Актёр, играющий на костях
Я - актер большого театра, сыгравший несколько мелких ролей. На моем лице грим, пудра, тушь. Красною помадой на губах моих очерчены багряные полумесяцы, от уха до уха, точно на средневековых венецианских масках. Глаза мои подведены углем и отравлены синими тенями, их края подчеркнуты рисованными морщинками, таким образом, что казалось, будто я никогда не снимал улыбки с лица.
Я - все те люди, что приходят посмотреть на мою актерскую игру, они цепляются за мою идею, я шепчу им сладко на уши, да так, что слова мои доходят до самого мозга. Они доверяют мне, они пойдут в след за мной, даже если впереди нас ждет бездна. И пока в этом мире есть всего лишь одна горящая свеча, Я не боюсь темноты.
Я могу врать и лицемерить, как придется. Я так много лет это делал, что мастерство выработалось: люди верят моим словам. Я делаю это не по душевной склонности. Я просто нахожусь в той среде, где это принято. Они приходят получить хлеба и зрелищ. Я даю им хлеб и зрелищ. И чем слаще ложь, тем ниже опускаются их слюни и проворнее играют языки. Я умею играть, я умею наводить порядок. У меня есть такие возможности. Даже страшно становится от собственных мыслей.
Свет плавно ушел со сцены. Обстановка переменилась. Сначала исчезли зеркала, потом стены. Потом растворилась дверь. Остался лишь деревянный стул посреди бескрайнего простора моего актерского поля, я восседал на нем, скрестив за собственной спиною руки, что были голы по плечи. Я раздел их, чтобы слиться с ролью человека с ветром в голове настолько, насколько это вообще было возможно. Таким образом, имелось представление, что мой персонаж был обременен веревкой: кто его связал, кто убил в нем ребенка?
А может быть смерть принадлежала тем глазам, что жадно ищут искры в зрительском зале? Может быть, они околдовали меня, сделали моим собственным, ночным кошмаром, пробудив мой сатанинский голод? Каждое утро они смотрели на меня в отражении запотевшего банного зеркала, я тонул в их синей толще, и безвольные, облепленные грязью, свисали со дна моей душонки веревки — будто бы меня кто-то связывал каждый день все сильнее и сильнее. Я потерялся за маской, превратившись в размытое пятно, с каждой секундой теряя власть над собой. Теперь "по ту сторону стекла" стало "в моем представлении".
— Кто же тебя привязал, - шептал я себе под нос, - кто же?
— Никто. Ты сам с собой связан. Нет здесь никого. Это твой ночной кошмар, тускнеющий свет догорающей свечки привлек мое внимание, на сцену вышел маленький мальчик в белых одеяниях.
— Для кого ты играешь? - спросил он. - Для мертвеца? Или для Бога? Чего же ты тогда делаешь на сцене? Ты хоть знаешь, кто ты?
Ты не можешь отличить себя от мертвецов. Ты и есть мертвец, и никто другой. Ты и есть только пепел, остающийся от сожженного тела. И играешь ты на костях, костями доходяг, что доверили тебе свою идею.
Я кричал громко, в полный голос, с тем же успехом я мог кричать в стену, потому что мой крик заглушался смехом мертвецов, которые улыбались мне в ответ, глядя на мою бессмысленную суету. Они хлопали мне, а я плакал от стыда, стыда, стыда, стыда... Я плакал от того, что ничего не могу с этим поделать.
Мальчик обошел меня со спины, наложил на руки мои те холодную веревки, крепко связал их, точно клешнями, так что я был совершенно беспомощен. Я молчал. Затем он схватил меня за подбородок, повернул к себе мое лицо, заставил посмотреть себе в глаза и долго глядел на меня так, словно видел меня впервые.
Я - есть твоя идея. Мой огонь - есть твоя мечта. Мы из одного города, и мы из одного числа - назови это новым языком, новой формой. Мы на одной волне. Мы, есть взаимные отражения в зеркале, осталось понять, чье это отражение, и как они узнали друг о друге.
Ты доверил своему Я идею, которую оно не может воплотить. И в сознании этого Ты так и остался безымянным. Кто бы тебя ни знал, он не поймет смысла твоей мысли. Ты остался человеком без лица и Ты теперь есть твоя маска.
Он встал на колени, придвинул к губам моим обжигающий огонь, исходящий от свечи, я поцеловал его, он погас. Навсегда погас. Свет заполнил пустой большой концертный зал.