоку. Если стрельнут — Марио не успеет лечь...

Кастэри сделал шаг вперёд, глаза его стали стальными.
— Вы хоть понимаете, кто я? — голос разрезал тишину. — Вы думаете, что мне есть, что терять?

Внутри у него дрогнуло. Было. Азалия.
Но это не для них.

Один из врагов усмехнулся:
— Ты слишком любишь свою бабу, Кастэри. И мы знаем это.

У него перед глазами снова мелькнула её улыбка. Руки сжались, костяшки побелели.
— Зато вы не знаете, как сильно я умею ненавидеть.

И в этот миг он выстрелил. Не целясь, не раздумывая. Просто как зверь, загнанный в угол. Один упал, второй отпрянул. Третий успел выстрелить в ответ — пуля чиркнула по плечу Кастэри, жгучая боль, горячая кровь.

— Уходи! — рявкнул он Марио, хватая того за локоть и толкая к лестнице. — ЖИВО!

Марио не спорил. Слишком много лет знал этот голос, в котором не было вопросов. Кастэри остался прикрывать.
В руке пульсировал пистолет, плечо горело, в ушах стучала кровь.

— Ну давайте, ублюдки... — прошипел он, поднимая пистолет.

Вспышки выстрелов раскрасили подвал в красное и белое. Стены, как тени, дрогнули, и от этого подвал казался живым чудовищем. Один враг упал, другой выстрелил ещё раз, пуля ударила в стену рядом. Кастэри рванулся к нему, сбил с ног, ударил рукоятью по лицу, потом ещё. Кровь брызнула на пол. Тот захрипел, дёрнулся, обмяк. Тишина. Только собственное дыхание — тяжёлое, рваное. Он поднялся. Пошатываясь, кровь текла по руке, но он знал — времени нет. Марио... Где ты...

На лестнице послышался голос Марио:
— Живой?

— Живой! — выдохнул Кастэри. — Давай, брат. Быстро!

Они поднялись, вышли в коридор. Дом был как пустой, только эхо их шагов.
— Где остальные? — прохрипел Марио.

— Либо сбежали... либо мертвы, — Кастэри пожал плечом, и от боли помутнело в глазах.

На улице уже серел рассвет. Ветер пах пеплом и сырой пылью. Кастэри сел в машину за руль, Марио рядом. Руки дрожали, но он сжал их на кожаном руле.

— Ты знал, что они сделают? — спросил Марио, переводя дыхание.

— Да, — выдохнул Кастэри. — Они знали про Азалию. Хотели, чтобы я её предал.

— И?..

— Я... — он замолчал. — Я чуть не сделал это.

В груди сжалось, будто кто-то затянул ремень вокруг сердца.
— Но не сделал, — сказал Марио тихо. — Значит, ты ещё живой, брат.

Кастэри не ответил. В груди пульсировало: Нужно к ней. Нужно сказать правду. Нужно увидеть её глаза... Он выжал газ, и машина сорвалась с места, увозя их прочь от этого дома, от этой ночи, от этой крови. В машине пахло кровью, потом и страхом, который нельзя было показывать.
Кастэри сидел на переднем сиденье, склонив голову, локти упёрты в колени, пальцы сплетены так сильно, что побелели костяшки. Марио вёл машину. На лице Марио синяк, под глазом багровый след, на шее кровь запёклась рваным ожогом. Дорога шла змеёй, фары выхватывали из темноты мокрый асфальт, обочины, редкие дорожные знаки. В салоне было тихо, только гул мотора и дыхание двоих мужчин, похожее на рваное, хриплое. Кастэри не мог смотреть на дорогу. Он смотрел в пол, но видел не пол.
Видел Азалию. Её глаза, её голос, её руки, которыми она обнимала его накануне. Видел, как она смотрит, дожидаясь, слышит ли он, что она говорит. Она ждёт меня.
А я еду вот так. Грязный, измятый, с раной на боку, с грязью в душе. Он вдохнул резко, будто нырнул с головой в холодную воду. А если я не вернусь? Если что-то пойдёт не так? Если убьют? Что с ней будет? Сердце сжалось. Казалось, там внутри раскалённый камень, который давит, не давая дышать.

— Капо... — хрипло сказал Марио, не отрывая глаз от дороги. — Тебе надо отдышаться.

Кастэри поднял взгляд.
— Как я могу отдышаться? — голос сорвался. — Как, чёрт побери, мне отдышаться, если она там... а мы едем, как будто...

Он оборвал фразу. В висках стучало, будто кровь хотела вырваться наружу. Он уставился в окно. За стеклом пробегали редкие фонари, мокрые улицы блестели в отражении фар. Всё казалось зыбким, как сон. Только пальцы у виска пульсировали настоящей болью. Что, если она узнает? Что, если я не вернусь? Что, если я вернусь, но уже не буду прежним?

— Если со мной что-то будет... — начал он, голос дрогнул, как рваная ткань. — Если я не вернусь... ты ей скажешь?

Марио крепче сжал руль.
— Капо, не говори так.

— Скажешь, Марио? — голос стал тише. Почти шёпот. — Что я... что я не хотел. Что я делал, чтобы её спасти. Что я... я только хотел, чтобы она жила.

Он прикрыл глаза. Горло свело. Впервые за долгие годы ему захотелось плакать, но глаза остались сухими. Нет. Ты не имеешь права плакать. Ты должен дышать. Должен идти дальше.

— Я не знаю, как ей сказать... — снова прошептал он. — Как ей сказать, что я мог... мог сделать то, чего она никогда не простит. Даже если это ради неё.

В груди что-то хрустнуло. Словно внутри него ломалось что-то твёрдое, каменное.

— Она ведь верит мне, Марио... — почти тихо, с болью, которую невозможно вынести. — Верит. А я... я иду это разрушить своими же руками.

Он упёрся лбом в ладони. Пальцы дрожали.
— Я не хочу, чтоб она знала, каким я могу быть.

Марио молчал. Лицо его застыло камнем. Он вёл машину, а Кастэри дышал так, будто в груди не лёгкие, а рваная дыра.

Впереди показался тот самый дом. Чужой. Враждебный. Окна светились тускло, как глаза хищника. Охрана стояла у ворот. Двое у двери. Наверху где-то, он знал, прячется снайпер. Если я сейчас ошибусь... если сделаю что-то не так... её больше не будет.

Он выдохнул, и пар вышел сквозь стиснутые зубы.
— Прости меня, — шепнул он кому-то, кого не было рядом. — Прости, что я не смог по-другому.

Он вылез из машины. Спина болела, ребро ныли, шаг давался тяжело, но он шёл. Шёл к двери, за которой была грязь, предательство, страх. Шёл, зная, что за каждым его шагом следят. А в груди — только одно имя. Азалия. Ради неё. Он дошёл до двери. Поднял руку. Что я ей скажу?

Прости?

Я не смог...

Я почти...

Рука дрогнула. Он выдохнул. Ты сильнее, чем твои страхи. Ты же Кастэри, чёрт тебя побери.

Он постучал. Раз.
Тишина.

Два.
Внутри скрипнула половица.

Дверь открылась.
Азалия.

Она стояла в свете из комнаты, босая, с растрёпанными волосами, глаза покрасневшие от бессонной ночи. И в этих глазах было всё: страх, усталость, любовь и самое
страшное — вопрос.

Где ты был?

Он не смог сразу сказать. Просто смотрел.
Грудь сжалась, и только теперь он понял, что до этого не дышал.

Азалия не помнила, как именно сорвалась с места.
Дверь хлопнула так, что дрогнули стёкла. Она выскочила в холл босиком, волосы растрёпаны, дыхание рваное, сердце било так, что мир плыл перед глазами. Он стоял в дверях. Кастэри. Живой. Но не тот, каким она привыкла его видеть. Лицо серое, губы побелели, рубашка распахнута, и под ней — тёмное, липкое пятно на боку, расползающееся, как живая тень.

— Господи... — голос её сломался сразу. — Что с тобой... что с тобой...

Она бросилась к нему, руки дрожали так, что не могла даже коснуться. Хотела обнять — но не решилась. Хотела закричать — но не хватило воздуха.

— Не подходи... — прохрипел он, хрипло, голос сорван. — Тише... не надо...

Но она уже не слышала. В груди рвалось что-то живое, дикое, неконтролируемое.

— Ты где был?! Где ты был?! — она била его кулаками по груди, срываясь на крик. — Почему ты не отвечал?! Почему, чёрт тебя побери, почему?!

Он пытался схватить её за запястья, но пальцы были слабыми. Она вырвалась.

— Ты не понимаешь! — её голос сорвался на визг, а потом захлебнулся. Слёзы лились, смешиваясь с рыданиями. — Я думала, ты умер! Ты слышишь?! Я думала, что ты умер, что ты никогда не вернёшься!

Он шагнул навстречу, пошатнулся, зубы стиснулись от боли.
— Азалия... послушай меня...

— Нет! — она отступила, закрыв лицо руками, потом снова открыла, глядя на него так, будто перед ней стояло само её сердце. — Ты не имел права так! Не имел!

Она снова кинулась к нему. Коснулась его бока, и ладони моментально стали красными. Она замерла.

— Кровь... — шёпот её был как удар. — У тебя кровь...

Истерика сменилась ужасом. Она сделала шаг назад, закрыла рот ладонями, глаза расширились.

— Ты ранен... ты... господи, ты истекаешь кровью!

Он опустил голову, выдохнул так, будто рваное железо пронзило грудь.
— Это не так... не так серьёзно...

— Заткнись! — выкрикнула она. Голос стал хриплым, низким, словно рвался из самой глубины. — Заткнись! Ты не смеешь так говорить!

Она сорвалась снова к нему. Пальцы дрожали, сердце билось так, что он слышал его даже на расстоянии.
— Сядь... ты должен сесть...

— Азалия... послушай... — голос его дрогнул. — Я здесь... всё...

— Нет! Ты не понимаешь! — Она схватила его за лицо, заставила посмотреть в глаза. Губы её дрожали, дыхание сбивалось, по щекам текли горячие слёзы. — Ты не можешь просто прийти с кровью и сказать «всё в порядке»! Ты не можешь!

Она смотрела ему прямо в глаза — и он впервые не смог выдержать этого взгляда. В нём было слишком много всего: страх, боль, гнев, любовь, безысходность.

— Мне так страшно... — прошептала она. — Понимаешь? Так страшно, что я не знаю, как дышать...

Он протянул руки, хотел прижать её к себе, но тело не слушалось.
— Я жив. Слышишь? Я жив...

— А если бы не вернулся?! — её голос сорвался на плач. — Что бы я делала?! Ты думал об этом?!

Он дотронулся до её щеки, руки дрожали.
— Прости... прости меня...

Она закрыла глаза, уткнулась лбом в его грудь, руки вцепились в его рубашку.
— Я ненавижу тебя... — шептала она сквозь рыдания. — Ненавижу, что люблю тебя так, что больно дышать...

Он осторожно провёл рукой по её волосам, сквозь рыдания, сквозь дрожь.
— Не надо... пожалуйста... не плачь...

Она всхлипнула, прижалась крепче, как будто только это могло удержать его рядом.
— Не делай так больше... клянусь... не делай...

— Клянусь... — хрипло выдохнул он. — Клянусь, любимая...

Но в глубине его взгляда осталась тень. Потому что он знал — он уже сделал. И теперь не знал, как будет смотреть ей в глаза завтра.

Она сидела на полу, прямо перед ним, слёзы катились по лицу, смешиваясь с испариной и страхом. Руки дрожали так сильно, что бинт не слушался, падал из пальцев, но она снова поднимала, хваталась, и снова теряла хватку.

— Стой... стой, не двигайся... пожалуйста... — её голос был хриплым, сорванным.

Кастэри сидел на стуле, тяжело дышал, локтем упираясь в колено, стараясь не смотреть на неё. Боль пульсировала в боку, но было хуже смотреть, как она смотрит на него: глазами, полными ужаса. Не за себя — за него.

— Всё нормально... — выдавил он сквозь сжатые зубы. — Я же здесь.

— Ненормально! — почти выкрикнула она, и бинт выскользнул снова. Она зажмурилась, прижав ладони к лицу, глубоко, судорожно вдохнула, а потом снова подняла взгляд. — Ты истекаешь кровью, а я... я даже не могу...

Её голос сломался. Она пыталась вдохнуть, но вместо этого вырвался всхлип. Он протянул руку, коснулся её щеки: горячей, влажной от слёз.

— Посмотри на меня, — попросил он.

Она вскинула глаза: красные, распухшие, блестящие. Дыхание сбивалось, и в нём слышался страх, за который она бы когда-то себя возненавидела.

— Всё кончится, слышишь? — сказал он, чуть тише. — Я с тобой.

— А если нет? — сорвалось у неё. — Если ты... если ты снова уйдёшь, а я останусь одна?..

Его сердце больно сжалось. Он видел, как много в этом вопросе: не только сегодняшний страх, но всё её прошлое, всё то, что она носила в себе годами, не открывая никому.

— Я здесь, — повторил он. — Я не хочу тебя оставлять.

Руки Азалии снова потянулись к ране. Теперь аккуратнее, медленнее. Бинт дрожал, но ложился на кожу. Её дыхание срывалось на короткие всхлипы, но она продолжала.

— Прости... — шептала она. — Прости, что я такая... не умею, не знаю...

— Ты всё умеешь, — сказал он хрипло. — Ты держишь меня... даже когда мне кажется, что я больше не встану.

Она не выдержала и склонилась лбом к его груди. Её плечи дрожали, в горле стоял ком. Кастэри обхватил её затылок ладонью, провёл пальцами по волосам.

— Послушай меня... — его голос был тихим, чуть сиплым. — Если вдруг... если что-то случится... ты должна жить, слышишь? Ты должна.

— Нет! — почти выкрикнула она, вскидывая голову. Слёзы хлынули сильнее. — Не говори так! Не смей!

— Азалия...

— Ты сам обещай! — она хватала его за рубашку, тянула к себе, взгляд горел сквозь слёзы. — Пообещай, что вернёшься ко мне всегда!

Он смотрел в её глаза и понимал: сейчас не может лгать. Не может дать ей обещание, которое не сможет сдержать. Ком в горле не давал дышать.

— Я... — начал он, но слова застряли.

— Пообещай! — дрожащим голосом.

Он опустил голову. Грудь горела от боли и стыда. Но промолчал.

Тишина была оглушительной. Она отстранилась, сжав губы, так крепко, что побелели. Но не ушла. Не оттолкнула. Минуты тянулись, как вечность. Потом она села рядом, прижалась лбом к его плечу. Её дыхание рвалось, сбивалось, а он обнял её, медленно, осторожно. Рука легла на её спину, пальцы чуть дрожали.

— Прости... — только и смог он прошептать.

— Я так боюсь тебя потерять... — сказала она глухо, почти беззвучно. — Даже больше, чем боюсь самой умереть.

— Я знаю, — выдохнул он. — Я тоже.

Она сидела прижавшись к нему, слёзы стекали по щеке и падали ему на рубашку. Он не вытирал их, просто держал её крепче. В какой-то момент бинт упал с её колен. Она подняла его, криво, неловко закрепила, дыхание срывалось.

— Получилось? — спросил он.

— Не знаю... но лучше так, чем никак, — её голос дрогнул.

Они сидели вместе ещё долго. Тишина больше не казалась пустой. Она была полна всего: страха, боли, любви, надежды. Он провёл ладонью по её волосам, целовал лоб, не находя слов. Она только крепче прижималась к нему, дрожала, как от холода. И в эту ночь — уставшие, израненные, испуганные — они были ближе, чем когда-либо. Без слов, без обещаний. Просто вместе.

_______________

Всем привет мои любимые!! Скучали? Я тоже по вам скучала, даже очень! 🥹🤏🏻 Решила вас порадовать, и вы можете меня поддержать с подпиской или с звездочками, если конечно не сложно.. И я заметила как вы перестали читать, это конечно моя вина, но все же, из-за этого у меня нету желаний дальше продолжать) И я забыла упомянуть о тиктоке, в общем говоря, я открыла тикток аккаунт, где я буду выкладывать отрывок книги, чтоб поднимать рейтинг, и вы можете мне помочь с этим делом, если конечно хотите, жду от вас поддержки, всем спасибо, всем пока пока, встретимся в вторник ( я не обещаю, т.к. я сейчас работаю, у меня нету свободного времени, прошу понять ) ♥️